Сквозь залитый солнцем подлесок на быстрых ногах удирало стадо оленей. Их рыже-белые шкурки мелькали в листве, звери длинными прыжками взлетали над землёй через овражки и поваленные деревья, прочь от чёрных теней и голодного рыка. Один из оленей отстал, и тень его настигла, схватила в клыкастую пасть, подкидывая над собой. Прыть поймала его в воздухе, вонзила в шкурку острые клыки, рывком головы сломала хребет. Остальные кельпи обогнули её и продолжили преследование. Кречет вышел на полянку когда она игралась с костями. Чёрная зверюга мела длинным гладким хвостом по молодому ельнику, ломала гнилые пни, и порыкивала, вонзая зубы в тёплое мясо.

— Думать, кельпи охотиться из засада, — протянула Гхаас, выходя следом из-под полога ветвей. Двое белоглазых ступали по лесу без единой тропы как по вымощенной дороге, когда люди путались в цепких кустах и высокой траве.

— Кельпи — твари Тёмного, а значит, тот волен сделать их такими, как задумал. В былые времена он мог творить такое с плотью существ, — порой Кречет даже жалел, что сейчас Ангор таким не занимался. Хотя тот никогда не посвящал его в дела науки, но что-то подсказывало, что в лаборатории сейчас не так уж интересно. Гхаас слушала с умным видом, и он опомнился от рассуждений: такое выражение лица девушке было не свойственно. — А что вообще привело тебя на север?

— Род А’Лаччес всегда служить Змей Серебряный.

— Так ты породистая, птичка, — цокнул он. Кельпи убежали далеко, и Кречет ждал, пока Прыть разделается с добычей, чтобы нагнать остальных. Без альфы стаи они будут вылавливать их до ночи. Весьма кстати его кельпи стала во главе этих тварей, как старшая самка.

Кречет не осмелился подходить к ней за трапезой, наслаждаясь видом издалека. Три года тому, на далёкой Межи, Прыть избрала его, слизнув кровь с ладони и распробовав в ней колдовство, по которому, он подозревал, истосковался её звериный род. В путешествии на север они стали союзниками и научились неплохо ладить друг с другом. Остальных кельпи они с ней выловили на побережье Края Вольных Городов, понемногу сформировав существующую ныне стаю. В последний год этих кельпи объездили в Пепельном Замке, и даже определили для них троих всадников, кроме него. Правда, зимняя вылазка сократила их число благодаря Ригатсону.

— Гхаас не смотреть, что Ловчий — шесс. Гхаас сказать так дома, — она вздёрнула бровь, складывая на груди руки.

— Ну уж нет! — это заявление заставило его рассмеяться, направиться к Прыти и схватиться за ремни седла. — Меня ничего не связывает с Востоком. Так что даже не жди.

Девушка надула губы. Назвав его полукровкой, Гхаас была права лишь отчасти. Кречет никогда не был на восточном берегу. Его мать, изнасилованную рамейцем и опозоренную рождением сына-шесса, изгнали на западный берег Межи, и та не научила его ни одному слову на родном языке. С белоглазыми его связывали только золотые глаза и колдовская кровь. Гхаас взяла его протянутую руку, подтягиваясь в седло позади. Судя по самоуверенной улыбочке, его слова ничуть её не расстроили. Возможно, из-за царящего на восточных землях матриархата, она вообще не восприняла его отказ всерьёз.

Кречет похлопал Прыть по шее в просьбе оторваться от костей и поднял на лапы, коленями направляя в чащу. После Топлых Горок прошло несколько дней, и кельпи, вдоволь насытившиеся трупами на пепелище, снова проголодались. Он подозревал, что не стоит приучать их к человечине, поэтому использовал этот лес как охотничьи угодья. К тому же здесь протекала река, в которой эти, в общем-то водные твари, чувствовали себя лучше. Мирле написала письмо от его имени местному марлу, чей деревянный замок стоял южнее: не просьбу поохотиться, а благодарность, что тот предоставил свои леса нуждам государя Серебряного. Наглый дипломатический трюк, как она выразилась. А леса и вправду были хороши.

Они пробирались сквозь молодой ельник по следу крови раненого оленя. Похоже, какая-то кельпи несла тушу в зубах. Гхаас за его спиной шикнула, стиснула коленями седло.

— Муха укусила? — Кречет с ленцой взглянул за плечо: белоглазая внимательно всматривалась в подлесок, отводя от лица волнистые рыжие волосы и замерев в седле с прямой спиной. Её пальцы легли ему на губы, пощекотав нос пуховыми перьями. Он смиренно прикрыл веки.

Из травы вспорхнул тетерев. Гхаас напряглась, но лес оставался безмолвен. Прыть нетерпеливо скребнула землю лапой.

— Брось, нет там никого, — одернул её Кречет, легонько ударяя бока кельпи пятками. Прыть рванула с места по следу стаи.

— Я чуять. Есть. — Прищурилась Гхаас, оборачиваясь всю дорогу, пока ветви не закрыли обзор.

Кому понадобилось следить за ними, Кречет даже предположить не мог. На свете не так много самоубийц, идущих по душу колдуна Змея и стаи кровожадных кельпи. И ещё меньше тех, кого бы не выдал лес.

***

Они вывели стаю к лагерю, который разбили у излучины тонкой речушки. Наёмники как раз заканчивали ставить шатры на берегу. Деньки потеплели с приходом весны, и многие выбирали спать под открытым небом в спальниках и гамаках или под телегами, чем вповалку на коврах под натянутыми тентами. Предоставив Гхаас и банде красных колпаков караулить кельпи в заводи, над водой которой они заблаговременно натянули верёвки и ивовые ветви, Кречет направился к своему шатру. 

Забивавший в землю колышки Ярло тотчас поднялся и стянул рубаху. Кречет отшатнулся перед контуром обнажённой сирены на груди наёмника.

— Разрешите сполоснуться, — выдал Ярло, кивнув ему за спину. Остальной лагерь последовал его примеру, стоя без рубах и портов. Кречет вскинул брови, раздраженно процедил воздух сквозь сжатые зубы.

— Дамы, дураки и свита Этерсона остаются караулить, остальные — топитесь на здоровье.

Ярло отвесил неумелый поклон, сняв с лысины несуществующую шапку, и, не выпрямляя спины стянул штаны. Кречет вымученно обернулся на то, как орава голых мужиков бежит к реке, сверкая на солнце белыми задницами. Тут же мимо него прошла Гхаас на ходу распоясывая кафтан и перекидывая перевязь с ятаганами в сгиб локтя.

— Я сказал дамы! — окликнул он.

— Да, мы? — обернулась она. Невозмутимо вскинула бровь. Он мельком отметил то, что свободно зашнурованный крест-накрест вырез её рубахи доходил до живота и отмеченного мягкими линиями пресса. Из воды начали свистеть. Кречет сжал зубы.

— С днём намёков, разбивающихся о стены, — за его плечом возникла Мирле. Должно быть, только сейчас смогла отойти от пленных, найдя надсмотрщика себе на замену. — Ну, справедливости ради, Гхаас, дураков он тоже упомянул.

— Шут, тебя же на берегу не оставили, — Мимо них прошёл один из микейцев, потрепал её по плечу, задержал руку, схватившись за бубенчик колпака. Мирле скривила неловкую улыбочку с паническим прищуром.

— Вообще-то, — вздохнул Кречет со всей манерностью, приобнял Мирле за плечи, откинул руку наёмника. — Мы, прекрасные юноши и прелестная Гхаас, идём купаться отдельно от вас.

Мирле покрутила на пальце кудряшку, поднимая брови.

— Спасибо, — шепнула Мирле, когда тот ушёл с неловким покашливанием. — У меня никогда не получилось бы так изящно послать нахер. Так то я подошёл сказать, что нашему пленнику тоже стоит помыться, то Змею твоему вроде болотные кикиморы не нравятся.

Ему уже донесли, что парня держали в заточении, и нашли только потому, что заглянули в запертый погреб избы деревенского старосты. Кем бы ни был этот колдун, рано или поздно ему придётся всё рассказать. Сперва ему, затем Змею, который уже будет решать его судьбу. И именно поэтому в интересах Кречета сохранить ему жизнь.

— Тогда веди и его тоже, — вздохнул он.

За укрывающими лагерь с реки раскидистыми ивами притаилась укромная заводь. Заросли камыша скрывали их со стороны излучины реки, но это не спасало от выкриков наёмников. Мирле вывела пленника на верёвке, которой по-прежнему были перевязаны его руки в деревянных рукавицах. Кречет прихватил такие из Замка, оставшиеся со старых времён, но не предполагал, что они пригодятся так скоро. Раньше их применяли для ограничения возможностей колдунов, когда их было больше. Парень не показывал колдовства и как будто даже не владел им, но Кречет не оставлял мысль, что он просто ждёт удачного времени для побега.

— Ежель не хотеть видеть одна Гхаас, отчего не пускать со все, — процедила белоглазая, наматывая ремень перевязи на руку.

— Тебя в Пепельные земли отправили, случаем, не мужа искать? — Кречет вздёрнул бровь, занятый расшнуровкой обуви, поставив ногу на ствол ивы.

— Гхаас нашла, — её тон заставил его поднять голову. Пару мгновений они играли в гляделки, стараясь сохранить как можно более пренебрежительное выражение лиц. Он даже слышал, с каким звуком Мирле задержала дыхание.

— Насколько я знаю, даже оружие в обеих руках не способно отрастить у женщины член под юбкой, — Кречет невозмутимо вернулся к сапогам. — В ином случае ничего не выйдет, Гхаас. 

Ремень со свистом рассёк воздух, прежде чем удариться о его щёку. Кречет отшатнулся от неожиданности, и только после почувствовал, как кожа начинает гореть. Белоглазая ушла, оставив их втроём. Как её скрыли ветви ив, он различил приглушённый смех Мирле.

— Скажешь, лучше быть лжецом, нежели честным ублюдком? — обернулся он, потирая щёку. И ведь останется след. Это с таким лицом он выйдет к отряду?..

— Может, чуть меньше рамейцем?

На это он только сдавленно прошипел: не хватало ещё начать разбираться в женщинах. Гхаас перебесится и успокоится, лучше сейчас, чем в ответственный момент.

Освободив руки парня от рукавиц, он снова внимательно оглядел его запястья, но те так и оставались чистыми за исключением затянувшегося надреза с Топлых Горок. Парень непонимающе смотрел из-под спутанных волос. Верёвка осталась у него, но пальцами Кречет всё равно касался рукояти ножа. Так или иначе, если пленник вздумает бежать, он его опередит.

— Сымай рубаху.

Пленник понурил голову и стал медленно её стягивать. Мирле смотрела так же нервно, и Кречет был осведомлён о малой части кинжалов, спрятанных под лоскутами чёрно-серого шутовского костюмчика. Когда рубаха осталась у парня в руках, их лица как-то разом вытянулись. Его, разумеется, морили голодом в плену, и худоба граничила со смертельной, но не это выделялось на общем фоне.

— Я знала, что на островах старые порядки, но чтобы… — кашлянула Мирле, даже не пытаясь отвести взгляда. — Чтобы вообще ничего… И, похоже, давно, даже кости перестроились… как у, ну… почти что девочки.

— Тебя давно оскопили? — Кречет спросил напрямую, потому что евнух уже начал прятать лицо за спутанной копной волос.

— В детстве, — прошептал он неразборчиво.

— Имя есть?

— Раскель… — раздвоенная верхняя губа у него поджалась наполовину, не окончив.

Кречет обречённо вздохнул. И даже не поймёшь, порченный ли товар. С одной стороны, Тёмный на своём веку и не такое повидал, с другой, — ещё вредничать начнёт, кто ж знает этих древних колдунов. Кречет перебрал пальцами по рукаву. В любом случае, грязным он в Замок не явится.

— Мойся, — махнул он. Обернулся на Мирле. — Расчесать его надо. Принеси мой гребень.

— Мы такое и до ночи не вычешем, — фыркнула та, и вынула нож из-за его кушака. Её собственные были метательными, острыми только у острия, а вот его идеально заточенное лезвие подошло куда лучше. Пошла в воду, на ходу скидывая мягкие кожаные сапожки и развязывая у пояса серые шоссы.

Раскель стоял по пояс в воде, схватив себя за плечи, шарахнулся от Мирле, когда она подошла с серповидным ножом в руке. Та ловко схватила его за колтун и окунула с головой. А вытащив на поверхность, оттянула волосы и принялась резать на уровне плеч. Из уголков раскосых глаз Раскеля выступили слёзы.

— Только не говори, что эти патлы для тебя что-то значили, — Кречет скрестил руки на груди, неотрывно следя за тем, чтобы он не потянулся колдовать.

— Матушка наказала не стричь, — жалобно протянул Раскель, и начал тоненько подвывать, когда Мирле продемонстрировала мокрую ленту волос, расплывающихся по поверхности воды.

— До или после оскопления? — ехидно поинтересовался Кречет.

— После… — всхлипнул тот. Ну ещё бы.

— Знаешь, я найду им применение, — Мирле вернула ему нож, выходя из воды с копной чёрных волос. Подняла к его голове, сравнивая. — Сойдёт.

— Что задумала? — обернулся Кречет, потому что Раскель разревелся. И, похоже, колдовству его всё же не обучали.

— Соорудить запасной план в случае, если Змею понадобится его игрушка, — подмигнула та с хитренькой улыбочкой.

Кречет заметил, что улыбается в ответ. В изумрудных глазах подруги вновь плясали озорные искры, совсем как прежде, до Змеев и Замков. Хоть прежним уже ничему стать не суждено, но он видел, что вдали от чернокаменных башен Мирле понемногу исцеляется от хандры.

— Вряд ли он обреет меня налысо перед тем, как снять мне голову, — оттянул он уголок рта. — Спасибо. А тебе наказано мыться, а не сопли разводить!

***

Когда он вернулся в лагерь, на лес опускался вечер. Он проследил за ветром в ветвях сосен, ведь Гхаас всё же что-то расслышала там. Сложно не верить белоглазым, живущим среди зачарованных чащоб восточного берега Зелёной речки, знающих земли Континента куда лучше пришлых островитян, рамейцев. Но ему лес не выдавал секретов. Видимо, кровью не вышел.

Кречет прошёл через лагерь, найдя дурака за игрой с ножичком. Тот был так увлечён вождением палочкой по граням железной рукоятки, что не заметил его.

— Пошли объясню работу, — голос Кречета заставил его вскинуться и спрятать игрушку. Тот только сокрушённо вздохнул. — Да, не хотел портить Ригатсоном сей дивный вечер, но чем скорее я получу результат, тем скорее мир избавится от его светлой головушки.

У него в шатре оставался небольшой запас бумаги для писем, но пока у Хальмура был хоть клочок чистой ткани, пускай бы рисовал на нём. Проходя мимо своих сундуков, сложенной ширмы и пустой бадьи к кровати, он махнул дураку садиться на ковёр, постеленный на голый дёрн. Выдохнул, собираясь с мыслями.

— Я хочу, чтобы ты усвоил. Человека, которого я тебе опишу, нужно изобразить в мельчайших деталях. Ничего не упустить. Чтоб его узнала каждая собака.

Хальмур слушал не спуская с него глаз. Кречет с сокрушённым вздохом упал спиной на кровать, сложил пальцы домиком, сосредотачиваясь. Вспоминать лицо Ригатсона у него выходило даже во сне, где он разделывал его каждым из сотен инструментов змеевой пыточной.

— Я оставил ему шрам от ветки, в форме молнии, на левой половине бошки, от брови до макушки, и сжег бровь и часть волос, — а следовало сжечь всё невыносимо светлое личико. — Волосы он так и подстригает под горшок на уровне ушей.

Дурак начал что-то черкать углём на обрывке бересты, Кречет вскочил и заглянул на лист. Пока там были какие-то рваные черты. Он сцепил пальцы в замок и принялся мерять шагами шатёр. Лицо Ригатсона до сей поры вызывало лишь ненависть, порой застланное алым туманом, порой скрытое тёмной гладью вод Бездны с его руками на шее. Представив его ясно, Кречет рисковал пробудить никчёмные, всеми силами забытые воспоминания.

— Челюсть довольно широкая, прямой нос, скулы… — он коснулся своего лица, ведя по скошенной линии скул, думая, как их описать. Подлым голоском пришло воспоминание, как Ригатсон касался его именно так, и он прошипел под нос проклятие, одёргивая руки. — Обычные, мать их.

Он оказался за спиной Хальмура, снова заглянул на лист. Там уже обрисовывались примерные очертания портрета.

— Щёки более впалые. У него был… усталый вид, — на этом выдохе зубы непроизвольно сжались в оскал. Какой ещё вид может быть у гонимого преступника?! Кречет наклонился ниже, пристально следя за движением уголька. — Пробор на месте шрама. Он вечно его скрывает, но там приличная залысина. Да. Вот так.

Он выпрямился, заводя руки за спину. Когти вылезли без его участия, впились в рукава, разрывая нити вышивки. Жаль, поблизости не было прочного камня или металла, который можно было исполосовать до содранной кожи. Он приказал себе успокоиться. Когда он найдёт Ригатсона, найдёт время на все задуманные пытки. Стоит только подождать. Охладить пыл. Как и надлежит охотнику…

— Губы не рамейские, — отстранённо заметил он. — Чуть полнее. Он на четверть микеец. 

И ведь когда-то он думал, что они не солгут ему, не прикоснутся к чужим, а тем более к губам микейской девчонки. Но грязь всегда всплывает на поверхность. Трупы не удавалось спрятать даже Акелиасу, чьи раздутые, утопленные жертвы экспериментов так и не донесли ему свой намёк. Не стоило вообще привязываться к этому Ригатсону.

Когти впились до крови, но боль успокаивала, дарила ярость, в которой он был как дома. Нити колдовства змеями чернил потянулись вокруг него, вихрясь струйками дыма. Кречет глубоко втянул носом прохладный воздух, чувствуя, как горит внутри гнев. Потерпи, приказал себе. Он ещё вдоволь напьётся его крови. Узнает, какие боги на вкус. Отдаст Ригатсона своему голоду, когда наскучит с ним играться. Чтобы его труп не всплыл никогда.

— Глаза тёмные, рамейские, по-южному рамейские. Не ваши узко-раскосые как у эйлэ. Показывай.

Хальмур развернул рисунок к нему, заставив пренебрежительно фыркнуть.

— Что за урод. Нос меньше, скулы выше, и линии ровнее. Не делай из него трактирного вышибалу.

Художник послушно вернулся к наброску, стирая пальцем уголь с гладкой бересты. Полог шатра откинула Мирле, проходя на ковёр, заглянула украдкой на лист, присвистнула.

— Красавчик, — цокнула языком. Кречет закатил глаза, надеясь, что она не всерьёз. Назвать Ригатсона красивым можно только в том случае, если он будет просить пощады, пресмыкаясь у его ног. — Раскель в отдельной от пленных повозке, постелила ему одеял.

— Хорошо. Как оклемается, устроим допрос. Пока что откармливай.

— Знаешь, парень-то толковый. Может, если с ним позаниматься, из него колдун выйдет.

— Если он евнух, его ясно к какой жизни готовили, а им положено толковыми быть, — процедил Кречет. — Это не нам решать, а Змею. У него на колдунов нюх.

— Тебя из Бездны почуял, — кисло заметила Мирле.

Их взгляды невольно встретились: оба это понимали, храня молчание. Кречет услышал зов Тёмного в своей крови, когда только начала пробуждаться его сила, а сам Тёмный ещё не был воскрешён до конца. Если он не утратил связи с кровью других колдунов, не заглушил чувства вином и шлюхами, то он мог отследить их в два счёта. Кречет сильно рисковал с Эзхен. Но так лишь острее чувствовалась необходимость спешки в поисках Ригатсона.

— Ну показывай, — он обернулся на художника, который всё не отрывался от портрета. Тот развернул рисунок к ним. Кречет холодно улыбнулся уголками губ. Похож. Те же прямые, одновременно грубые и правильные черты, взгляд исподлобья без явной угрозы. — Замечательно. Нам нужна сотня таких, по меньшей мере. И надпись. Писать умеешь?

Хальмур с натяжкой кивнул.

— Рамейскими рунами: “Кет Ригатсон. Мятежник. Живым”.

У мятежа обширное подполье. Когда он разогнал их маленький оплот под стенами Замка, с Ригатсоном были ещё люди. Они, конечно же, будут прятать его всеми силами. Их нужно припугнуть, чтобы даже не связывались с ним.

— И ниже: “Пособникам — смерть”.

***

Плакаты о розыске вскоре висели в окрестных городах. Несмотря на то, что они за прошедший месяц не дали результата, Хальмур рисовал их без продыха по его указке, и ко второй сотне Ригатсон стал получаться как живой. Очередной, самый удачный его портрет, Кречет забрал себе.

Чтобы, лёжа на своей кровати, смотреть в угольные глаза и к своему удивлению не хотеть разорвать бумагу в клочья. И даже специально не касался линий, чтобы не размазать их, не закреплённых поверх линиями краски. Над ним смыкалась ночь, ветер трепал полотнище шатра, снаружи спал лагерь. Он же скользил взглядом по линиям рисунка, подняв его над собой, и предавался пространным думам. Ведь Ригатсон не сможет скрываться вечно. Рано или поздно они встретятся.

Чем дольше он смотрел в лицо Ригатсона, изучая знакомые черты, тем меньше было в нём ярости. Никак сгорела дотла за долгие ночи ожидания. До сих пор Кречета не оставляло желание изувечить его ясное лицо, разодрать самодовольную улыбочку и предать страшным пыткам тело. Сейчас, думая об этом, Кречет понимал, что последует за чем... Что первым делом он обездвижит Ригатсона его собственными жилами, чтобы запах крови не раззадорил до начала пытки. Он обвяжет крепкие, пульсирующие узлы вокруг его запястий, чтобы по мышце клыками сдирать его ладони и кисти, прожёвывать наживую, наслаждаясь его болью.

Кречет склонил голову набок, представляя, как вена за веной, точно вязь тонких стеблей трав, покидают тело Ригатсона вослед за его руками, и потянулся к лицу, провёл по острой линии скулы к уголку приоткрытых губ. Сжал в оскале зубы, вдыхая холодную ночь и дым далёких костров за полотнищем шатра. Так Ригатсон держал его, когда они стояли в реке. Сквозь прикрытые веки он исследовал черты лица напротив, представляя, как оно расходится по швами сухожилий, как под кожей обнажается влажная кость. Кречет выдохнул, не спуская взгляда с портрета перед ним. Нервная улыбка растянула губы. Ждать этого просто невыносимо.

Его рука спустилась ниже, до талии, где лежали тёплые ладони Ригатсона, когда они ночевали на Вышате. Промозглая дождливая ночь только силами этого ублюдка не подарила ему воспаление лёгких, и, пожалуй, Кречет был благодарен: умри он тогда, сейчас бы Ригатсона не ждала ужасная казнь. Вышата… сделала их теми, кто они есть. Когти холодно скребнули по коже, мимолётной болью напоминая, что всё, принятое им за любовь, было обманом. Что после этого Ригатсон…

Нет, мыслям о ней под этой луной не место. Кречет стиснул в пальцах портрет, возвращаясь к ярости, к безрассудным мечтам о распотрошённом Ригатсоне. Заслуженная, жестокая смерть… Сразу после того, как он будет валяться у его ног, умоляя о пощаде. Рука скользнула за ремешок штанов, и Кречет запрокинул голову, задержал дыхание, не отпуская взглядом портрет.

Он подарит Ригатсону такую боль, какой не испытывал ни один человек. Он будет мучить его до последней капли пота, а затем насладится вкусом агонии в его крови. И Тёмный не заберёт у Кречета его игрушку. Тёмный никогда не доберётся до Ригатсона…

Рука умело обращалась с твёрдым членом, зная все слабые места, способные держать его на пике как можно дольше, то отрываясь и скользя по внутренней стороне бёдер, то набирая темп. Коготь проткнул лицо Ригатсона, но это не было критично, ведь он разорвёт его кожу снова и снова, зашивая кровью и заставляя его страдать от ядовитого огня колдовства внутри собственного тела. Он насладится жаром его внутренностей, держа в жалкой тушке жизнь и проникая глубже... Кречет рвано выдохнул, срываясь на короткий беззвучный вскрик. Так или иначе, должный быть беззвучным, но его это мало волновало. Уронил руки, тяжело дыша. 

Вокруг всё плыло, сквозняк пробежал мурашками по горячей коже. Прикрыв глаза, он был не в силах пошевелиться, слушая глухие удары собственного сердца и… Спазмом по спине пробежало ощущение, как будто за ним наблюдали. Кречет вскинулся на постели, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Ночь молчала, серая темнота оставалась недвижима.

Сердце гулко билось о рёбра. Он приказал себе успокоиться. Это просто игры собственного рассудка, потерявшего ясность от этих мыслей. 

Но, если Тёмный всё же наблюдал за ним, Кречет постарался даже не смотреть в сторону сундука, где пряталась Эзхен. Он оборачивал тканью её гарду, чтобы никто не видел матового металла, не вынимал её из ножен, а порой и из сундука, но глаза Змея были повсюду. Кречет последний раз оглядел шатёр, и, не найдя никого притаившегося во мраке, опрокинулся на спину.

— Нравится подглядывать? — бросил он в пустоту, подтягивая к себе ногу и стягивая штанину на лодыжку. Темнота оставалась безмолвной, и он потянулся к паху, призывая в мыслях образ Змея Серебряного. Улыбнулся в никуда, устраиваясь в открытой всем взглядам позе. — Так наслаждайся.

***

Очередной рассвет застал их в пути на лесной дороге. Минула долгая ночь, и измотанные кельпи плелись за телегами и конными всадниками. Но когда Кречет поднял голову к макушкам елей, в небо поднимался столб чёрного дыма. Рассудив, что там несомненно нечто достойное их внимания, он послал лошадь вперёд по тракту.

Когда расступился лес, он первым увидел человеческое тело, нанизанное на высокий, вогнанный в землю кол. За ним — ещё три таких же, опрокинутую телегу, дымящую как ворох просмоленных тряпок. Десяток трупов на земле, раскиданных полукругом и объединённых в кровавую композицию росчерком одного широкого удара. И среди всего этого — одинокого человека, сидящего с длинным мечом на коленях.

Кречет остановил лошадь на склоне холма. Дождался, когда за ним покажутся его люди. Он не знал, читать ли этот спектакль как угрозу, или же как демонстрацию умения. И ожидая чего угодно послал коня шагом вперёд. Рука нашла рукоятку ножа за кушаком. Взгляд же изучил обманчиво расслабленную позу человека, добротный тканевый доспех, не сковывающий движений долговязого худощавого тела. 

Тот медленно поднялся с лошадиного обезглавленного трупа, закинул меч на плечо, и сталь сверкнула белым пламенем.

— Господарь Ловчий, — до него донёсся голос прежде, чем он различил белые волосы. И тем удивительнее было видеть эйлэ, что говорил бы без акцента. — Позвольте представиться. Кица.

— Неплохо для представления, — протянул Кречет, смыкая пальцы на рукояти ножа. Уголок губ дёрнулся, выдавая напряжение, но он обратил его в почти дружелюбную улыбку. Ведь в руке этого эйлэ был фламберг, длиной чуть не с самого Кречета, а в дорожной пыли лежали порубленные воины, так и не отпустившие своих мечей и щитов. Он вскинул голову, смотря на Кицу сверху вниз, хоть тот и выдался ростом по плечо ему в седле. — Чего же ты хочешь?

Тот по-кошачьи прищурил раскосые глаза. Улыбка на грубом лице, сплошь покрытым рубцами шрамов, походила на тонкий разрез ножа. Тугая коса словно хвост снежного барса тяжело перекатывалась за спиной.

— Змеево серебро, — выдал тот, — на вашей службе.

Кречет вскинул брови. За его спиной доносилась тихая, полная восхищения ругань. Ребята явно были впечатлены. Но эйлэ всегда были знамениты изощрённым подходом к казням.

— Так ты наёмник.

— Я предпочитаю “господарь удачи”, но да, Ловчий. И лишь достойные владыки до сей поры могли оплатить мой меч.

Сзади кашлянула Мирле, бледная добела от такого зрелища. Обернувшись, он кивком головы разрешил ей говорить.

— Крючок щеку не колет? — шепнула она, стянула колпак, чтобы закрыться им от дыма и запаха. Добавила уже тише, зажимая нос. — Ты же не собираешься глотать?

— Не понимаю, о чём ты, — отмахнулся он. — Так ты, Кица, будешь служить мне?

— Со всей душой, Ловчий, — наёмник отвесил уважительный поклон, и Кречет невольно вытянулся в седле. — И по сему поводу, есть у меня некоторые сведения о том, кого вы ищете.

— Ригатсоне? — эхом прошипел Кречет, не обращая внимания на Мирле, которая по виду так начала задыхаться, откидываясь в седле и закатывая глаза. — Ты знаешь, где он?

— Да совсем недалече от сих мест, Ловчий. Путешествует с балаганом артистов, да не шибко скрывается. И кличут его теперь Героем.

Кречет вперил огненный взгляд в Кицу, уже чувствуя на языке вкус крови Ригатсона. Он был близко. Спустя столько дней скитаний он мог его настичь. Похоже, его мучениям вскоре настанет конец.