Её видно издалека. От других она отличается огромным, просто колоссальным количеством цветов: букеты, венки или одинокие розы. Все они безумно яркие, насыщенные, пышущие жизнью, и может показаться, что здесь праздник. Вот только в этом месте не бывает праздников, тут лишь горькие слёзы и боль утраты. Они впитались в воздух настолько, что даже на подходе ощущается рвущая на части скорбь. Мир здесь теряет краски, стоит переступить за ограду и уже не различить: красные розы лежат на земле или белые. А это вообще важно? Нет, абсолютно, потому что всё ещё давно, в одночасье стало бездушным и пустым, блёклым и мутным, растворяя окружающее, изъедая его, словно кислотой.
Каждый шаг даётся на удивление легко, ноги сами несут туда, куда и хочется и не хочется одновременно. Там будет больно, там будет ломать и выкручивать, там будет холодно. Но он идёт. Идёт, чтобы чувствовать эту боль, потому что ничего другого больше не чувствует. Идёт, потому что должен её ощущать ─ заслужил. И не просто надо попасть, не просто должен, а что-то другое, как навязчивое желание, как ломка. Увидеть имя на гранитной плите, провести по ней пальцами, ощущая под подушечками каждую букву и цифру. Это теперь как взглянуть в глаза, как услышать голос в надежде, что отпустит, что станет легче.
Не станет. Он это знает, как и то, что, скорее всего, только хуже будет. Потому что там не только он, там рядом его отец. Который поверил, когда никто не верил, который помог осуществить мечту. Который создал оружие, чтобы убивать врага, а он убил им его сына. Не достоин. Оно отдаётся в мыслях с каждым порывом ветра, пробирающего до костей, заставляющего ёжиться, хотя на улице жара. Ему теперь всегда холодно, даже если пальцы тёплые, всё равно кажется, что они ледяные. Этот холод откуда-то из души, там теперь пусто и нет конца-края, как в космосе. Бесконечность.
Он знает, что ему не хватит жизни, чтобы вымолить прощения, чтобы простить самого себя. Кажется, что всё то время, которое ещё осталось у него в этом мире, он проживёт в попытках смириться, принять случившееся и отпустить его. А все последующие жизни, если они будут, он проведёт в поиске. Самого себя и новой надежды, что его простят, что у него будет ещё один шанс.
Он думал, что прав, считая неправым его, но только сейчас понял, что всё это время ошибался. И в нём в первую очередь. Недооценивал, сомневался, обвинял, упрекал. А сам был не лучше, может быть, хуже. Теперь понял. Говорят, что лучше поздно, чем никогда. Врут. Порой бывает настолько поздно, что уж лучше бы никогда.
Он ни разу за всю жизнь и не думал, что будет готов на всё что угодно, лишь бы отмотать назад, лишь бы попросить ещё немного драгоценного времени вместе с ним в кредит. Сейчас готов за это продать душу, но вот её нет. Больше нет. Она умерла, стала пеплом. А больше ничего и не осталось. Важного и значимого так же сильно. Всё, что имело значение, теперь лежит в земле.
Он не уходит, всегда перед глазами, и, даже закрыв их, нельзя прогнать этот образ. И он не исчезает, не становится бледнее и прозрачнее, наоборот, ярче, чётче. Лишь сразу после пробуждения всё случившееся забывается, всего на мгновение, чтобы потом потоком, лавиной обрушиться, ломая то хрупкое равновесие, что успело построиться. Тогда хочется проснуться, хочется, чтобы всё оказалось сном. Вот только он и там поселился прочно, что не прогонишь, и приходит каждую ночь, снова и снова напоминая. Словно об этом можно забыть. Нельзя, как бы сильно ни хотелось, лишь прочнее оседает, въедается в подкорку, отпечатывается узором трещин и сколов на костях, впитывается в кровь. Чтобы напомнить, если вдруг удастся забыть. Это выскабливает изнутри, медленно и основательно, оставляет пустую оболочку.
Стив сломан. Он осознаёт это, стоя у могилы и держа в руках колючие, жёсткие цветы бессмертника, лепестки которого больно впиваются в ладонь. Они яркие, броские, жёлтые, как капли солнца. Они слишком бросаются в глаза рядом с красными и белыми розами. Они слишком символичны. Навеки твой. Потому что Тони не отпускает, потому что всё ещё рядом. И Стив сам его не может отпустить. Потому что тогда ничего не будет больше, тогда он останется один. Нет, лучше каждый день сгорать в агонии, чем одному, чем без Тони.
И хочется, безумно сильно хочется к нему, лечь рядом, чтобы и правда навеки твой. Но Стив не может, так неправильно. Он не имеет права к Тони рядом, больше не имеет. Оно появилось бы опять после прощения, вот только прощать уже некому.