Новогодний огонь

    — Привет.

    — Привет.

      Выстрел, и ещё один, целая очередь, визги и крики, на фоне ночного неба перестрелка, бойня, настоящая война.

      — Да я это… — мямлит Юрка, как маленький, честное слово, ну соберись. — Ну не мог дозвониться раньше, то ли связи не было, я не знаю, или, может, тебе просто звонили все, а потом…

      — С Новым Годом, Юр. — Бека всегда не заметит неловкости и выручит. Как настоящий дружище, друг, кореш, товарищ и брат.

      — И тебя тоже, — кивает Юрка, как будто бы Бека мог бы его видеть. — У нас уже палят.

      Ветром и мокрым снегом щиплет щёки. Шея уже затекла от задранной головы, а сверху гремит и слепит, и тащит гарью, прямо атака по всем фронтам.

      — У нас отстреляли. Красиво? Слушай, дорого же, давай перезвоню?

      — Да забей ты. Мне знаешь сколько за золото дали? Дохрена. Я чемпион Гран-При, могу я позвонить другу или нет?!

      — Можешь, Юр.

      Новый небесный фонтан оказывается не красным и не зёлёным, и не жёлтым, а сразу всех цветов, и восторженный девчачий вой вокруг хуже всего. Чему радуются, дуры? Они знают вообще, сколько это стоило государству? Юра затыкает ухо пальцем.

      — Говорят, знаешь, убить так можно. Ну. Куском салюта.

      — Знаю, да. Ты с кем?

      — Да Милка вытащила. Она с подружками. Завтра только вечером тренировка, так что мы гуляем.

      — Вечером? А у нас нет тренировки завтра. Выходной.

      — Да, у тебя нету тренировки завтра, выходной, — как попугай повторяет Юрка.       — Но ты всё равно пойдёшь на каток.

      — Пойду, да.

      — Днём и ещё вечером сходишь.

      — Да, так и собирался.

      — Потому что тебе надо больше тренироваться, я помню. — Юра со всей дури кивает головой, и, кажется, на это и тратятся последние силы. Он вздыхает и говорит о том, что волнует: — Кацудон приезжает скоро. Будет на нашем катке тренироваться.

      Он и не знает, как так, почему резко подвело живот и глаза заело этим снегом и этими вспышками. Юрка рычит и отмахивается от навалившейся Милки, которая хохочет как ненормальная и дышит перегаром, а в трубке после недолгой паузы:

      — Да?

      — Да, — шмыгает носом Юрка. — Знаешь. Самое хреновое что? Что он нормальный мужик. Я на него и не злюсь даже, вот честно не злюсь, ты веришь?

      — Верю, Юр. Знаю, что не злишься.

      — Я же ничего. Он же не виноват, да?

      — Да, не виноват. Ты как сам?

      — А я как…

      Яркие длинные брызги режут и режут, с грохотом, по косой, поперёк. Кажется, уже ни одного живого места на растрепанном истерзанном расстрелянном небе. Чему люди радуются?

      — А я не знаю, я не верю, что новый год наступил. Мне всё кажется — это неправда. Я думал, не наступит.

      — А он наступил.

      — Да. Ну, у тебя уже давно. А у нас только что.

      — Всё будет хорошо, Юр.

      От последнего залпа засветило золотом, зашипело и стихло. Только одинокие вспышки самострелов то тут, то там продолжают свистать мелкими плевочками.

      — Юр? Слышишь?

      — Слышу, да. — Юра дёргает шарф на шее, как же он душит, как Бека их носит, удавка просто. Дышать нечем! — Да знаю я, Бека. Знаю. Читал. Везде, везде пишут: пройдёт, всё пройдёт. А когда оно пройдёт? А сейчас что мне делать-то, пока не прошло? А сейчас мне как быть? А?!

      От отчаянья замёрзшие пальцы крепче сжимают трубку, а колкие снежинки глупо тают на щеках. Юра отирает щёки холодным рукавом — ещё подумает кто, что он тут ревел, а ещё голос сел, Юра даже не уверен, что его слышно. — Что мне сейчас делать, Бека?

      — А сейчас ты иди домой. — Бека слышит, потому что он друг, дружище, бро, кореш, кент и товарищ. — Досмотри салют и иди домой. Спать. А если не уснёшь, то звони — ещё поболтаем. Ты теперь богатый, Юра, чемпион Гран-при, можешь себе позволить.

      — Могу.

      — А завтра ты берёшь коньки и идёшь на лёд.

      — На лёд.

      — И там всё оставишь.

      — Как всегда.

      — Да. Как всегда.

      — Ты сейчас на катке, да?

      — Да. Возле дома. Во дворе залито.

      — И пошло всё оно нахуй, да?

      — Да. Туда.