Многие жертвы пыток засыпали, уходили в мир собственных фантазий и не могли проснуться. У мира, в который они уходили, было лишь одно отличие: в нем жертвы не чувствовали боли. Я укажу им на нереальность этого мира, но они станут отвергать его, и многие так и останутся в заточении воображения.

Эта фантазия — жизнь.

Проснись, пожалуйста. 

Яркая, красная, крупная звезда затухла в бездне зимы. Упала под ноги разложившейся морально девушке, тлея в январских льдинках под снегом. На лице психиатра не было никаких эмоций, врач лишь смотрела с непониманием на сгорающий, как ее душа, бычок от тонкой сигареты. Пустая рука со скрещенными пальцами находилась на уровне лица, хотелось затянуться еще пару раз. Мыском ноги женщина затушила упавшую сигарету, поднимая безнадежный взгляд на бирюзовые пустоши вокруг. Облезлые деревья торчали из земли черными костями. Повсюду грязь, разваленные старые дома, Богом забытая дорога. За спиной возвышается небольшой спальный район. 

Все свои чувства психиатр подарила работе, в стенах больницы они и остались навсегда. На просторах улиц девушка исчезала, как дым от выкуренного табака в ядреном зимнем воздухе. Она втягивала никотин как в последний раз, словно какое-то более тяжелое вещество. Девушку тошнило от всего происходящего, но врач в этом захолустье не одна. 

— Мы с тобой, дорогой друг, как изотопы, — сказала она ему чуть раньше, в начале перекура. — Мы разные проявления одного и того же, ах-ха!.. 

— Мы уже не друзья. Или же просто очень-очень-очень-очень близкие друзья.

— Да! — воскликнула она, поджигая сигарету зажигалкой. 

— Это был лучший, хоть и не первый поцелуй в моей жизни. В его момент я почувствовал что-то вроде свободы. Что чувствуешь после него, а? Надеюсь, что не отвращение, я незадолго до пил. 

— Что ты психопат, который не причиняет вреда людям только из-за непобедимой депрессии, — внезапно и монотонно сказала без причин и связей врач деловым тоном, не желая оскорбить. — Тебя стоит поместить на лечение, чтобы ты не натворил ничего с собой. Без обид, просто... раз уж представилась такая проблема, я хочу вынести тебе предполагаемый диагноз. 

Медбрат помолчал минуту. Тонкий, как иглы шприцов, юмор врача понятен только ей. 

— Спасибо, — с улыбкой, приобняв, сказал медбрат. Холеный голос, ласковые прикосновения, лилейные благодарственные мольбы. Психиатр жалась от напирающего предчувствия взрыва: очень дорогой друг запер свое нечеловеческое желание внутри себя, а хороший доктор поможет его освободить. — Если что-то пойдет не так, то скажи... м... допустим, ипохондрия. 

— Белая горячка, — существующее стало бесполезно и скучно. Девушка в страхе надежды повернулась в сторону мужчины, через распахнутые глаза виднелись затушенные слезами пожарища внутреннего мира. Она улыбнулась и снова отвернулась и зажмурилась. — Нет, все же ипохондрия.   

Прикоснувшись к губам, женщина почувствовала не облезшую и искусанную, а здоровую и цельную кожу с недавно обретенным красивым, красноватым, бледным оттенком. Она не отрывала взгляда от тонкого, гаснущего окурка. Врач закрыла глаза, выпустила воздух из груди. Углекислый газ превратился в белый пар, сгустился, превратился в туман и заполнил ее сознание. Холодные и пустые улицы, поля, простиравшиеся на мили вокруг, почернели и исчезли. 

Свинцовые осенние облака... Из свинца плавят пули. Зимой облака немного голубеют, бледнеют, из них уже плавят паранойю, тревожные мысли, превращающиеся в наслаждение. Белый огонь в тенях жизни.

Звук мыслей, воспоминания из подсознания, раздумья обо всем, чувства. Звонкие, слышные, яркие. Как свет. В их окружении не так страшно. Но что-то не так. Все вокруг похоже на приглушенный, словно подводный, звук вечернего пианино. Но ноты все слабели, грубели, превращались в непонятные и тихие звуки. Все поглотила чернота, мир порвался и разлетелся последними осколками, растворяющимися в пустоте, в неизвестность. Конец.

***

Психиатр бродила в полной темноте. Известное, пятничное, вечернее время и забытое место. Очертания предметов вокруг почти что невидимы, но психиатр уверенно, медленно шла вперед, обнимая себя за искалеченные плечи. Стены давят, напоминают общие палаты психиатрической клиники. Здесь творится безумие, а не лечится.

«Нужно ли мне это все?» — иногда задумывалась девушка и тут же терялась в сетях мыслей. Эти нити обвивались вокруг ее тела, связывали ноги и руки, вешались на горло и затягивались все туже и туже. Красные. Как румяна женщины. Несмотря на удушение, жгучую боль и натертости, она улыбалась, слезы радости, обильное слюноотделение, потеря связи с органическим и неорганическим. Еще, еще, еще! Мечты о связывании не выходили дальше больной головы, а чувства просачивались в реальность. 

Где-то рядом, совсем рядом! Шасталось счастье, близость, принимающая будоражащий и интимный характер. «Нужно ли это ему на самом деле? — подумала врач. Она не могла думать об агонии медбрата и его порезах на теле, сделанных бритвой. Мужчина перестал использовать ее по прямому назначению. Но она должна. — Если уж ничего не выйдет, я останусь одна, то либо сама его прикончу, либо он прикончит себя». 

Остановившись в центре комнаты, укрытой плотной фатой теней, девушка услышала шаги. Приняла чуть более открытую позу. Вскоре ей на плечо положили голову. Приятно от теплого дыхания и объятий, вонзающихся прямо в ребра ногтей и пальцев, стремящихся заползти вовнутрь, разорвать легкие, сжать сердце, расплескать повсюду кровь. Оба тела холодные, трупы. 

— Ты уверен, — констатировала девушка, не спросила, твердо, безэмоционально, безнадежно. Она достала из кармана зажигалку, но не чтобы прикурить. Из второго кармана женщина извлекла перочинный нож. Его потемневшее лезвие усыпано каплями крови, подточено подручными средствами. Маленький бело-синий огонь появился в ее руке, психиатр поднесла его к ножу. Пламя обняло железо.

— Как в твоей профессиональности, док. 

«Хорошо хоть не в своей, — мерзко и презрительно подумала девушка. Она не имела ввиду профессиональные навыки коллеги, этот мужчина самый опытный и способный человек сестринского дела, коих она за всю свою карьеру повидала немало. Но психиатр боялась его. Не так сильно, как себя. — Я боюсь давать тебе колющее-режущие в руки. Ты убил нескольких человек, пользуясь служебным положением. Не одного, как я. Сейчас ты не будешь ограничен ничем, кроме моей жизни и своей фантазии... Боги...»

— Ты точно делаешь это не для того, чтобы быть со мной? — напугано, придушенно спросила психиатр, чуть повергнув голову в его сторону. 

— Я влюблен не в тебя, а в пробуждение. А вот его уже даришь ты. Ты указала на нереальность этого мира, подарила смысл жизни. Раньше мне-то вполне хватало только твоего безумия, любви к работе, красоты и заслуженного звания врача, а сейчас наши отношения уже нечто большее. Я верю в спасение... и в тебя. Примерно осознаю, что ты чувствовала, являясь единственным, кто знает правду. Будь я на твоем месте, уже бы свихнулся. 

Психиатр неожиданно, испуганно и не́живо вздохнула, ощутив первую в своей жизни любовь. Она такая безмятежная, безвозмездная и простая, все фантазии на эту тему оказались ложными. 

Не веревки, но рука сомкнулась на ее горле. Рефлекторно женщина схватилась за нее, но не собиралась разжимать, чтобы не задохнуться. Нож оцарапал пальцы со внешней стороны. Зажигалка упала на пол. Девушку словно окутал веселящий газ: она беспричинно задорилась, задыхалась со смехом, который рвался из груди через силу. Закатила глаза, раскрыла рот, ее словно тошнило, но это смешки рвутся. Вторая рука подключилась, давила на горло. Врач потянулась вперед, с губы капнула слюна. 

— Я х-хочу... твою п-плоть! И исцеление, счастье! — с трудом, но нежно, в экстазе крикнула девушка. 

— Я хочу твои мучения... И...  — он не договорил и отпустил девушку, ужасаясь от самого же себя. Психиатр упала на колени, оперлась о пол. Медбрат уже видел это совсем недавно. Кислорода недостаточно. Дыхательные пути жгло, режущая боль. Слезы брызнули из глаз как капли расшибленной о скалы волны. Так приятно на это смотреть. — Твое счастье, долгожданную безмятежность. 

Женщина поднялась сама, ей предлагали помощь. Она отказалась. С трудом нашла зажигалку на полу. Сняла верхнюю одежду и кинула ее куда-то в темноту. Загорелась пара свечей на столе за ее спиной. Не хотелось видеть это ужасное место, но надо. Темно-лавандовый глубокий цвет наполнил воздух. Стало чуть менее душно. Небольшая комнатка, обставлена бедно. «Я уж и забыла это место, — подумала врач. На ее глазах медбрат тоже скинул с себя все ненужное и собрал волосы, чтобы не мешались. Оторвать взгляд было сложно. — Работая почти всю жизнь с человеческим телом, я совсем позабыла о его красоте».

Неуверенным, тревожным движением психиатр отложила огниво на стол. Тремя шагами развернулась к коллеге. Глядела ему в глаза. Зеленые, словно тусклое урановое стекло. Приставила нож к шее, немного надавила. Мужчина прошипел, поджал губы, но стоял непоколебимо. Лезвие быстро и ловко скользнуло по коже и подцепило ворот. Девушка оголила плечо парня, смотря на бледную кожу. Брови поднялись в изумлении, чуть раскрыла рот.

Она аккуратно приблизилась к нему и уткнулась носом, опуская руку с ножом. Второй сплела свои пальцы с его. 

Открытое окно с облезшей рамой покачивалось на холодном ветру. Впускаемый сквозняк крался по поскрипывающему полу, иногда стелясь поверх давным-давно засохшей крови, которую не успели убрать. На улице, напротив окна, залезая ветками в помещение шептались голые деревья. Снег на ветвях не грел. По мрачнеющему опаловому небу летели черными треугольниками птицы, падшие ангелы. Комната наполнялась океанской синью.

Девушка заплакала. Кожа от лент серебристой влаги посерела. Но она улыбается, чувствуя своей грудью, как бьется сильное, одинокое, брошенное всеми сердце за ребрами мужчины. Медбрат держал ее за затылок, обжигаясь горячей кровью под ее молочной кожей, опороченной самыми страшными вещами, безысходностью и смертью. Мужчины не плачут. Они сказали следующее одновременно: 

— Разбуди меня. 

Действия медработников обрели облик чувств, сокрытых внутри сердец и душ. Эмоции выходят через насилие, раскрываясь. У людей нет стольких орудий, сколько у ангелов и демонов, но они умеют использовать их как никто другой. Пара ножей, пара веревок и железок, бинты и спиртное. 

Запив обезболивающие брыдким, дешевым коньяком, медбрат оперся о стол. Бутылка цветом напоминала прозрачные коричневые банки с успокаивающим, никогда не исчезающие со стола психиатра. Он стиснул зубы, не ожидая настолько сильной боли. Сначала девушка лишь прикусила его плечо, поцеловала, медленно провела языком. Теплый, всегда кажущийся каким-то странным язык с заостренным кончиком чувствовал солоноватый привкус кожи. Потрогав место соприкосновения пальцем, девушка что-то сказала на латыни, связанное с медициной, а потом поднесла накаленный и обмытый спиртом нож к телу. Без предупреждения вонзила, широко улыбнувшись, показывая свои зубы.

Сталь оставляла на коже поцелуи своими прикосновениями, а затем проникла под эпителиальный слой, под собственный и повредила первые сосуды. Врач с упоением наблюдала за багрованием порезов. Покидая этот мир от отрадных прикосновений к потекшей густоватой жидкости, девушка томно вздохнула. Ее охватило возбуждение. Нож рвал мясо, проникал глубже. Поглаживая шею молодого человека, психиатр очень тихо шептала ему на ухо успокоения, целуя в щеку. А мужчина придержал ее за талию, опьянение подступало к здравому смыслу. Они так близко. Обет терпения нарушен, врач прикоснулась к ране чистыми губами. 

Кровь заливалась в пересохшую от жажды глотку, протекала сквозь пальцы по ладони и отпечатывалась на дрожащей руке. Медбрат стал видеть плывущие искры и размытое сияние вокруг, похожее на северное, боль ослабла, но еще вгрызалась в плечевой сустав.

— Больно ведь, да?! — громко спросила девушка, с трудом оторвавшись от мяса.  Воинственное настроение, такое же лицо, походит на разъяренного хищника. Пьяный взгляд и оскал. Опущенные от удовольствия веки. Врач захлебывалась кровью, какая-то часть пролилась. Ее не хотелось глотать, подольше продержать на языке. Уже заляпала белоснежную одежду каплями. — Ломать тело больнее, чем ломать свой рассудок. Но, дорогой, потерпи. Ты должен проснуться любой ценой. Я укажу на невидимую боль, что тебе причиняют, и мы освободимся. Они внушили нам человечность, подарили самый «ценный» дар, а потом превратили его в Ад! 

Девушка вновь вернулась к пожиранию своего коллеги. Психиатр угорала от удовольствия. Слезы скатывались прямо на ямку, придавая неповторимый вкус. Врач держалась за напряженное до предела тело медбрата, слепо нанося новые и новые раны в области от ключиц до плеча. Ее язык от наслаждения превращался в пепелище, не способное выдержать такое блаженство. Все частички и ощущения кроме вкусовых отмерли, передавая кайф в другие части тела. 

Кровь потекла по спине, украшенной мелкими ранами. Держать перочинный стало трудно, девушка протянула его коллеге, не опасаясь, что тот начнет самообороняться. Колющая боль расползалась по лопаткам и плечам. Девушка ненасытна, очень агрессивна, но ее совершенно не хочется останавливать. Перед глазами появлялся силуэт полного счастья, приближаясь, как рассветное солнце. А вместе с ним все громче становился голос перебивающейся на фразы психиатра, чуть ли не совокупляющейся своими речами с кровью:

— Ты должен проснуться! Ты должен проснуться! Ты должен проснуться! — рыдала она. Словно тысячи копий одной и той же газеты с идентичной новостью, разлетающихся по городу. Психиатр последние несколько дней много плакала. И сегодня.

Резко обхватив возлюбленного под ребра, девушка позволила себе упасть, потащив и его за собой. Они обрушились на холодный пол. Справа от них стояло прикрытое полотенцем зеркало. Базальтово-блестящее окунало людей в последний синий луч короткого, холодного, безысходного зимнего дня. Гладкая и заляпанная в углу черными каплями отражающая поверхность запомнит этот акт пыток. Но зеркала молчат. 

Подминая под себя парня, врач продолжила акт трапезы. 

Женщина трепетно касалась ран губами, пыталась не проронить и капли елейного питья, вечно смотря на своего партнера. Его руки прижали девушку к себе. Каннибал хрупкая. Врач сплелась с ним, уведя руки за голову мужчины. Девушка не унималась, вид раны ощущался физически, под горлом давило в направлении головы, в туловище жались внутренности. Челюсти сводило, вкус гадок, но психиатр не может остановиться. Желудок хотел избавиться от инородной жидкости, а врач просто душила себя, не давая всему выйти обратно. 

Девушка сидела на бедрах мужчины, опустив корпус и прижимаясь к нему грудью. Она не дура, знает, что ему больно. Согнула руку и коснулась ей широкой, склизкой раны. Обвела пальцем, укрыла ладонью, а потом без предупреждения вцепилась ногтями в здоровую кожу вокруг. Врач отвлекала от самой сильной боли мелкой, но раздражающей. «Тебе повезло, что я еще в здравии и люблю тебя. Иначе, о, я бы не закончила одной раной на плече».

Он понимал ее мысли, те слишком откровенны и ясны. Смотря в потолок, где бесились тени, медбрат подавлял боль всевозможными мыслями: «Ты такая ненасытная, хотя учитывая твою (да и мою... да и вообще всех наших врачей и сестер) худобу, это совсем неудивительно. Но если ты сейчас занимаешься в контексте пробуждения этим со мной, то... что тобой движет? Каким хреном тебя это привлекает? Почему бы тебе просто не пойти и не обожрать кого-то из психов, а? Ты никогда не считала их за людей... Вернее за живых. Для тебя они просто трупы, принесенные психически больными людьми, считающих своих родных за живых. Живых... Я что, живой? — Он перестал чувствовать укусы и ласки раны, осознавая свое положение. Он смял одежду врача, она же двигается и очень тихо постанывает от каждого укуса. Шейные позвонки хрустели, голова тяжелела, скуловые кости ноют, словно отвалятся сейчас. Никаких эмоций. Их настолько много, что ни одна не могла себя проявить. Хаос из чувств становится невидим. — Жизнь лишь фантазия... — и его озарило. Вся жизнь, прошлое, настоящее, возможно будущее блеснуло в глазах. Мир вокруг содрогнулся и замер. Психиатр вернула себе нож и принялась за второе плечо. Она увидела выражение лица мужчины и заплакала с фанатизмом на лице, продолжая насиловать свой мозг актом поедания, глотать кровь, что уже стекала по ее подбородку до шеи, с шеи на ворот и под одежду. — Я еще несколько дней назад узнал о твоих пристрастиях в разговоре о маньяках, сейчас ты пытаешься разбудить меня... Я считал, что уже понял это, но это происходит только сейчас. Чтобы проснуться от жизни, нужно умереть. Я забыл о смерти. О смерти от собственных рук. Самоубийство не принесло бы мне ничего. Смерть есть не только перерезанное горло или пуля под ребрами. И я хочу, чтобы ты, меня убила». 

Женщина деформировала второе плечо почти так же сильно, как и первое. Не так страшно. Обезболивающее и притупивший чувства коньяк делали свое. Психиатр сама бы ушла в беспамятство с помощью чего-то крепкого, ее естество разрушалось от действий, организм старался спастись от ужаса. Хрупкий замок из песка стирали волны безумия.

Медбрат взял ее за голову, остановил. Опять узкие зрачки, даже уже, чем всегда. От его касаний они мгновенно расширились. Окровавленное лицо и постепенное ухудшение его собственного состояния. Он приблизился к ее губам и попробовал самого себя на вкус. Ты есть то, что ты ешь. А ведь медработник почти стал вегетарианцем. 

Психиатр с трудом подняла правую руку и коснулась его ладони. Одни кости, вздрагивающие под тонкой кожей. Хруст суставов. По горлу что-то скользнуло. Лишь бы ничего ужасного не произошло, ей бы не пришлось переквалифицироваться в реаниматолога. 

Медбрату не пришлось тратить лишние силы на речи, драматичные мольбы. Девушка поняла все. Упокоение, кремирование заживо. Лицо расслабилось, стало человеческим. Психиатр выглядела доброй и удивленной, немного уставшей. Остыла. 

Между ними вспыхнула горячая иска. Уже вторая. Она обожгла лицо психиатра самоунижением, раскаянием, похожим на предсмертную агонию, и легким озарением. Мужчину она сожгла изнутри в считанную секунду, обуглив чувства. Вожделение. 

 Оперевшись руками о грудь, женщина свысока, притупленно, разбито посмотрела на коллегу, касаясь его плеч, обводя рядом с ранами. Нож в руке блеснул. Слезы похожи на воск, стекающий от жара свечи. Фитиль разрушается. Три соленых прозрачных капли с двух щек скатились ему прямо в рот, за ними еще одна. У них божественный вкус.

Психиатр занесла нож. Глаза светились, она словно демон с помутившимся рассудком. Девушка вонзила бы короткое лезвие прямо в грудь, но вскрикнула и прошлась по лицу. Второй раз. От щеки до щеки легли два пореза крест на крест. Соприкоснувшись с медбратом грудинами, они почувствовали себя единым целым.

«Ты действительно этого хочешь?!» — девушка считала, что кричит ему в лицо. Но она спрашивала саму себя в больной голове. Неуверенная, жалкая, свихнувшаяся. «А я смогу!?» — ей так весело и задорно. Потеря крови, такое благозвучное словосочетание. Но медбрат может умереть. От инфекции, занесенной из ее пасти, от болевого шока. Он может умереть во сне, если потеряет сознание. 

В груди пустота, все вокруг кажется огромным. Тянет к земле, на колени. Врач обхватывает голову руками, девушку затягивает в саму себя. Комната (да и мир вообще) кажется слишком огромной и опасной. Ощущение, будто психиатр лежит бессильная и больная, свернувшись, как символ омеги, в кровати, а ее голова прибывает на чьих-то коленях. 

Закрыв лицо окровавленными руками, психиатр не видела волнение своего возлюбленного. Не хотелось видеть и толики душного света, лениво открыла лицо и протерла лоб тыльной стороной предплечья. 

Медбрат не хотел тревожить ловушку ее сознания, потянулся к ее лицу, но тут на его горле что-то сцепилось. Холодное, грубое... Это ее руки. 

— Ты что-нибудь слышал?.. — громко, на волоске от истерики и полного сумасшествия крикнула психиатр. Женщина перестала моргать. Тут же сгорбилась и посмотрела ему в глаза, точно в центр зрачка, улавливая каждое его движение. Медбрат обомлел, он не хотел отвечать. Но мужчина не умеет врать. Помотал головой, не отрываясь от ее глаз, каре-зеленых. Незамысловатое движение ее окончательно убило... но она все улыбается. Тряхнула головой, признавая поражение. — Тогда позволь мне взять грех твоей смерти на мою душу. 

Девушка запрокинула голову и сжала руки так сильно, как могла. Впилась в шею, сдавливая сонную артерию. Царапины. Медбрат схватился за ее запястья, пытаясь ухватить хоть немного воздуха. Кислород перестал поступать. Муть вокруг. Мужчина пытался пнуть женщину в живот, чтобы освободиться. Она выдержала сильный удар, ослабла и закричала от боли, чуть не разжала руки, но вытерпела. 

Медбрат держался за нее, долго сохраняя крепкую хватку. Ему это только и остается. , но силы вместе с сознанием утекали. Мужчина словно потупел, он не способен как-то понимать происходящее вокруг. Мор приближался к нему. 

Кряхтения, последние рывки, похожие на рвоту порывы. Боль в плечах ощутилась в полной мере. Зрачки ширятся, смыкать веки мучительно и невозможно. В остатках разума не пронеслась вся прожитая жизнь, он ее ненавидел. До конца не отпуская запястья женщины, мужчина смотрел на нее, лежа на полу. Он казался гораздо выше и сильнее даже под девушкой. 

Медбрат перестал сопротивляться. Хочет, чтобы она это сделала, хотя мазохист именно дама. Его словно пронзило копьем, прибив череп, скользнув по глотке, продырявив все органы. Специально совершил преступление, чтобы его повесили на самом красивом эшафоте в мире. Под ним пустота, парень окунается, спрыгивает в эту бездну вечности. Он мертв, но тело каким-то чудом еще функционирует. 

Что-то невидимое склонилось на нем, повторяя черты лица психиатра. Обхватив лицо медбрата тонкими, холодными, мертвыми пальцами, оно прошептало ему в губы, беззвучно смеясь: 

— Проснись. 

Девушка плакала, пока тело остывало. Она прижалась к нему, стала рыдать в плечо. Хватка ослабла еще до момента кончины, а сейчас психиатр и полностью убрала руки. Врач. Убила. Женщина пала, как ангел, во второй раз. Год назад она убила человека не по своей воле, но сейчас испытала идентичные эмоции с сегодняшним вечером. От нее требовалось исключительно сделать из человека беспомощного овоща, неспособного говорить, а получилось лишь опорочить карму двумя страшнейшими преступлениями. 

— Покойся, — она всхлипнула. Кровь на лице размывалась потоком жарких слез, — с миром. 

Она почувствовала руку на своем горле. Это наказание Бога. Холод на горле взбодрил ее и направил с бешенной скоростью и дичайшим бредом в раж жестокости, похожий по ощущениям на груду железа. Просила убить ее самым жестоким образом и сделать с ней самые ужасные вещи. Психиатр угорала и дергалась в конвульсиях и психозе, пока медбрат с трудом перекатывался на колени. Он разошелся, ему нравилось происходящее, хотя в глазах ненависть. Это чувство рождено для того, чтобы помочь психиатру. 

Грудь психиатра словно залилась ртутью, телесные жидкости вскипели от стресса, лихой и нездоровый пульс, хотя сердце по ощущениям как раз остановилось от перегрузки. «Сработало...» — подумала девушка. Она стояла неподвижно, а затем что-то потащило ее вниз, ударяя спиной и затылком со всего маху о грязный пол. Ее тянула сильная рука. Вверх и снова, с новой силой ударила затылком об пол. Моментальная дезориентация, прилив крови и долгое головокружение. Последующие слова почти не слышно. Мужчина перевернул ее на живот, женщина попыталась встать, отводя локти назад, но начала задыхаться. 

— Я услышал! Я все понял, тварь! — он подавил волю коллеги криком, возвращаясь после смерти. Сдавил горло женщины еще сильнее, стоя над ней на коленях. Второй рукой взял ее за волосы и поднял, чтобы она слышала и видела происходящее с ее телом. — Не мне тебя винить, — он все еще пытался надышаться, голова кружилась, а лицо идентичное с выражением отрицаемого страха у психиатра. Счастливое, непонимающее, но гневное. Отпустил глотку коллеги, чуть ее не убив. Потянулся к своему горлу, поглаживая и чувствуя горящие на фоне остальной кожи оставшиеся следы. Координация восстанавливается. — Тебя послал Бог, чтобы принести наказание за... мой мелкий грешок, — смерть тех людей была безболезненна и лишь спонсирована медбратом. — Я почти что погиб. Прибыл на горизонте смерти. Вполне заслуженно. Но ты тоже убивала, дорогая. Себя, меня... И я рад. Ты, — ему очень тяжело говорить, — спасла меня. Спасибо тебе. Но ты тоже заслуживаешь наказания. Так позволь мне и моему новому сознанию устроить его тебе. Позволь мне вкусить свободу. 

Сжав гриву девушки еще крепче, он задрал ее голову и со всей силы ударил лицом по полу. Подождал несколько секунд, а затем еще несколько раз ударил ее лицом об ламинат. Разбитая губа и обильное носовое кровотечение. 

— Убийца, — он схватил ее двумя руками и вдавил в пол, девушка стучала по нему рукой, дергаясь, как подстреленная лань, — нарушившая клятву Гиппократа, — перевернул ее на спину с отвращением резким махом и ударил кулаком прямо по лицу, чудом не сломав нос. В какой бы дом ты не вошла, ты войдешь для пользы больного, верно? 

Он отбросил ее от себя именно в тот момент, когда психиатр вспомнила клятву медицинских «сестер». Пытаясь подняться, она повторяла свое имя. Ее схватили за ворот, подняли на колени и подтолкнули к стене под окном. Врач лежала на полу, все завесило бордовой пеленой. На боковую часть ребер наступили и надавили. Давление на грудную клетку велико, казалось, что кости трещат и впиваются в легкие, из них утекает воздух, нарушается кровообращение и дыхание. Ее давило, плющило, вторая нога прижала кисть тянущейся к свечи, как подсолнух, руки. 

Удар по щеке, вся рука красная. Она плачет и смеется. Удар прямо в грудину, которыми они только недавно соприкасались. Медбрату показалось, что он услышал хруст. И смешки стали короче, более рваные, но все еще громкие. 

— Бог подарил мне это счасть-кх-е! Продолжай! Давай! Делай все, что пожелаешь! — удар чуть ниже, на уровне желудка. — Сильне-е-ее! — в нижнюю часть кишечника. — Я хочу, чтобы меня поглотил Ад! Целиком! Полностью! Я хочу утону!.. — ей в рот залилась плещущаяся из носа, с губ кровь. 

Она плакала, вызывая у своего коллеги приступ бешенства. И каждый раз он вспоминает, проговаривая события детских лет того злосчастного дня в голове: «Тот парень избил сначала меня, а затем Мэйлин... Она плакала, пока он рвал на ней одежду, ударял по лицу и ломал ребра. Только недавно я видео мертвое тело. Теперь хочу, чтобы Мэйлин была мертва».

Ловить слезы на пальцы в месиве из крови сложно. Он выхватил нож из ее рук, угрожая перерезать горло, пока порозовевшие капли капали на язык. Соленые, с горьким, крепким привкусом плоти женщины. 

Рывком девушка подняла корпус и вцепилась ногтями в лицо коллеги, притягивая его к себе. Она разодрала довольное, безбашенное выражение, превратив его в физическую боль. Выхватила нож, полоснула по лбу. Водопадом полилось ровно по линии, закрывая глаза. Оба выглядят как свежие трупы.

Онемевшими, дрожащими руками он помог психиатру встать. Девушка в трансе, где-то в своем мире, не видит и не слышит ничего. Стоит с открытым ртом, без взгляда, накренив бошку на бок. Она стояла на голени, опустив руки. Ее держал медбрат. За подбородок, как несколько дней назад в кабинете врача, он поднял ее голову, чтобы это хоть выглядело, будто она смотрит на него. Падший ангел... Это падший ангел. Не человек. «Ты не выглядишь, — проглотил испуг, — живой». 

Еще немного сил осталось. Раны на плечах горели, вся грудь и спина в крови. Дышать трудно, хотя он снял все, что могло мешать дыханию. Девушка была на грани от потери сознания, потеряв много крови и получив много серьезных и критических ран. Но еще немного... Последние усилия, чтобы достичь пика. Пика любви новой жизни. Нечеловеческой. 

Истерзанная после лесных похождений спина психиатра увенчалась еще несколькими ранами. Нож, словно медицинский шприц или катетер, вонзился в мясо женщины. Кожа немного приподнялась и опухла, повеяло влагой. Сталь нежно скользила по лопаткам, разрывая чистую кожу молодого врача. Красной нитью тянулись за кончиком входящего все глубже и глубже ножа пресные, чуть солоноватые следы, а девушка сдерживала стоны от неприятных ощущений, хотя почти их не ощущала. Тупая, долгая, ржавая боль, олицетворяющая тайные фетеши нелюдей.

Сделав первую широкую прорезь, медбрат вернул кончик ножа назад и провел второй раз. Психиатр чуть не потеряла сознание, закатив глаза. Все так же стоит на коленях, держась за подоконник. Свободной рукой мужчина придерживал ее за талию, прикоснувшись лбом к затылку. Врач тяжело и сладостно дышала, в ее хрипе чувствовалась неповторимая страсть к происходящему. Тепло сзади усмиряло бешенный темп сердечного ритма, наполняя мир вокруг чем-то вроде спокойной, размеренной, ненавязчивой музыки. 

 Нож выскользнул из раны, от подзатупившегося кончика до кожи протянулась моментально разорвавшаяся густая нить. Парень не томил и перевел лезвие к другой лопатке. На бледном, грязно-красном, гнилом, прежнем покрове свежая рана выглядела ослепительно яркой. Продольные разрезы выглядели словно следы от вырванных ангельских крыльев. 

Лютая зимняя стужа, терпкий пар изо рта и прозрачная линия слюны, похожая на бледно-серебристую, мокрую, шерстяную нить. Ангелы-мученики. Девушка поднялась, встала на колени и локти. Психиатр шаталась из стороны в сторону. Опустила голову. Все кружится. Уснула. Перекатившись на бок, оказалась под медбратом, ждавшим этого момента. Согнула ноги, он открывал ей глаза руками, массируя подреберья. Еще немного... чуть-чуть. 

Прорези вдоль лопаток останутся на спине врача навсегда, как и сотни других шрамов. Медбрат не останавливался, целовал старые раны и делал неприметные новые. Они брали обезболивающее на двоих, а выпил их в итоге только один. Готовая на все ради идеи девушка терпела и замечала райское блаженство в своем нездоровом мазохизме. 

Замедлившиеся струи словно змеи спускались по коже на руки и колени парня. Он ни то скулил, ни стонал сам, водя руками по жгучим, мерзким ранам. Психиатр вскрикивала от нежданных нажатий на чувствительные точки тела, сжималась от прикосновения к самому нижнему ребру и попыткам пролезть под него к легким. 

Тело девушки вновь охватили сильнейшие судороги, сравнимые с разрядами молнии. Она крикнула, упала, оперлась ослабшими от фейерверка удовольствия руками о пол. Врач старалась встать, но падала. Невозможно. Медбрат тоже иссох, слишком жарко, полно... Женщина попросила его отдать нож, он согласился. Медбрат, ошпаривая ее спину своим душным и влажным дыханием, прохрипел без воздуха в груди:

— Я не могу... 

— Мы должны, — перебил психиатра медбрат, ножом (его плоской стороной) проводя по переносице коллеги. 

Транс подчинения, вальс разбитых стремлений, песнь одиночества, молитва изгнания, искусство самоистязания. Жизнь — опиум для безвольных народов. Семьдесят лет тлеют в сравнении с исчезнувшими в небытие веками и эпохами. Бессмысленный путь, проигрышные идеи, убитые в утробе мечтания. Но их восхваляют.

Каждый приходит в это тесное помещение не по своей воле, но остается в нем до самого утра. Разноцветные лучи оплетают тело паутиной, из нее невозможно вырваться. Лишенные разума тела двигаются в такт музыки. Они пьянеют и засыпают навсегда, умирая в своих грезах. Немногие проснутся. 

Ради чего каждый из нас живет? Зачем мы пытаемся? В чем смысл человеческой жизни? Однажды никому неизвестный медбрат и более знаменитая психиатр нашли ответы на эти вопросы, перестав быть людьми и раскрыв друг другу глаза. Их освещает только свобода. Лишенные всего обрели единственное, что нужно им. 

Они одеты в новые одежды ненависти, увенчаны самоненавистью. Нанося раны друг другу, врачи подчиняются только себе. Будоражащее ожидание, мучительное начало, открытие и прямая дорога к экстазу. 

Сегодня психиатр и медбрат пришли в жилище одного из них за ответами. Окровавленные губы растягиваются в улыбке, затупившиеся от человеческой плоти зубы походят на волчьи. Руки дрожат, они калечат своего близкого друга. Психиатр не может выдержать стука сердца и прислоняется грудиной к сгнивающему плечу медбрата. Удары возвращают боль от укусов девушки. От этого чувства мысли медработника уносились в чуждое место, а тело расслаблялось и вздрагивало от нежности возлюбленной. Сердце с дыханием восстанавливаются, психиатр уходит во тьму, а затем набрасывается с плеча на рану, смыкает зубы и без зазрения совести с брызгами крови на ее мило личико ухватывает небольшой, склизкий, сладкий кусок человечины. Психиатр отрывала его медленно, походя неловкими, робкими движениями на медленный огонь. 

Из ее груди вырвался придавленный хрип, заткнутый проскользнувшим в желудок куском мясом. Через время между своих ног она почувствовала легкий укол. Лезвие ножа плыло по ее телу, украшая то бледными, короткими, редкими царапинами. Оно начало в промежности, давая хоть какое-то приятное чувство. За ним следовал огонь зажигалки, касающийся короткими языками алых ранений. Медбрат дышал на следы терзаний, мечтая оказаться единым с ним. 

По его спине вместе с отблеском света уже лампы прошелся режущий, глубокий, хладнокровный удар сначала веревки, затем огонька зажигалки, а потом и ножа. Надавила обманчиво на лопатки, а потом одним движением рассекла спину уже вертикально. Кровавая щель ментально протягивалась и по ее груди и торсу, в этом помог мужчина своим ходом. Простой крест на спине медбрата готов, а грудная клетка врача порвалась. Из нее вылились стоны, счастье, предчувствие грядущей Утопии. 

Мир ускорился, круг времени замкнулся. Прямого удовольствия в вихре мазохизма не сыскать, они полюбили этот вечер за освобождение, за нахождение друг друга в выгоревших, мертвых пустошах родного города. Две блуждающие, изгнанные души во мгновение нашли друг друга. 

***

Часы пробили половину одиннадцатого часа. Помещение содрогнулось от крика двоих людей, упавших неожиданно на грязный пол. Натуральный, чистейший оргазм от правды. Одежда порвана, испачкана и смята, тело похоже на поле брани. Ожоги, пестрые синяки, остывающая кровь чернела. Мышцы слабые, их будто нет. Психиатр потеряла способность думать, ее мысли полностью пусты, медбрат же нашел крохи сил для вопроса:

— Ты хочешь спать?

Врач только покачала из последних сил головой, взвывая от ран. Она сжала его руку еще крепче. Медбрат вздрогнул, снова чувствуя отголоски фейерверка психологического оргазма. У девушки он походил на расщепление всех частиц организма.

— Нам... нужно... Габриэль, — девушка закрыла глаза. Пульс очень медленный.

— Мэйлин, не засыпай.