— Красиво же, правда? — орёт Гало, и Лио вздрагивает, застигнутый врасплох тем, что его вот так вот просто заметили. Хотя он и не скрывался. Хрустел тяжелыми потёртыми ботинками по веткам и думать не думал, что здесь кто-то помимо него окажется. Ан нет, оказался один дуралей.
Кто бы мог подумать, что их обоих вот так притянет сегодня это место? Место, где всегда был лёд, а теперь глубокая пустота. Место, где они впервые объединили свои силы, получив в своё распоряжение могучую гигантскую машину. Лио думал осмотреть котлован озера получше, а вместо этого отчего-то смотрит туда же, куда смотрит Гало.
Далеко впереди под сумеречным небом стоит зарево вулкана. Земля, встревоженная роем промаров, всё ещё горит изнутри. Скоро она успокоится. Вулкан давится рыжим огнём, но напрасно. Он уже никому не принесёт вреда. А раз так, то, наверное, и правда можно назвать это красивым.
— А ты сильный! Мы сегодня хорошо поработали. Промеполис, конечно, ещё восстанавливать… — Гало закидывает руки за голову, а к Лио всё так и не поворачивается. — Но знаешь, что хорошо?
Лио подыгрывает:
— Что?
— На месте старого можно построить что-то новое. Вот, скажем, это озеро, — Гало решительно тыкает пальцем в бездну. — Раньше тут был лёд, и не было места для чего-нибудь нового. Но теперь-то места полно!
— Что же ты здесь построишь?
— Я? А, понятия не имею! Но ты дай мне начать, и я не остановлюсь уж точно! А что получится… — Гало смеётся, как солнце. Тепло.
А Лио понимает, что знал ответ заранее. Даже странно: знакомы не больше месяца, пару раз подрались, а потом всего-то спасли вместе планету, а ты уже умеешь угадывать ход его мыслей. Вот только это без толку, раз не помогает найти ответ на вопрос, который у Лио никак не выходит задать. И засунуть куда подальше тоже не выходит, а значит — надо. При Айне и остальных такого не спросишь, а подходить отдельно со всякой ерундой — смешно. Лио трёт друг о друга перчатки с тихим скрипом.
— Ты же спросить чё-то хочешь? — голос Гало вдруг падает до непривычно тихих нот. Самого Гало, которого обычно так много, становится резко очень мало, но Лио чувствует себя окружённым. Любимые ремни на кожаном костюме удушливо стягивают руки и ноги, а сам костюм внезапно тесно облегает, как перчатка. Но Лио Фотия как никто хорош в том, чтобы не подавать виду.
Он просто спросит. Так же прямолинейно, как спросил бы сам Гало.
— Ты сказал «вернёшь в десять раз больше». Что я должен тебе вернуть?
Это первый раз, когда за всё время разговора Гало оборачивается к нему. Ещё и так растерянно. Неужели забыл? Лио усмехается в край кулака: вот же…! Столько громких слов, а память — как у золотой рыбки.
— Не помнишь? Ну, там, когда ты меня… спас.
…поцеловал. «Поцеловал» правильное слово. «Спас» подходило ровно до тех пор, пока Лио не пришёл в минимальное сознание и не толкнулся в губы Гало своими губами. Соображал ли Лио тогда? Вряд ли. Поэтому он помнит только одну фразу. «Вернёшь в десять раз больше». Лио не может избавиться от желания спросить об этом. Даже сейчас он здесь — за этим. Потому что что-то не сказано вслух, что-то разлито, как горючее, под ногами. И оно вспыхнет от любой искры, если не спросить.
Если спросить, вспыхнет тоже.
Вот Лио и спрашивает. А Гало и сам не знает. Только помнит, что тогда, в эпицентре огненной гибели, ему нужно было связать их обоих любым — каким угодно — обещанием. Ведь когда есть чувство…
— Когда есть чувство, что ты что-то должен — неважно, отдать или получить, — ты ни за что не сдашься так просто, — Гало говорит тихо, но всё равно очень громко, потому что эхо бросает его слова о стенки котлована. Их — и сердцебиение Лио. Который недовольно фыркает:
— Думаешь, я бы сдался без твоей мотивации?
А потом прижимает руку к груди, нащупывает там что-то через рубашку и вздыхает:
— И всё-таки ты во мне что-то оставил. Что-то, что никак не прогорит. А ну забирай обратно!
Гало дважды просить не надо. Он забирает. Таранит поцелуем плотно сомкнутый рот, успевает заработать от Лио укус, зато потом чужой язык чиркает о его собственный, и этой искры достаточно, чтобы топливо внутри вспыхнуло столбом.
Всё вдруг становится на свои места: и обиженные взгляды Айны, и шуточки Лючии о том, что, о, вы та-ак хорошо работаете в команде. Хотя в любой шуточке есть доля правды: Гало с Лио крайне хорошо общими усилиями управляются с застёжками на кожанке Лио. И ещё лучше разделываются с футболкой Гало. Настолько лучше, что она отлетает прямиком в бездну бывшего озера. Гало не сильно огорчается потере: прижимает Лио назад к тёплому себе и опять целует. Этот синеволосый болван вечно ведёт себя так, будто одежда ему только мешает. Лио впервые в жизни готов его понять: самому ему штаны так и жмут. Снять бы их к чёртовой матери!
Доселе спокойный лес взвывает от ветра, как бы напоминая, что они здесь, вообще-то, не одни. Помимо них здесь ещё десяток тысяч деревьев, птицы, грызуны — постыдились бы! Лио долго не думает — хапает Гало рукой в аккуратной полуперчатке за большое предплечье и тащит подальше от возмущенных воплей древесных крон в пещеру. В ту самую, где они второй раз встретились.
В пещере прохладно. Поленья в старом кострище ещё остались, но у Гало нет с собой зажигалки, а у Лио больше нет его пламени. И они согреваются друг другом. Сцепляются в поцелуе, валяют друг друга по земле и кочкам до исцарапанных лопаток, до дырок в уже-не-белой рубашке Лио. Гало больше не может. Хватает Лио за тонкую талию, поднимает над собой, как котёнка. Спрашивает:
— Ну что, Лио-Гало-Трон или Гало-Лио-Трон? — и тотчас получает по макушке. А пока недовольно сопит по этому поводу, Лио седлает его окончательно, как некогда любимый мотоцикл. И только теперь до Гало начинает доходить, во что он, чёрт возьми, ввязался.
Всю жизнь Гало Тимос считал, что настоящий мужчина может гореть по-особенному только к женщине, что его место — рядом с женщиной, что это то, как работает мир, что это правильно. Он в это верил. Но когда-то совсем недавно он верил и в то, что Крей Форсайт — его спаситель и всеобщий благодетель. Ничто нельзя принимать на веру, больше нет. Надо проверять. И Гало проверяет. Гало идёт до конца. Не хватало ещё, чтобы Лио Фотия зазнался и решил, будто он — жалкий нерешительный малолетка! Он же — тот самый Гало из Отряда Пламенного Спасения! У него же в венах — кипящая кровь, чистая магма! Настолько горячая, что ему жарко смотреть на Лио в рубашке. Но прежде, чем Гало успевает даже рот раскрыть на этот счёт, Лио рвёт рубашку одним движением. Пуговицы летят врассыпную. За ними из ушей Гало вылетают остатки здравомыслия. И самоконтроля, которым он всегда мог похвастаться (нет). Кроме случаев, когда дело доходило до пиццы.
Пицца — это, конечно, хорошо, но до тех пор, пока не попробуешь Лио Фотию. А Гало попробовал — и теперь оторваться не может. Обгладывает Лио всего, как твёрдый леденец, оставляет цветущие ожоги своего рта на шее, груди, считает им рёбра, отмечает верхушки сосков. Лио под его ладонями извивается, точно питон, издаёт какие-то совсем уж непотребные стоны, прячет Гало в плечо свою симпатичную мордашку, а потом вдруг — как вывернет ему руку, да как пригвоздит Гало вниз, к земле. И Гало сам себе ухмыляется: такой вроде тонкий-звонкий, а какая силища! За верховенство придётся побороться. Им не привыкать: их первое знакомство вышло отличной битвой, но даже сейчас, зная истинное положение дел, Гало не променял бы тот их бой ни на что другое. Тогда Лио, правда, ему поддался, а в этот раз — не поддаётся. Тем слаще, пересилив его наконец, завалить на спину. Снимать с Лио Фотии штаны — это вам не гигантским человекоподобным роботом управлять, здесь нужна сноровка.
— Может, поможешь? — Гало цокает языком, расстёгивая третий по счёту ремень.
— Великий герой Промеполиса сам не справится? — укоряет Лио и тут же ласково ухмыляется. Ну как он может отказать, когда Гало так смотрит? Разве что хвостом не виляет.
Лио встаёт, выпрямляется, словно молодой побег. Бёдра его качаются туда-сюда, выгибаются пленительными дугами. Штаны сходят с него, точно кожа с линяющей кобры в гипнотическом танце. И остаётся чистая, сияющая сердцевина, до того светлокожая, что аж светится в сумраке пещеры. На таком голом Лио перчатки смотрятся нестерпимо ошибочно, и Гало стягивает их зубами. «Полегче, псина, » — шипит Лио ему в широкую грудь, а Гало ржёт. Ему смешно, радостно и хорошо, как никогда. Он не верит, что бывает ещё лучше, пока его не хватают и не швыряют абсолютно приказным образом на кучу скомканных шмоток. Гало думает: как же он раньше не замечал, какой Лио холодный? Взгляд холодный, руки холодные, волосы — холодящий ментол. Кожа холодная, но вместе с тем жгуче кипящая — как вода в вакууме. Разница температур бьёт, как лихорадка. Снаружи — упругая ледяная корка, а внутри у Лио — так непростительно горячо, что Гало спрашивает:
— Я думал, что весь промар в тебе выгорел.
Лио пылает и говорит:
— Я тоже так думал.
Но нет, это не огонь промара. Это жар настоящего и живого, принадлежащего этому миру человеческого тела. На вид — бледно-морозного, со светло-зелёными волосками по коже, а на деле — пламенно жгучего. Такого жгучего, что член кипятком окатывает всякий раз, как Лио снова и снова нанизывается на него. Это с ума сводит, тормозит мысли, и Гало запоздало задаётся вопросом, когда успел остаться без штанов и почему чужая кожаная куртка так липнет к его заднице.
Лио откидывается на согнутые колени Гало, на бёдрах которого восседает, жмурится, недовольно кривит маленький рот. Так нечестно, думает Гало. Нечестно, что лишь один из них кайфует, а второму больно. Гало всегда был за справедливость. Он тянет Лио к себе за руки, баюкает ладонью вдоль спины и треплет пальцами по пушистому затылку. Согревает, успокаивает, как и должно настоящее пламя, несущее созидание.
Лио привыкает скоро. Сам бодает Гало лоб в лоб, мол, не тормози. А Гало и слов таких не знает — у него педали тормоза отродясь не было. Мигом переворачивает Лио на спину, накрывает собой. Перед глазами — пара чёрных треугольных серёжек качаются от каждого толчка. И Гало так это в кайф, что он трахает Лио быстро-быстро. Кажется, ещё немного — и дым повалит. Серёжки прыгают, превращаясь в чёрные звёзды. Лио хрипит и царапает землю, а Гало водит пальцами по натёртостям от ремней на его животе. Внутри что-то горит, но не так, как обычно: не уверенным напором, а тревожным, жгучим пламенем. Это что-то хочет вырваться из Гало, но Лио не даёт — хватает Гало за крепкую шею и целует, перекрывая кислород. Гало успевает подумать, что это уже не в десять раз больше. Это больше уже в сотню раз, в миллион. В бесконечность, умноженную на бесконечность.
Вулкан в километрах от озера ревёт и грохочет, извергая жидкое пламя. Лио рвёт поцелуй и выгибается под таким углом, что Гало точно молния пробивает. Он не боится, никогда не боялся огня. Он хочет вспыхнуть, хочет сгореть от пламени под пальцами Лио. А эти пальцы больше не умеют высекать огонь, зато высекают бороздки на широких плечах Гало.
Им это нужно. Им это нужно было всегда, с самого первого дня. Надо было сразу просто зажать Лио в кабине их робота и вытрахать до потери пульса. Надо было делать это каждый день после изматывающей работы, а потом устало валиться друг на друга и засыпать. Надо было. Но прошлое не изменишь. Зато у них есть будущее, новое. Зато у них есть завтра. И между завтра и сейчас — всего секунда, когда сознание сжимается до одной точки, а за ней — большой взрыв. Во взрыве расцветают языки электрически-зелёного с розовым пламени. Фитиль догорает, и пламя охватывает два тела — большое и маленькое. На стенках пещеры отплясывают тени. Гало рычит в изгиб чужой шеи. Лио стонет почти жалобно, но так громко, что Гало почти оскорблён — кто-то посмел его перекричать? Но «почти» не считается, ведь эти стоны — для него и ему. Может, эгоистично, но очень приятно. Ему бы на этом успокоиться, но к чёрту покой! Колени сводит оргазмом, но Гало всё упорнее мучает Лио, закидывает стройные ноги себе на плечи, извергается в нём так глубоко и сильно, что наполняет до краёв. Из горла Лио вылетают последние искры его промара и долго висят в разогретом воздухе, как светлячки, пока Гало собственнически забирает с его губ ещё один поцелуй. Огненный шторм стихает.
Лио, оказывается, умеет быть не таким дерзким. Позволяет себе быть обнятым и сам жмётся, ища тепло. А Гало обнимает. И думает, что это самый лучший пожар, который он тушил в своей жизни. И что надо бы устроить ещё один поджог, чтобы потушить ещё раз. И ещё раз, а потом ещё. И в десять раз больше, конечно же.
А потом кто-то из них — оба уже не вспомнят, кто именно — произносит:
— Спасибо, что показал мне, как ты горишь.