— Уходишь, значит?
Псих не успевает придержать язык за зубами. Должно быть, он спросил слишком громко, — эхо ударило по собственным ушам, да и голос стал, будто не свой: надломленный и рваный. Так же запоздало приходит на ум, что сам вопрос неуместен: а какое ему, собственно, дело?
Но сейчас он, как полный придурок, стоит, вцепившись в перила, буквально вылетев из дверей кабинета. Ещё пару мгновений назад ноги готовы были запутаться друг о друга, едва он вскочил с кушетки. Псих сделал это без промедления, стоило случайной мысли озарить его безумную голову.
Хованский удивленно смотрит на него, замерев на лестничной площадке внизу пролета. Псих жмурится: противный свет из окна режет глаза. И он готов поклясться, что эта скотина сейчас улыбается.
— Да-а, дружище, — усмехается Юра, оттолкнувшись от перил. Хованский нарочно наклоняется вперед, к тени, и Псих замечает его довольное выражение лица. Взгляд Юры полон победного ехидства.
Псих морщится от обращения, подаренного Хованским, но позволить себе комментарий не может: голова забита совершенно другим.
«Почему?»
— В чем дело? Твое место свободно, — Юра почти смеётся. Псих вздрагивает, гадая, не вырвался ли очередной вопрос сам собой. В словах Хованского звучит что-то ещё, но он не умеет слушать людей нормально, — Иди давай, Док тебя ждёт.
— Не хочу.
Смех уступает открытому изумлению.
Хованский шутливо наклоняет голову.
— Чего? Ты заболел, что ли?
Псих фыркает в ответ. Ну что за скотина.
— Оставь свои шуточки, Хован!
— Ты же все эти годы за него боролся! — Юра в недоумении всплеснул руками.
В его голосе не было ни раздражения, ни какой-либо обиды, но даже этот привычный ироничный тон оплеухой прошёлся по сознанию Психа. Беззлобное замечание полностью обезоружило его, — здесь правда было нечему возразить.
Кажется, ещё вчера эта высокая фигура по-хозяйски накидывала свой плащ на его куртку. Тогда за окном лил дождь, и зонт, бесцеремонно раскрытый его хозяином, тотчас обрушил на Психа влажные следы улицы. Непрошеный гость устроился в свободном кресле — Док не спешил занимать свое место. Псих, однако, не удивился, что тот не сделал никакого замечания — в большинстве случаев психотерапевту было все равно, что происходит вокруг него. Незнакомец доедал перехваченную по дороге шаверму и ворчал о тупых школьниках, самым красочным образом описывая каждого из них. Приличия ради Псих старался не закрывать уши, опасаясь, что они вот-вот свернутся в трубочку, столь проникновенной была его речь. Шепелявый голос эпатажного гостя наждачкой ласкал его слух, Док же, как всегда, вникал в пылкие слова вполуха, переменно мыча и кивая, словно внимал какому-то лектору с научной диссертацией.
Тогда они пересеклись в первый раз, — расписание случайным образом совпало, и следующие несколько лет Псих буквально молил о том, чтобы новая встреча обязательно была последней. Каждая из них была похожа на словесное фехтование — никто не мог угомониться, пока другой не примет свое поражение. И в такие моменты Псих чувствовал себя чертовым Д’Артаньяном, — остальные же, включая Юру, были теми, кем, внезапно, сам Хованский обычно называл других. Но если смотреть на их нелепые перипетии объективно, то главным зачинщиком всегда был Псих.
Сейчас же он стоит как вкопанный, полный противоречивых эмоций.
Хованского, кажется, это только забавляет.
— Ну что такое, — хмыкнул он, — уже соскучился по мне?
И снова эта довольная физиономия.
Псих чувствует, как от злости к лицу приливает кровь. Щеки и лоб заметно багровеют, а руки начинают неприятно чесаться.
— Вот ещё! Катись отсюда!
С нарочитой злостью он пинает основание перил, отступая назад.
— Очень нужен ты здесь!
Его голос в лестничном пролете подобен грому, и слова сливаются в бессвязный шум, наполняя каждый уголок потрескавшейся штукатурки неразберимым дребезжанием. Псих хочет, чтобы каждое слово долетело до Хованского, и он чеканит их, насколько хватает связок.
Хованский же не перестает улыбаться.
«И чего это ему так весело, в конце концов?!»
— Я тоже буду скучать.
И тут Псих давится собственной злостью.
А может, обидой.
Может, даже ни тем, ни другим.
Хованский отводит взгляд и в последний раз мелькает в дверях здания. Псих остаётся на лестничной площадке один.
Это настоящая победа, проносится в голове. Он наконец вернётся к обычному расписанию в кабинете психолога. Больше никаких идиотских шуток, словесных перепалок. Никакого соперничества и драк на пустом месте.
Но, черт возьми, почему так невесело?
Хованский же так не думает.
Ведь, в конце концов, он настолько <b>не нужен</b> здесь, что Псих выбежал, как ополоумевший, чтобы догнать его, увидеть снова и ещё раз сказать ему об этом.
Разве это не победа?
И Юра готов поспорить, что этот чудила опомнится и сегодня же позвонит ему, а может, постучит в дверь дома, чтобы напомнить ему об этом.