Когда Антон заходит домой, то не ощущает привычного объятия со спины и попыток раздеть его тут же, не размениваясь на ненужные мелочи. Он бы мог предположить, что его парень резко взялся за ум и решил подготовиться к пересдаче четырнадцатого января. Но потом напомнил себе, что ему уже не нужно на нее являться.

Шастун усмехается — ещё несколько дней назад он был разбужен ночью звонком от Арсения с мольбой о пересдаче — тогда он ещё не догадывался, что так скоро станет зависим от наркотика с фамилией Попов. И это было странным открытием перед новым годом. Мало того, что Антон обнаружил тягу к своему полу, так ещё и к парням, младше его возрастом. А потом успокоил себя открытием того, что это влечение только к одному представителю мужского пола.

Он буквально с ума сходит от близости своего студента. Крышу сносит так сильно, что пару дней спустя после их решения быть вместе…

<i>Арсений явился в деканат, отметиться, что задолженностей у него нет… А провидение так изысканно заставило Антона так же оказаться у начальства с мелкой бумажной волокитой. Каких же усилий ему стоило не кинуться на Попова с поцелуями, потому как этот провокатор надел сегодня непростительно облегающую кофту с почти распахнутым настежь воротом.

И этот хитрозадый интеллигент из Питера прекрасно знал и видел, каких усилий его преподавателю стоило держаться, закусывая украдкой губу, одергивая изредка манжеты белоснежной рубашки.

Поэтому Шастун и не удержался, когда оба оказались (каким-то мистическим образом) в пустой аудитории. Благо в предновогодние дни мало кто был в институте.

Антон прижал своего развратителя к стене собственным весом, плотно соприкасаясь всеми частями тел, истязая губы обжигающими поцелуями.

— Арсений, вы напрашиваетесь, как я погляжу, — жарко выдыхал Антон, опустившись касаниями губ на распахнутую кожу шеи, удерживая себя от расцвечивания ее засосами, — а если бы я тебя прямо там прижал?

— Может, я этого и добивался, — сбиваясь на короткие постанывания, шептал Арсений, зарываясь пальцами одной руки в светлые волосы, другой оглаживая позвонки под пиджаком, но все ещё по ткани рубашки, — я бы в любом месте вам отдался, Антон Андреевич.

Преподаватель почти рычит, разрешая себе укусить удивительно сладковатую на вкус кожу и насладиться восхитительным полноголосым стоном своей половинки. Руки в кольцах тянулись к краям одежды, но частицы здравого смысла напоминали, что они все же в учебном заведении. Но оторваться от этого соблазнительного тела решительно невозможно.

— Даже если на столе? — Антон развратно выдыхает в прикушенное мгновением ранее ухо, толкнувшись вперёд, проехавшись окрепшей плотью по не менее жаждущей.

Арсений запрокинул голову, отчего затылком уперся в стену, пальцами почти больно сжимая кожу под рубашкой на спине. С припухших губ слетели несвойственные его интеллигентной породе матерные слова, звучание которых диким разрядом тока будто ударило преподавателя.

— Везде и всегда, — из последних сил держась в сознании проговаривает Попов, вызывая лишь желание продолжать.

И хоть мысли уже далеко… точнее глубоко, Шастун взял себя в руки, мягко скользнув сомкнутыми губами вверх по шее, вкладывая в поцелуй всю имеющуюся в нем нежность. Арсений различил эту перемену настроения, разжимая словно сведённые страстью пальцы, стараясь успокоиться.

— У меня зачёт ещё у моих психологов, — пытаясь отдышаться говорит Антон, отступив на шаг назад, но при этом уперевшись руками по обе стороны от головы своего студента, — и я приеду домой. Дождешься меня?

— Это будет очень сложно, — качал головой из стороны в сторону парень, не поднимая глаз на своего преподавателя, — вы же знаете, как я по вам скучаю.

Антон усмехнулся, продолжая улыбаться. И любоваться. Распаленный и смущенный Арсений притягивал взгляд ещё больше.

— Придется потерпеть. Не могу я к ним явиться в ещё более расслабленном виде. Я же — гроза курса. Пощадите хоть мою репутацию, Попов.

— Ну ладно, — протянул Арсений, быстро поправляя сбившуюся одежду на своем преподавателе, вызвав в душе того волну щемящего умиления, — займусь украшением ёлки.

— Мне чуть оставь, — наивно округлил глаза Антон, заставив парня мелодично засмеяться.

Тогда они с трудом, но смогли договориться, что лучше дома, чтобы ограничений во времени не было.
</i>

А сейчас в квартире слишком тихо. Либо его самый дорогой студент решил поспать днём, чего за ним за все время совместного проживания не наблюдалось. Либо притаился в комнате, дабы сделать обожаемому преподавателю сюрприз.

Антон даже слегка облизывает губы, представляя себе весьма многообещающее продолжение вечера, и затем немного притаившись, входит в комнату. И видит нечто совсем неожиданное.

В их спальне — Антона греет это словечко принадлежности, все же — по-прежнему стоит наряженная ёлка на компьютерном столе, снова покрывало сбилось ближе к краю, стремясь упасть на пол, но в видимом ракурсе вновь нет Арсения.

А находится он в весьма озадачивающем виде — под грудой вырезанных снежинок, с ножницами в руках, со взглядом, полным тоски.

— Ты чего? — только и слетает с губ удивлённо Антона, который ради интереса поднял с пола бумажное произведение искусства. Точнее одно из сотни.

Арсений трагично выдыхает, медленно моргнув, все так же уставившись в потолок.

— Мне хотелось созидательной деятельности, — обречённо проговаривает парень, — задался целью вырезать идеальную снежинку. Так вот результат — сто двадцать восемь штук, пальцы в мозолях и ни одной удовлетворительной снежинки.

Антон пораженно переводит взгляд с бумажной поделки на своего парня. Секунда. Две. Три. И его складывает пополам от смеха. Серьезно, прямо пополам, будто он к оригами-процедуре готовится. Арсений смотрит на него печально и сочувственно. Мол, ничего вы не понимаете в искусстве, Антон Андреевич.

Шастун успокаивается и тут же старается исправиться в глазах молодого человека — присаживается на корточки и просовывает руки в бумажный сугроб, чтобы вытащить лежащего в нем на свет божий. Арсений не сопротивляется, обречённо бросая взгляд на своих снежных детей. Но вместо отшучивания и отмахивающегося жеста, получает мягкий поцелуй в висок и взгляд полный тепла.

— Одна удовлетворительная снежинка у тебя уже есть, — шепчет Антон прежде чем уложить свою творящую (и вытворяющую) радость на кровать.

И голубые глаза вдруг зажигаются, будто светятся, оглядывая нависающее над ним тело.

— Не считается, — улыбчиво выдыхает Попов, проводя пальцами вслед за стягиваемой толстовкой пастельно-оранжевого цвета, — температура вашего тела обычная для человеческой.

Антон ничего не отвечает, скинув  куда-то в угол комнаты кофту, которая чудом не сбила стоящую на столе ёлку. А затем самым коварным образом проникает под тонкую ткань футболки пальцами. Арсений рвано вздыхает, ощущая и прохладу колец на длинных пальцах, сию же секунду забирая свои слова назад. Обычно он посылает Шастуна мыть руки, чтобы не холодил. Сегодня упустил этот момент из-за космической трагедии, потому и вышло, что касающиеся его руки такие леденящие.

Но в этом есть что-то неизведанное, интригующее. Из-за контраста с собственной горячей кожей касания рук кажутся отчётливее, точнее отдают где-то на нервных окончаниях. Отчего Арсений и сам не понимает, как уже в голос простонал прямо в поцелуй от прикосновения к пояснице.

— Не застудите, — предостерегает Антона парень, коварно улыбнувшись одним уголком губ.

Шастун тут же бросается зацеловывать хитрую ухмылочку, чтобы лишнего не говорил. Как вообще так случилось, что этого любителя снежинок хочется до сведенной челюсти? Может дело в том, что он прижимает к себе так крепко, будто без Антона в мире потеряется? Или возможно смотрит и касается так, словно за все существование человечества лучшего тела, чем у Шастуна, просто не придумали? А может потому, что Арсений такой покорный, подстраивается под любой эксперимент и не просто отзывчиво, но и с интересом, как далеко они зайдут в этот раз.

Сейчас же Антону хотелось зацеловывать его с головы до ног, заласкать до сумасшествия, вылизать каждый сантиметр его тела, чтобы язык устал, голос прекрасного партнёра высоко выстанывал его имя.

Шастун немедленно приступает к исполнению собственных желаний, которые оказываются их общими, едва кончик языка касается чувствительного местечка на шее. Дыхание Арсения неровное, сбивающееся, он цепляется за обнаженные плечи своего преподавателя, прижимая к себе, стремясь соприкоснуться как можно больше.

Пальцы в кольцах будто и не собираются согреваться — так и скользят холодом по прогибающемуся, подающемуся на касания телу. Видимо они помнят о том, что их обладатель — удовлетворительная снежинка, потому и удерживают прохладу, что необъяснимо нравится ее человеку.

Они стремятся друг к другу, преодолевая все препятствия в виде одежды, скидывают окончательно измученное покрывало на пол, сплетаются в объятьях, перехватывая руки, дыша друг другом.

Обычно Антону и правда сносит крышу от его молодого человека, но это не даёт повода обращаться с ним грубо. Тем более шелковистая и чувствительная кожа его Арсения заслуживает трепетных поцелуев и нежных поглаживаний. Раньше, дорвавшись до близости, он просто брал, невзирая ни на что, был эгоистом, каких ещё поискать надо.

В эту секунду, когда окрепший до неведомой ранее твердости член глубоко проникает в жаждущую глубь, Антон как никогда хочет доставить удовольствие прежде всего своему парню… ему, так сладостно изогнувшемуся в пояснице и вцепившемуся в спину, дышащему так жарко, что кажется только это способно довести до оргазма. Глаза широко распахнуты и смотрят в те, что напротив.

— Пожалуйста… — умоляюще шепчет Арсений, через мгновение простонал в поцелуй от стремительного и сладкого движения в себя.

Они умудряются целоваться, двигаясь в такт, так горячо, что даже не верится, что могут существовать по отдельности друг от друга. Пульсирующую плоть ласкает рука, подстраивается в ритм, чтобы приблизить их к финалу как можно синхронней.

Арсений задыхается, скользя в плавных движениях в себя, пытаясь ухватиться за своего избранника, но кажется, все равно падает в пучину. А из реального лишь хрипловатый постанывания и горячий выдох: «Ты мой, а я твой».

Пика они достигают и правда синхронно настолько, что это даже удивило бы Антона, будь хоть каплю адекватнее в это мгновение. Кажется, его вжали в себя так крепко, что кости грозятся хрустнуть, но почему-то этого не происходит. Ошеломлённый их страстностью Шастун и не заметил, что руки из холодных стали горячими. Что отмечает Арсений более или менее придя в себя, когда переплетает его пальцы со своими.

— Надо будет твой сугроб на ёлку распределить, — усмехается Антон, кинув краткий взгляд на бумажную кучу снежинок.

— Завтра этим и займёмся, — улыбается Арсений, устраиваясь в объятьях своего преподавателя поудобнее.

Значит, этот новый год будет особенным. Они его встретят вместе. И стоит надеяться, чтобы это было навсегда.