Солнце в Петербурге

Осень, холод, мерзость. Моросит лёгкий то ли дождь, то ли снег, что ещё больше затягивает тебя в атмосферу беспомощности и отчаяния, а ещё отрешенности и одиночества. Вокруг всё серое: дома, дорога, люди. Пожив тут, начинает казаться, что ты и сам серый – бесцветный, не отличающийся от других. Мусор, который является лишь шестерёнкой в огромном механизме из миллиона людей, где создаётся видимость, будто всё прекрасно, но, на самом деле, все думают о том, как бы поскорее отсюда уехать либо побыстрее умереть. Это Россия, детка, здесь запретили даже радугу.

Взгляд цепляется за небо – такое же серое, как и всегда, – и парень останавливается. Ему всё так осточертело. Эта грязь, слякоть, мерзкое «пидорас» в след от очередного быдла на лавке у подъезда. Если он хочет носить длинные волосы, пусть он парень, то почему это должно волновать ещё кого-то кроме него? Это только его дело и никого больше. Парень думает, что однажды всё таки врежет одному из тех ублюдков у парадной его дома, ибо нехуй, бритоголовый, пиздеть на его великолепные волосы. И ему даже не жалко будет отбитых боков и синяка под глазом – справедливость должна восторжествовать.

Но это лишь мечты. Парень вздыхает и немного улыбается собственным мыслям, закуривая сигарету – последнюю из пачки, которую он жамкает в кармане, но выкинет после – он же не какое-то там быдло. По правде говоря, парень никогда так не сделает: во-первых, он слишком труслив для таких бугаёв, во-вторых, он слишком слаб.

Парень задумывается ещё о чём-то. Взгляд голубых глаз перемещается с неба на сигарету и застывает там в раздумьях. Самые дешёвые, самые отвратительные, самые горькие – но на что-то получше денег нет. Как и, собственно, на всё: еду, коммуналку, оплату аренды квартиры. Жизнь студента – полный отстой, особенно, когда стипендия настолько маленькая , что её хватает лишь на еду и приходится работать. Его голову часто посещают мысли, что с сожителем было бы немного легче, но все в его универе отпетые ублюдки, поэтому он выживает как может, прося всех существующих богов послать ему человека, который согласится делить аренду напополам. Парень задерживает её уже третий месяц, кормя злую тётку-арендодателя завтраками в духе «Зарплата еще не пришла, подождите, прошу». В идеале, нужно было бы еще на колени пред ней встать, потому что скоро её терпение лопнет, он это чувствует. Парень думает, что если бы не так скоро приближающаяся зима, его бы выгнали сразу. Кажется, везение на его стороне.

«А могла бы сделать цену и поменьше. Не в новостройке же квартира»

Чуя живёт далеко не в новострое, как мечтает, а в старенькой серой пятиэтажной «хрущёвке», из которой тебя, в лучшем случае, выгонят толпища тараканов, а в худшем – выселит сумасшедший ветер, который доламывает и до того убитые временем оконные рамы, – старые и деревянные, они, скорее, служат не для удержания тепла в доме, а для его избавления, хотя зимами это становится невыносимым до такой степени, что Накахара проклинает всё, на чём свет стоит, и грозится самому пойти в ЖЕК, – «или куда там ходят», – чтобы узнать когда наконец-то дадут это чёртово отопление. Квартира парня находится на третьем этаже, что упрощает жизнь без лифта – не слишком высоко, чтобы к пятому месяцу проживания заебаться туда бегать, и не слишком низко, чтобы терпеть неудобства от ещё большего холода. Благо, – Чуя благодарит всех богов этого мира, – при входе в подъезд присутствует домофон, так что наблюдение пьяного быдла и шприцов на лестнице отпадает само собой. Соседи у Накахары хорошие – повсюду приятные бабульки и деды, которые точно не «наркоманы! проститутки!» у подъезда. Марье Ивановне, – соседке сверху, – он помогает донести тяжёлые сумки из магазина неподалёку, когда она всё таки выделяет из своей мизерной пенсии, на которую неоднократно жаловалась, деньги, чтобы купить еды на следующий месяц, а взамен, она частенько угощает его пирожками. «Хорошая женщина, добрая, правда одинокая» – так думает про неё Чуя.

Двор состоит из шести подъездов, стоящих параллельно друг другу – по три с каждой стороны – образуя, своего рода, прямоугольник, потерявший две боковые стороны, из-за чего внутри стоит постоянный сквозняк и дети, что играют там, простывают очень часто. В средине находится убитая временем, дождём и ветром старая ржавая площадка. «Городок», если быть точнее, которые не меняли, не собираются, и не будут менять в ближайшем будущем, но дети не жалуются, потому что лучше эта опасная площадка, которая в любой момент может развалиться, чем ничего. Грязный, кажется, столетний песок, три лавочки, – не считая тех, что у подъезда, – трубы, на которых молодые и не очень женщины выбивают ковры, пару погребов, несколько гаражей, поставленных своевольно, мусорка, которую не чистили бог невесть сколько – и двор закончился. В окна подвальных помещений часто забираются бездомные коты и кошки, дабы согреться.

Чуин подъезд является первым, – соответственно напротив него шестой, так как отсчёт ведётся по часовой стрелке, – и если пройти в крохотный проулок, в котором, в ширину, поместиться, максимум, один человек, – где парень сейчас стоит, задумавшись, – между углом последней парадной и соседним домом, то можно попасть в магазин и на автобусную остановку, куда Накахара и собирается, а оттуда уже в университет, да и до центра всего-то девять-десять остановок.

– Блять, уважаемый, – сзади слышится чей-то раздражённый голос и парень поворачивается, – идёте или нет? – в плечо упирается, подталкивая, чужая ладонь, на которой его взгляд немного задерживается – мелкие порезы, наверное, от бумаги, аккуратно подстриженные ногти. «Красивая» – проносится в голове. – Эй, если будете стоять дальше, моё пальто будет всё в грязи. Поторопитесь, сударь.

– Прошу прощения, – оборачивается обратно и идёт дальше, забывая о сигарете и вспоминая только тогда, когда обжигает пальцы. Парень цыкает. – А вы чего здесь? Не каждый день увидишь кого-то, кто идёт этой мрачной и жуткой дорогой.

– Аналогичный вопрос к вам – ни разу здесь никого не замечал, – ответ доносится откуда-то сверху и парень только сейчас замечает что тот, кто с ним заговорил, намного выше его самого. Как говорил один его старый друг: «Любой выше тебя», – за что и стал бывшим, получив кулаком по лицу, потому что рост Чуи – вещь свято охраняемая и неприкосновенная для общего обсуждения.

– Вы, что ль, недавно здесь живёте?

– Можно и так сказать. Месяца два-три, если не больше.

– А откуда переехали, если не секрет?

– М-м-м, – тянет в раздумьях незнакомец, – из Японии. Но, предвижу ваши вопросы, родился я здесь и родители у меня русские, а переехали в Поднебесную по работе. Отсюда-с и знаю язык.

– Чуя Накахара, – парень резко останавливается, оборачиваясь и протягивая руку для рукопожатия.

– Так вы тоже японец? – взгляд лукавых карих глаз упирается в чужие, голубые. – Дазай Осаму, – чужая холодная рука касается его, чуиной, горячей, и парня пробирает дрожь, – будем знакомы.

– Да, – губы в мгновенье украшает улыбка, – будем знакомы.

***

Пятница. На часах семь тридцать, из окна виднеются тёмные, почти чёрные тучи, что предвещают скорый дождь, на голове гнездо, а в дрожащих руках кружка с кофе – утро началось хуёво.

– Если ты так и дальше будешь сидеть, то точно опоздаешь, – Дазай говорит это стоя уже в дверях, собираясь выходить. Его разбудил Накахара словами «Сука, Осаму, мы проспали», поэтому он уже идёт в университет. Слишком рано, как для человека, который раньше восьми вообще не начинает функционировать.

Во время совместной жизни с Чуей вообще всё изменилось. После встречи в проулке они увиделись ещё несколько раз и тогда Накахара внезапно предложил ему съехаться. Говорит, мол, ты, Дазай, вообще не понимаешь какого жить здесь, да и деньги скоро кончатся, переезжай ко мне, веселее будет. Оно то и было весело, пока из-за кухонного гарнитура не вылезло парочка тараканов, в окна, оказывается, задувало!, а на балконе поселилась семья пауков. Да, это не Япония, где всё новое. Здесь, в России, единственное что ты можешь снять на оставшиеся деньги со стипендии и зарплаты – однокомнатная квартирка где-то у чёрта на куличиках в старой хрущёвке. Повезёт, если трубы не текут, а то можно и на курорте проснуться – дёшево и сердито, как говорится.

Правда, предложение было славное. Оказалось, что они учатся в одном универе, поэтому проблем с тем, чтобы добраться в это злополучное здание не было. Тараканов они вытравили, в щели старых окон кинули, – задержали дыхание и аккуратно положили, потому что в любой момент они могли развалиться, – старый плед, а пауков согнали веником. Стало даже как-то уютнее, что ли.

Но на данный момент этот уют послан глубоко и надолго, потому что для Дазая великое удовольствие – наблюдать за Накахарой. В его синих, потемневших от злости глазах, молнии мечут, руки дрожат от раздражения, а кожа покрылась мурашками, потому что сидеть в одних трусах и майке-алкоголичке на кухне утром, оказывается, довольно холодно.

– Блять, – Чуя шипит. Обжёгся. – Дазай, иди уже, не мозоль глаза. Мне сегодня, оказывается, к третьей, – парень говорит последнее предложение передразнивая старосту своей группы, которая написала эту информацию только сегодня утром. – Ну и сука, – чашка с грохотом ставится на стол.

Осаму за этим лишь наблюдает. Ему искренне жаль Чую, который вместо того, чтобы отдохнуть под тёплым одеялом ещё час-другой, теперь вряд ли вообще уснёт, что угнетает. Дазаю иногда даже кажется, что он вообще не спит, а учит-учит, ходит на работу, снова учит. Поэтому и выглядит таким болезненным: под глазами огромные мешки и синяки, лицо опухло от того, что ничего кроме лапши быстрого приготовления он не ест, сам Накахара слишком похудел, а кожа стала тонкой, из-за чего он постоянно царапается или режется о страницы книг, да так сильно, что приходится заматывать всё пластырями. А ещё от постоянных стрессов у Чуи начали выпадать волосы. Дазай бы сравнил сожителя с облезшим котёнком, которого в дождь выбросили на улицу, и на которого без слёз не взглянешь.

– А ты…

– Что? – Чуя спросил слишком резко, так же резко повернувшись от приоткрытого окна, разбрасывая по всей кухне пепел из очередной сигареты, которую он подкурил только что, сразу после предыдущей.

– Ничего. Пока.

– Бывай.

Дверь с грохотом закрывается и Дазай сильнее укутывается в своё тонкое пальто, которое явно не предназначено для русских осеней и зим, и надеется, что с Накахарой всё будет в порядке – на носу сдача сессии и портить отношения с преподами не хочется от слова совсем.

Чуя Накахара вообще занятный молодой человек. Эксцентричная особа двадцати двух лет от роду, которая в свои-то года уже заебалась от всего. Его родители были русскими, но спустя несколько лет после его рождения переехали в Японию. Словами не описать, насколько он там выделялся. Рыжий, голубоглазый, низкий и с не самым приятным характером. Думаю, не стоит говорить о том, чтó он переживал до приезда в Россию, хотя тут не лучше. Из-за женственного вида все парни однокурсники за глаза называют его геем и «пидорасом», а в лицо однажды выплюнули «что, на трансформацию решился?» и получили кулаком в нос, ибо нехуй. Больше с ним не говорили. Девушки лишь тихо хихикают, явно представляя его с кем-то из мужчин и, отчасти, будут правы, потому что Чуя и вправду гей – гей в России! Ну и везуха, однако! – из-за чего издёвки задевают его ещё больше, чем обычно.

Вообще принять это было крайне сложно. Накахара вырос в довольно консервативной семье, где каждый из родителей придерживается мнения «ребёнок-гей – горе в семье, позор…» и дальше по списку, поэтому само ощущение того, что девочки его не привлекают, до дрожи в коленках пугало парня. Он правда пытался изменить это: наблюдал за противоположным полом, проводил с ним всё своё свободное время, – но это ничего не дало. Совершенно. Так прошёл девятый класс. В десятом Чуя стал думать что это с ним что-то не то – что он больной, неправильный, мерзкий. И это сломало его. Парня будто коротнуло и улица стала его главным врагом. Накахаре казалось, будто каждый столб, каждый пень, каждый человек знает что он – гей. С этим он закончил десятый класс, а потом родители сказали, что после выпускного они переезжают в Россию – родина не ждёт, молодой человек! – и весь мир рухнул. Ох… Конечно он был наслышан о том, как люди в этой стране относятся к представителям нетрадиционной ориентации из ленты социальных сетей и новостей. И это пугало еще больше, чем ощущение отвращения к женскому полу. Когда знаешь, что любое неправильное движение тела, причёска, цвет волос, пирсинг, одежда и даже слово – ты избит, и хорошо ещё если до больницы не дошло! Накахара держал это всё в тайне: все свои переживания, обиды, сомнения и страхи, – и это продолжало ломать его дальше. И продолжает сейчас, потому что у него всё ещё нет человека, с которым он мог бы этим поделиться.

«Ну вообще-то есть» – молнией проносится в голове мысль о Дазае. «Хотя… Я же не знаю как он отреагирует. Вдруг он гомофоб…» – от этого предположения передёргивает. Такой исход, в принципе, может быть, и он будет очень и очень печальным. «Хотя, он ведь тоже вырос в Японии, может все будет нормально?»

Подобные мысли роем появляются и появляются в голове Накахары. Он цепляется то за одну, то за другую, а после отбрасывает их все. Ему действительно сложно молчать о том, что его тревожит, потому что осознание того, что расскажи – и всё пройдёт – слишком впилось в голову. Чуя, конечно, знает, что никогда ничего не бывает по принципу «раз, и всё», но, в этом случае, надеется, что станет чуточку легче. По крайней мере его сожитель никуда от него не денется, – хотя бы до конца месяца, – потому что этот месяц уже оплачен и – увы! – придётся ему жить с геем под одной крышей.

Этот Дазай Осаму вообще странный человек. Спокойный, уравновешенный, но есть в его глазах что-то такое… Что-то странное: то ли грусть и тоска, то ли ярость и похоть. Дазая сложно «прочитать». Скорее невозможно вовсе. Он слишком закрытый, слишком в себе. Таких, обычно, презирают, называют серыми, неинтересными, но никто и не догадывается, чтó скрыто за маской умиротворённости – так бы описал Осаму Чуя.

Вообще, Дазай очень красивый. Карие глаза, стройное тело и отменный стиль в одежде, – Накахара стал довольно часто ловить себя на мысли, что долго смотрит на фигуру Осаму в его длинном бежевом пальто. Он брюнет и его волосы пушистые настолько, что приходится сцеплять руки в замок, дабы случайно неосознанно не потрогать их, – а так хочется! А ещё Дазай из тех людей, кто постоянно мёрзнет, поэтому тёплые рубашки и брюки, худи и кофты под горло – это про него. О нём вообще можно сказать, что парень является воплощением тех самых мыслей девушек в духе «мужчины, зачем вы существуете, если можете одеваться ТАК».

Стиль же Чуи больше напоминает конечный результат из перевоплощения в передаче «Модный приговор», хотя в общем и целом смотрится довольно гармонично. И если сравнить туалеты сожителей, то они, иронично, будут немного схожи, но если начать доставать каждую вещь и пытаться сделать что-то, что хотя бы отдалённо сочетается, то в случае Дазая этот исход очевиден, – Чуя молится на минимализм и простоту его гардероба, – а в случае Накахары – дикий страх и ужас.

– Но говнодавы у тебя ничё такие, – Осаму ждёт пока сожитель завяжет шарф и готовится выйти, – знаешь, из разряда «наступил и убил», – в ответ одобрительная улыбка. Чуя всегда носил массивную обувь: начиная от кроссовок и заканчивая зимними ботинками. Но, всё же, в закромах его хилого жилища завалялась пара вансов и классические туфли, которые остались ещё со школьного выпускного, но выкинуть жалко, так еще и мамино «сынок, смотри, они же ещё очень даже красивые. Зачем покупать новые? Эти только раз одел!». – Хотя в твоём случае всё на оборот: наступят, скорее, на тебя.

Чуя тогда не среагировал, ехидно смеясь про себя, мол, вырядился, ишь, ноябрь в России это тебе не хухры-мухры, и поэтому когда, стоя на остановке, Дазай дрожал в своих туфлях, потому что «сегодня у меня, милейший, настроение классическое, и плевать на холод и мороз», то Накахара, с победоносным «ха!», ответил, что хоть и говнодавы, зато тёплые и практичные, а замерзающим глупцам, вообще-то, слова не давали, и пусть они дожидаются свой транспорт молча.

Но если брать туалет Накахары в общем, то он такой же, как и у большинства студентов: пара тёплых кофт с капюшоном, одни джинсы, одна рубашка, пара-тройка футболок и спортивные штаны. И почти всё чёрное, – «Я, Дазай, пожил в России дольше тебя, и здесь, поверь, ты только рад будешь не выделятся, одеваясь во всё чёрное» – ответ Накахары, когда сожитель спросил, почему вся одежда такая тёмная.

Время до выхода, за мыслями, быстро подошло к концу, поэтому Накахара тушит третью сигарету в банке из-под консервированной кукурузы, – «лол, Чуя, зачем нам пепельница, смотри чё покажу» – от Дазая с сигаретой в зубах, – и идёт собираться. От мыслей о том, как парень будет добираться до универа в такую мерзкую погоду становится дурно. Его терпения хватит как минимум на заебавшиеся лица подростков, молодых людей, алкашей и бабулек – «куда они постоянно едут?! На протяжении всего дня занимают места, а я, студент, должен стоять? Ну охуеть» – в автобусе и как максимум – на дорогу пешком, если спустя пятнадцать минут отмерзания всех конечностей на остановке транспорт всё же не придёт.

– Говорил же батя: «Чуя, мы русские, с нами бог». Не-е, пап, мы, конечно, русские, но бог давно уж нас покинул, – рассуждает Накахара вслух, собираясь с мыслями, и выходит из квартиры, запирая её на ключ. Впереди долгий день с шутками про члены, сиськи, тупые истории однокурсниц и мысленное убийство каждого из преподавателей, потому что сессия, сука, довела.

«Как же я мог забыть о старосте» – Чуя гаденько усмехается, придумывая план мести в голове и там же воплощая его в жизнь. Так, в жизни, он человек практически не конфликтный – божий одуванчик, можно сказать – ангел во плоти.

Сегодня у Чуи Накахара настроение в духе «этикет – это когда думаешь «чтоб ты сдох!», а говоришь «здравствуйте». Сегодня он скажет «здравствуйте» всем.

***

Вечер пятницы прошёл не то, чтобы отлично, он прошёл просто замечательно. Никаких недовольных людей в автобусе – он был почти пуст, – а в университете все вели себя так, будто их подменили. И поэтому у Чуи настроение просто великолепное. Он потратил последние деньги, – заработал сегодня немало, – с подработки на еду: макароны, картошка, морковка, яйца, приправы, кетчуп и майонез, – в общем всё, что не есть «Дошираком», от которого уже блевать тянет. А ещё – Накахара гаденько хихикает, думая об этом, – он купил бутылочку какого-то дешёвого вина – но вина же! Пусть он и привык пить что-то элитное, но сейчас ему это не по карману, да и любой алкоголь в приятной компании становится вкусным. А приятная компания как раз имеется и даже не подозревает о таком приятном сюрпризе, читая свои анализы литературных произведений, которые нужны для сдачи сессии.

Как говорится, думает Накахара, если бог дал испытание, то дай ему пизды. И в его случае это действительно сработало! Вон, в пакетах звенят бутылки, а слюнки уже так и текут, представляя вкусную не только на вид, но и на вкус еду.

Реальность же оказалась куда мрачнее. Помимо того, что у них в наличии есть лишь одна кастрюля, в которой супа сварить хватит на одного человека, а ручки её так и норовят отвалится в любой момент, так и воду отключили, будто специально. А ещё в их арсенале кухонных принадлежностей оказался один очень тупой, – «слушай, Дазай, прям как мои одногруппники, невероятно!», – нож, заплесневелая старая разделочная доска, две вилки и две чашки – не густо как для людей, которые хотят приготовить хоть что-то. Да что там! Здесь даже сковородки не было. И о чём говорила тётка-арендодатель, когда рассказывала, что эту квартиру часто сдают студентам?

– Если ты даёшь ему пизды, то получишь пиздов обратно в троекратном размере, милейший. Жизнь, она как бумеранг – всё всё равно возвратиться к тебе. Не теряйте свою улыбку, благодетель мой, давайте сделаем бутерброды, – на эти слова Дазая Чуя лишь вздохнул с досадой.

– А вечер был так благосклонен к нам! – с надрывом отвечает Накахара. – Нужно будет выделить хотя бы немного денег, чтобы купить чёртову кастрюлю. Не могу поверить, ну и вздор!

– Чуя, успокойся, – на тарелке уже красуются несколько бутербродов, а в чашки, как раз, наливают вино – ни о каких бокалах и речи не идёт! Только одна кружка со свиньёй и вторая с краткой, но информативной надписью «пиздец». Не сложно догадаться где чья.

– Да ладно, – тянет устало, ложа голову на скрещенные на столе руки, – досадно просто, что не смогли сегодня попировать.

– Не сегодня, так завтра. Всё образуется. Ты Чуя Накахара или нет? Возьми себя в руки! – Осаму берёт в руки свою кружку со свиньёй и тарелку с бутербродами, идёт в их общую комнату и садится на старенькую и хиленькую софу, укутываясь в ватное одеяло, – ещё и в пододеяльнике с ромбом посредине! – по самое горло, потому что кто-то, не будем, конечно, тыкать пальцем, забыл закрыть перед выходом форточку и теперь эта квартира, состоящая из трещин, является если не Арктикой, то Ураном уж точно – это если брать прям точное сравнение с тем холодом, что ощущает сожитель.

– Дазай, солнце моё!

– Оставьте сопли на кухне, милейший, подайте чаю и приходите ко мне, эти аппетитные бутерброды ждать не будут!

– Сию же секунду! – тоску как рукой сняло. Сейчас он улыбается слишком ярко, и даже что-то напевает себе под нос, ожидая пока закипит чайник. Его настроение поднялось с отметки «что ж, пиздец, вызывайте батюшку, отпевать сударя будем » до «охуеть, это что таракан? Какие у него милые ножки! Иди сюда, малыш, покушай». Дазаю кажется, что впервые, спустя месяц, в Петербурге выглянуло солнце. И светит оно лишь для него.

*

– Ну и жарень.

– Да-а, это тебе не матушка-Россия с её вечно мрачной погодой в Петербурге, не так ли, милейший?

– Верно. Слушай, Чуя, пошли уже, не то на автобус опоздаем, – на это Накахара лишь закатывает глаза и отвлекается от рассматривания самолёта, на котором они прилетели, сквозь огромные панорамные окна аэропорта. – Но сейчас я откровенно тоскую по слякоти, мрячке вместо дождя и мерзкой атмосфере, – Дазай тянет своего парня за рукав, попутно зевая.

– Согласен.

Сейчас они выходят из токийского аэропорта. Да… Япония. Сколько же они здесь не были? Пять лет? Десять? Пятнадцать? Они уже и позабыли. Но сейчас уже всё равно. Чуя вдыхает родной воздух и с наслаждением закрывает глаза. Он дома. Он дома и он больше не один.

В тот вечер они действительно поговорили. Сквозь страх, неловкость, смущённые улыбки, но всё же поговорили. И поцеловались. С подачи Осаму, что странно.

– Ну, – Дазай тогда тянул это слащаво и с ухмылкой, смотря как чуино лицо вмиг вспыхивает огнём, сравни его волосам, после того, как они отстранились друг от друга. – Солнце моё, а я всё ждал когда это случится. Будете тем, кто украл моё сердце самостоятельно, не дав мне и шанса предложить вместе с ним мою руку? – Осаму поддел Накахару за подбородок, заставив смотреть в глаза, и ещё раз чмокнул в губы.

«До чего же вы дурной, мой милый Осаму» – буркнул на то рыжеволосый, спрятав ещё более покрасневшее лицо в изгибе шеи уже своего парня. И это чувство грело душу, заставляя чувствовать себя как-то по-особенному. Было страшно, что Дазай его не поймёт, посмеётся, назвав отвратительным и неправильным, и начнёт избегать, а потом и вовсе съедет. Но этого не произошло, тёмноволосый не только не оттолкнул, но и сам признался ему в любви. Да, такого поворота не ожидал даже Чуя. Но что было, то прошло, и сейчас они счастливы не только от того, что вместе, но и от возвращения домой.

Чтобы кто не говорил, а Япония для каждого из них была самой настоящей родиной, поэтому после окончания университета и было принято решение вернутся сюда. Да и уровень жизни в этой стране будет всяко лучше, чем в России.

– Куда пойдём, когда разберём вещи? – Дазай спрашивает это, когда они устраиваются на своих местах в автобусе, который везёт всех пассажиров бесплатно прямо в центр Токио, где, неподалёку, они сняли квартирку.

– Прямиком в новую жизнь, милейший, прямиком в новую жизнь.

– Я серьёзно.

– И я серьёзно, Дазай, – отвечает Чуя лучезарно улыбаясь. Осаму во второй, – или во вторую тысячу, – раз сравнивает его с солнцем, – больше никаких тараканов, крыс и окон, которые нужно закрывать одеялом.

– Ну-с, – тёмноволосый игриво заглядывает ему в глаза, – раз ты так говоришь, сердце моё, то вперёд, – они переплетают руки в замок, – в новую жизнь, – смотрят влюблённо друг другу в глаза и думают, что Россия, хоть и нагнетала меланхолию своей угрюмой атмосферой и серостью всего вокруг (серьёзно, Дазай до сих пор вспоминает ту фотографию Питера, где слева она была без фильтров, а справа в чёрно-белом, и он мог поклясться, что они ничем – совершенно ничем, Чуя, посмотри! – не отличались), но сейчас вспоминалась лишь в яркий красках. Может быть, это потому, что именно она свела их вместе; благодаря её погоде – мерзкому дождю и холоду, они познакомились. Спасибо, Россия!

«Успаси боже нас опять туда вернуться» – Осаму смеётся своим мыслям, ловя пытливый взгляд Чуи, и просто кладёт свою голову тому на плечо, стирая из памяти холод, голод и мерзких тараканов. А ещё бабулек у парадной, наркош и граффити члена на стене их дома. Уж по чему-чему, а по этому он точно будет скучать, потому что слышать от Накахары «милейший, вы совсем ничего не понимаете в современном искусстве! Это пост-модернизм!» было крайне весело.