И снег кружил по улице хороводом, мягко цепляясь за причудливые листья зелёных кустов, что рассажены были ещё, кажется, прошлой весной, вдоль бесконечно уходящего вверх тротуара.
Мальчишка, умиротворенно улыбаясь, фыркает от хлопьев белоснежных, морща забавно нос; вырисовывает пятнами прохожих. Они для него — непонятно размытый кадр на фотоплёнке чудно́го фотографа, как он для них — неведомое или забытое чувство полной свободы от времени, ощущение скромного спокойствия.
Его холст стоит возле усыпанной снегом лавочки, и Питер все ждёт, что его кто-нибудь стряхнет.
На его листе суета, суета, суета, которой охвачен мир сейчас; мир бесконечно бегущих; мир лютующих на быстротечное время, но не умеющих остановиться у мерцающего фонаря; мир конфликтный и непонимающий, где двое, тихо и разумно беседующих посереди одинокой дороги зимой, станут диковинкой — все эти детали на его холсте расползаются маслом легко и непринужденно. Питер лишь наблюдатель, далеко не участник, и ему некуда бежать, поэтому у него есть время поразмыслить над цветом, которым он напишет небо Нью-Йорка — небо, с которого сыпятся белые хлопья на неубранные пёстрые растения цветочного магазина.
Безлицые пролетают мимо, оставляя за собой шлейф дешёвого на фоне аромата роз одеколона. На шапке начал подтаивать снег, а красные пальцы отказывались сгибаться от холода; краска, разлитая неясным узором по палитре, начинала замерзать.
Он доводил последние штрихи отливающего золотом неба на рассвете, когда из толпы будто выбросили мужчину в длинном черном пальто и огромном шарфе в красную клетку. Он подошел, безразлично пару раз обернувшись на поток шагающих позади. Он подошел и остался стоять до последнего неторопливого мазка.
— Так вы видите этот мир, значит? — хриплым голосом промолвил незнакомец, зачесав назад каштановые волосы. Он поднес сложенные ладони ко рту, обогрев их теплым дыханием.
Питер лишь незаметно скосил взгляд на подошедшего мужчину, отмечая выразительное лицо и туманный, но в то же время, открытый взгляд из под густых ресниц.
Спустя несколько медленно тянущихся минут, казалось бы, после полного завершения картины, художник подхватил тонкую кисть снова, взяв угольно-черный оттенок, и отмечая про себя утонувшего в толпе красивого незнакомца.
Продавец цветочного магазина нехотя шагнул за порог, осматриваясь по сторонам. Он натянул капюшон и, недовольно бурча что-то под нос тихим басом, занёс горшки с высокими алыми розами внутрь. Снег на них застыл на секунду, а после, словно слезы, соскользнул с лепестков, звонко ударяясь о теплый кафель.
Художник сложил кисти в потрёпанный рюкзак с десятком пришитых значков, тихо вздохнул и снова взглянул на дописанный холст.
— А как видите его Вы? — проговорил одними губами Питер, не двигаясь. Кто-то подошёл сбоку, неторопливо шаркая ботинками по тротуарной плитке.
— С радостью поделился бы с Вами, — мужчина улыбнулся, тихо и непринужденно смеясь. Его смех был похож на мартовский ветер — теплый, трепетный и легкий, отзывающийся в самом сердце.
Тони — тот самый незнакомец, потянул картоновый стаканчик с обжигающим язык кофе, и Питер, растворяясь в приятном тембре голоса, принял его.
На его холсте суета, суета, суета, что неясным пятном расползается, охватывает все вокруг, а посередине двое тихо и разумно беседующих на одиноком, но громком тротуаре зимой — у одного длинное чёрное пальто с безразмерным красным шарфом и цепляющий взгляд, у другого — особенная милая шапка с бубоном и красные от холода руки, испачканные в краску.
Примечание
Хотелось бы увидеть ваши эмоции от прочитанного в комментариях, спасибо