Грани мира — изморозь на окнах; изморось в сердце, туманности Андромеды и ежи колючие в них, запутавшиеся, потерянные. Острые иглы в нежные стенки, прорывая вены и артерии; клубок капилляров; дезориентация и мороз по коже.
Стук колес напоминает приставучую мелодию на радио. Отбивает ритм раз за разом, синхронизируясь с сердцем и резонируя в пустой голове. Зажать бы уши. Открыть бы рот. Закричать. Протяжный вой избитой собаки с лапами обмерзшими и сломанными, и — нарочно связанными, чтобы не убежала. А к черту — она на одном месте. Топчется. Скулит. Привычки и надломленности, вера не в тех людей и не в те поступки. Кэйа — собака. Собакам в метро ездить можно только с сопровождением человека, но у него маскировка хорошая, высший уровень. Сначала ты учишься скрывать свое одиночество, годами оттачиваешь, опыта море. Потом сущность прячешь под курткой вельветовой, свитером кашемировым и рубашкой из стопроцентного хлопка. Потом — шерсть дыбом. Ты незаметный даже для друзей.
Это так архаично — читать составы на этикетках, думая о свойстве, а не виде.
Кого заботит, из льна твоя рубашка или синтетики. Лишь бы выглаженная была. Фасон — писк моды. А в наушниках обязательно Карди Би, Биби Рэксу или Доджу Кэт. Все так делают, и ты повтори, чтобы не выделяться из толпы. Чтобы никто не догадался, что ты собака. Под шкурой потрепанной: истлевший скелет.
Твоя станция, проснись, бродяга.
Кэйа вежливо пропускает вперед девушку и помогает выйти из вагона пожилой женщине. Руки ее теплые и морщинистые, может, у его бабушки такие же были. Сейчас — кости. Налипшая земля. Кольца корней, ведь просила среди деревьев. В лесу.
Кэйа хочет похоронить себя в снегах.
Входит в привычку: босиком по льду крошащемуся, по камням оледеневшим, идти среди безумной толпы или хотя бы до почтового ящика (там никогда нет писем от тех, кто клялся быть рядом и помочь; только счета; только рассылки). Пусть распустятся маки на снегу и рубины застынут от пяток до пальцев, осыпаясь на наледь. Все равно. В какой-то момент ты чувствуешь только боль и холод. Твои маркеры жизни. А пирамида потребностей: кофе и белоснежные пейзажи.
Грани мира Кэйи — изморозь на окнах.
Стук колес убаюкивает.
Ему пересадка еще одна, пункт назначения другой конец города, и наверное, тот старый Кэйа не поехал бы. Только не в этот день, перечеркнутый имбирем и корицей, гвоздикой в душистом чае: завешанный мишурой и «рождественскими» распродажами. Повысить цены, потом назвать пониженными, потом — все как есть оставит. Вот так и с ожиданиями к себе. К другим людям. К тем, кто дорог. К тем, кто не звонит бросить даже сухое «С праздником тебя!»
Он ненавидит этот праздник.
Он ненавидит себя.
Он ненавидит друзей.
О д и н о ч е с т в о
Сжирает сильнее обычного.
До выхода одна станция. Зеленая табличка, указатель, неоновые джунгли и выход на грязную, темную улицу. Здесь Кэйа чувствует себя как дома, скрываясь в тени старых стен, покрытых мхом, плесенью и сожалениями мимо идущих.
И лишь здесь Дилюк жалуется на отсутствие солнца и людей, на запах алкоголя крепкого и сигарет горьких. На — истинную сторону жизни. Называет ее мерзкой.
Видел бы ты душу того, кого впустил в свой мир из кофе, шоколада и сливочного ликера.
Кэйе не надо всматриваться в межтуманное пространство и тени домов нависших угрожающе, чтобы разглядеть дрожащее пламя свечи. Наверное, стоит поверить ему, что с таким цветом волос родился. Ведьма или мак цветущий, он, кажется, обожжет, покроет кожу ранами смертельными и мокнущими, ребра сажей измажет и губы огнем съест. Табличка «опасно», он подобно божьей коровке всем своим видом кричит о подкожном яде. Не влезай.
Убьет.
Но лишь согревает, ладони ледяные беря в мягкие и теплые свои.
— Не ожидал увидеть тебя так поздно, Кэйа — он улыбается лишь уголками губ, но именно так ему хочется верить. Искры из глаз. Они полярности две. — Почему тебе просто не поехать домой и встретить этот праздник с семьей?
— Я сирота, Дилюк.
Комом в горле. И непонятно, что сложнее произнести — откровение из самой глубины замерзшего сердца или.
Его и м я.
— Прости, я не знал, — он искренне вину чувствует, это по воздуху разливается с запахом винограда. Сок тоже — разливается. Стол в алых потеках, где отражение: потерянности две. Взгляд потухший и искра, способная зажечь его. Гирлянда, меняющаяся с зеленого на красный. С красного на синий. С синего на желтый. С желтого в мерцание сотни тысяч звезд на тяжелом небосводе.
Рухнет — или пронесет?
— Все хорошо, — Кэйа тоже улыбку давит. — Это привычно, просто поехать не к кому, — но под челкой исиня черной прячет слезящиеся глаза. — Здорово, что вы так поздно работаете. Есть, где погреться.
Дилюк стирает сок полотенцем белоснежным; как наяву: голые пятки, раны глубиной в марианскую впадину, ликорисы по тротуару. Не замечает ничего. Не знает. Не понимает. Чужая душа потемки. Снегопады провода оборвали. Фонари не горят.
Боишься?
Не боится.
Склоняется вперед, локти на стол, почти что в кровь, почти что разбивает их отражения.
— А я, наверное, хотел бы с друзьями отметить. Но, — потягивается, — Всегда есть тот самый невезучий работник. Я. И раз нам обоим некуда идти, то давай устроим свой праздник.
Серьезно?
Да, серьезно.
Зачем тебе это надо, лучше пригласи своих друзей, отметьте вместе в уютном пространстве из запаха хвои и можжевельника; никто не придет больше до самого закрытия, вы — сами себе предоставлены. Счастливый праздник, Дилюк, зачем тебе его омрачать бродягой потрепанным?
— А мои друзья, знаешь, больше любят проводить время в других местах, — качает головой, так что пряди — блики пламени. — Я для них слишком скучный, не хочу мешать.
Салюты мешаются с пульсом, с ударами сердца, начавшего таять; с шумом в ушах. Грохот такой, что сложно разобрать интонацию Дилюка. Смысл его слов. Желание растопить лед, да и — мотивация?
Неясно.
Это так архаично — помогать чужим. Впускать в свой мир. Жалких.
Кэйа позволяет себе расстегнуть одну пуговицу на рубашке, когда становится слишком жарко от обогревателя и подогретого вишневого чая. Чувствовать вкус имбиря и корицы. Ноты гвоздики. Почти глинтвейн, но без вина? Дилюк делится, что ненавидит вино. Алкоголь любой. Нет ничего трезвого ума и ответственности за свои решения.
Возьми ответственность за кражу этого настрадавшегося сердца?
Возможно, у жизни есть шанс.
А у Кэйи есть ощущение, что еще немного, и он почувствует.
Смесь кофе и сливок на чужих губах.
Огненные пряди в руках.
Острые локти, спрятанные в рукавах.