Как это случилось? Расскажи, умоляю, в какой момент твои глаза стали хранить в своей глубине вселенные с умирающими звездами?
Знаешь, Юнги, наше ничего было для меня всем. Обиды, ссоры, нечитаемые взгляды, недомолвки… Все это, к сожалению, не убивало мою любовь к тебе, а лишь её, суку такую, закаляло. Господи, я так чертовски зол на свое глупое сердце. И на тебя тоже. Только в первом случае виновата обычная мышца с автономией внутри и отсутствием даже малой доли логики в решениях, а во втором — взрывающиеся внутри тебя миры. Ты их будто бы не замечал никогда. А меня ударной волной сносило с ног каждый раз, ведь дурная судьба распорядилась на наш счет так, что тебе досталось улыбаться, а мне грудью тебя закрывать.
Вот, видно, и не выдержали хрупкие кости. Ребра пронзили легкие и разорвали в клочья сердце после твоего «Давай останемся друзьями» и «Прости, но я не могу ответить тебе взаимностью». Я думал, что больно — это когда яркий свет разрывает кожу, и множество маленьких раскаленных метеоритов делают в теле сквозные дыры, а меня всё беспокоит, как бы тебя не задело.
Тебя оттаскивают под руки подальше, приговаривая, что со мной нельзя. Мол, ко мне тянутся старые звезды, и подходить близко — опасно для жизни. Хочешь правду? Прочти мои мысли и узнаешь, что любой, кто станет любить тебя так, как это делал я, сдохнет самой мучительной смертью в первый же день вашего «навсегда». Как же там звали первого… Чонгук? Да, точно, Чонгук. Он сбежал спустя неделю, хоть я и ставил максимум дня на три. Чон был крепким, а тебе именно такие и нравились: высокие, хорошо сложенные и со стержнем внутри. Жаль, что у этого он оказался пластиковым.
Следующим был Намджун. Он мне сразу показался жутко принципиальным. Ты мучал его чуть меньше года, пока я зализывал раны и считал дни до вашего грандиозного разрыва. Он случился под рождество, что пошло мне на руку, потому что ты заявился на порог именно моей квартиры.
Дальше список твоих интрижек пополнялся только мальчиками и девочками на одну ночь. Смерть же дарить ты предпочитал мне одному. А я слепо считал это милостью, но чаще — наказанием за грехи. Ты был главным и единственным судьей, решившим, что за ошибки людского рода буду раскаиваться один я.
Потому что самой страшной заповедью, которую я только нарушил, была любовь к тебе.
Почему плачешь? Не можешь так просто отпустить и начать двигаться дальше?
Ну брось, дорогой, это же полный бред. Что-что, а вот жить без меня у тебя получалось отменно. Радостно, жадно наслаждаясь каждой отрадой человеческой, вроде плотской любви или очередной дорогой вещицы в твоем гардеробе. Ты без стыда звонил мне, когда был и на высоте, и в пучине горя. Стонал в трубку, чтобы, видимо, я уже наконец сдался и пустил пулю себе в висок из-за громкого «Мне так хорошо сейчас» прямо в ухо.
Удивительно, но и это не смогло остудить мой пыл. Я все бился головой о закрытую дверь, а ты смеялся по другую сторону над моими жалкими попытками забраться тебе в душу, и снился мне очень большое, нет, бесчисленное количество раз, делая в моих мечтах всё, что старательно обходил в действительности. Ох, Юнги, знал бы ты, как пылки были наши поцелуи и как крепки объятия. И что звезды ранили и там, в мире грёз и, казалось бы, свободы.
А ещё тебе бы понравилось смотреть на то, как я после тех снов задыхался в петле безответных чувств, которую затянули на моей шее твои длинные тонкие пальцы.
Сейчас же, когда ты стоишь ближе, чем когда-либо, дышишь не так ровно, как обычно, и плачешь тоже как-то странно. Будто-бы по мне. Тянешь свои невероятной красоты руки к моим вполне обычным плечам, а я даже воспротивиться не могу. Холод ладоней ощущается даже через ткань футболки. Ты словно сделан из фарфора, знаешь? Или, может, из сахара. Мне бы хотелось слезы твои испить. Они, я уверен, приторно-сладкие, как и твоя кровь.
— Прости меня, — Говоришь тихо. Так, чтобы услышал только я.
— Хен… — Мне так невозможно страшно произносить твоё имя.
— Что? — Обнимаешь теснее. Затем разворачиваешься спиной к собственным звездам, меняешься со мной местами впервые за семь лет. Чувствуешь их жар и боль, что они щедро дарят. Вокруг лишь голая земля. Ты, наконец, видишь масштабы катастрофы и цену, которую выставила вселенная за твою улыбку.
— Ты хоть знаешь, что это — тебя любить? — И продолжаю шёпотом, — Сначала словно в рай улететь, а потом в ад упасть с высоты, осознавая, что Бога все-таки не существует.
Ты громко всхлипываешь.
Ну тише, милый, тише, если придётся, я ради тебя путь из преисподней вырою голыми руками.
И звезды потушу.
Только не плачь.