introduction

Жизнь ужасна сама по себе, и тем не менее
на фоне наших скромных познаний о ней проступают порою
такие дьявольские оттенки истины, что она кажется после этого ужасней в сто крат.

ночь кажется бесконечной, свет неона — кислотным, а пот на затылке — приторно сладким джемом из лепестков роз. такой липкий, но мягкий и медленно застывающий тоненькой корочкой. в эту душную ночь от асфальта веет спасительной прохладой. узкое пространство квартальчика с закрытыми магазинами и кафешками заканчивается каким-то дешёвым клубом, работающим до утра. чанбин пялился на грязные кроссовки, когда хёнджин опустился на корточки и заглянул в его лицо, после чего неожиданно нагнулся и… потянул чанбина за кольца в ушах.

чего?

— чего? — вслух рыкнул тот. — серьёзно? у меня нож в руках.

хёнджин тихонько хихикает и дёргает еще разок, так, назло. пиджак немного сползает с его плеч, когда он разворачивается и приземляется аккурат в сантиметре от задницы чанбина. нож, который тот так старательно протирает, — это, конечно, хорошо, но:

— я же знаю, что ты меня и лапкой не тронешь.

чанбин хмурится, мрачнеет. это правда. но почему-то стыдно показывать это самому хёнджину. почему-то неприятно показывать, что у тебя есть чувства. что разбитые костяшки — некрасиво, что ожоги болят всегда, а шрамы остаются, даже если их не видно. так странно находить себя за сеулом у какой-то наливайки в три часа ночи, когда всё, чего ты хотел — быть с собой честным. но ведь в таком случае хорошо всё не заканчивается?

в таком случае приходится бить в ответ, рикошетить язвительным смехом, смотреть злобно. в таком случае приходится укрывать всё самое светлое, ведь на кого ты можешь положиться? кто поддержит, зная, что ты у себя на уме — не прогнешься и не приблизишься, не продашься и не выдашь своих? таких, как чанбин, никто не любит.

а потом чанбин встретил хёнджина.

а хёнджин… простой. вот такой прямой и прозрачный: если что засмеётся, если что заплачет. купит пива, сядет рядом и выслушает. расскажет какую-то историю. а на людях совсем другой человек. он кажется высокомерным, холодным и жутко пугающим.
«по секрету, чанбинни, — как-то на ушко прошептал он, — они все мне просто не нравятся».
и чанбин тогда совсем иначе посмотрел на хёнджина. потому что с ним он улыбался.

и сейчас, спустя такое короткое время с момента их знакомства, они пускаются в свободный полёт. тут как игра на доверие: упадёшь — поймаешь, не поймаешь — упадёшь. очень странно, слишком непривычно доверять кому-либо, ведь правила игры на доверие предельно просты:

людям не доверять. ни в коем случае.
у чанбина от доверия раны на коже.
у хёнджина от доверия дыра в груди.

но вот они вдвоём против всего мира, в реальности никому не нужные пьяницы, шатаются по миру в поисках новых причин для смеха или слёз друг дружке в родное плечо.
а с каких это пор родное?
да с самого начала.

для чанбина было странно показывать свои шрамы.
не в переносном значении было особенно странно. но хёнджин попросил — надо слушаться.

сидя в каком-то общественном туалете, хёнджин с интересом задирал рукава джинсовой куртки чанбина. проводил пальцами по старым белым полоскам, надавливал на совсем свежие, вызывая вспышки тупой боли. наблюдал за реакцией. плавно переходя на пальцы, провел по каждому, задерживаясь на грубых подушечках.

— ты на гитаре играешь?
— раньше играл.

на другой руке шрамы были маленькие и полупрозрачные. они хёнджину понравились больше всего: напоминали маленькие белые родимые пятнышки. чанбину хотелось возразить, сказав, что это какое-то извращение, но как тут прервать такого заинтересованного хёнджина?

но самое большое извращение настало тогда, когда очередь дошла до лица чанбина.

— ты что это делаешь?
— смотрю, а что?

ничего. просто рука у хёнджина огромная и накрывает почти всё лицо чанбина. целиком. не то чтобы это было неприятно, — кожа на его руках мягкая, а сами руки тёплые, — но это уже как-то слишком. они никогда не нарушают личное пространство так просто.

хёнджин проводит по брови чанбина.
— ты любишь этот?
— немного.

хёнджин проводит по скуле чанбина.
— этот недавно получил?
— подрался, да.

когда большой палец хёнджина опускается на нижнюю губу, всё это уже переходит какие-либо рамки.
чанбин съёживается, едва ли не кусает хвана за палец и отворачивается, спрыгивая со столика.

— что такое? слишком приятно? — невинно интересуется хёнджин.
— пошёл нахуй, — смущённо бросает чанбин.

он просто очень боится,
ведь, действительно,
с непривычки
показалось, что палец хенджина
должен был задержаться именно в том месте.