До дома — пару витков вокруг Мира

Она жизнь свою шелковыми нитками вплетает в холодные подводные течения, солнечные лучи и новенькую траву по весне. В девичьей голове картой бесконечной стелются все дороги, по которым ходила хоть раз, но не может сосчитать чисел дальше сотни и не горюет об этом, нет смысла.

Нутром чувствуются ей хорошие люди и, если вы разок посмотрите, то гостинцы у тех на пороге мечены ее руками. В обмен на ночлег им потом, — через ночь или год, кому когда понадобится, — драгоценная вещица из закромов. У людей в те важные утра глаза, что реки разливаются, и облегченно губы их шепчут благодарные молитвы. «Глу-упые, — мягко и беззлобно тянет она, — не Архонт же».

В груди у нее не скребется от одиночества, это чувство ею запечатано надежно, не добраться не испытано за всю жизнь. Ящерка с язычками пламени по хребту ласково трется о ее щеку и вечерами вьет себе пристанище в чужих волосах. Долго с жителями она не разговаривает, не хочется, слова давно стали не нужны и, за ненадобностью, многое в памяти затерлось. Странствие — не вечное одиночество и не наказание, и никогда ими не было.

Рожденная где-то в море, на стыке границ, кем-то с кровью смешанной, не было у нее Родины и родни, кочевала из рук в руки дома в дом, словно судьбой ей уготовано на месте не стоять. Кажется, если задержится на лишнее мгновение — разобьется и зачахнет в тот же миг. Когда-нибудь, может, когда будет старая до неспособности голову повернуть, и остановится. Но не сейчас.

Обходят ноги в сапогах стоптанных лагеря хиличурлов, стайки слаймов и попрыгуний, лишь шаг плавнее, да взгляд заинтересованнее становится. Агрессии никто не проявляет, — ни она, ни существа разумные и полуразумные, — потому следы с каждым походом все ближе к ним, будто так и надо и, в конце концов, почти вплотную подходит, да так и остается — увлекательно ведь до жути. Не скрывается, наоборот, издалека одежду пеструю видно, но нет реакции, словно она сородич их, своя, и нападать не нужно. Зачем тогда созданий этих уничтожать, можно же как она действовать?

Каждый день она стремится найти то, чего не видела вчера, и глаза у нее тогда восторженные, в крапинку огненных искр. Гора чуть выше прошлой, закат чуть ярче и вот, на ступнях мозоли не зря натерты. Ни одна погода не может ни утихомирить, ни приглушить почти детского любопытства. В облаках — изменчивые фигуры, в ливне — прохлада, в жаре — загар и цветы особые распускаются, в шторме — красота неудержимая, опасная.

Она беспечно валится на траву в росе, пока солнце поляну, осушая, не высветлит, в грозу под дождем танцует до синих губ и спать ложится с уходом последней звезды. Вся она из свободы состоит — дышит и пьет ее из ладоней мозолистых.

Путь ее таков — бесконечен, и каждое мгновение в радость.