Магистры в дьявольском общежитии

Поступление в магистратуру казалось плохой идеей с самого начала. Цзян Чен вообще-то ещё в самый первый месяц своей студенческой жизни понял, что легко не будет. И ведь не ошибся же. На первом курсе он горел желанием получить два высших: в его наивных детских мечтах он владел престижной фирмой, зарабатывал больше отца, а тот, в свою очередь, им неимоверно гордился. К четвёртому курсу всё, о чём мечтал Цзян Чен – это уже найти хоть какую-нибудь работу и свалить к такой-то матери подальше от пар, конспектов и в особенности – от общаги. Желательно свалить живым. Можно даже не здоровым.

А дальше что-то пошло не так, и он собственными ногами пришёл в главный корпус своего универа и своими руками отдал свой выстраданный красный диплом с двумя четвёрками в лапы приёмной комиссии. 

Это всё из-за того, что достойной работы в городе не было, а тут хотя бы стипендия, успокаивал он себя. Совсем не из-за того, что чёртов Вэй Усянь назло всему факультету и на радость дяде рванул очертя голову к первой научной степени. Ничему жизнь не учит. Обоих. 

Первый семестр они почти пережили. С горем пополам. Вернулись в свою триста пятую комнату в общаге – после них там никто не горел желанием селиться. Занимались привычными делами. Стало даже полегче: пар, например, осталось совсем мало, да и не с утра. Всякие записи и работы можно было продавать младшеньким. Отопление, наконец, стало работать нормально.

Потом Вэй мать его Усянь влюбился. Скатался на какой-то конкурс до соседнего факультета, закономерно натворил глупостей, не менее закономерно был выгнан пинками. Вернулся с грамотой за первое место, докладной на имя декана и новым крашем.

И всё бы ничего, проблем типа “ой, я такой несчастный” или “шиди, помоги мне его охмурить” не возникло. Цзян Чен даже не сразу заметил неладное: Вэй Ин в принципе спокойствием не славился, так что вёл себя как обычно – как идиот. Куда-то вечно бегал, что-то таскал, над кем-то шутил, с кем-то ссорился. Несколько раз даже подрался. За желанием поколотить его и спасти то, что осталось от репутации, было как-то не до расспросов о личной жизни.

Однако остатки спокойствия он всё-таки потерял. Узнал, правда, поздно. И неловко.

Просто Цзян Чен однажды пришёл в аудиторию на последнем этаже, от которой они, на минуточку, вместе выпросили ключи, чтобы вместе же заниматься проектами. Пришёл, значит, увидел своего братца – приёмного, напомнил ещё себе в тот момент – и сначала подумал, что его наконец-то пришли убивать. Потом пригляделся – оказалось, нет. Оказалось, нежности у них такие – да ещё с кем! 

Цзян Чен был на сто двадцать процентов уверен, что Лань Ванцзи ненавидел выскочек, наглецов, грубиянов и прочих неприятных типов. Ещё бы: племянник одного из самых знаменитых и титулованных профессоров страны. Полностью оправдывающий ожидания, которые такое родство налагало. Круглый отличник. Прекрасный музыкант. Образец вежливости. Ну что такой, как он, мог испытывать к такому, как Вэй Усянь? Отвращение? Неприязнь? 

Как бы мозг Цзян Чена ни отказывался обрабатывать увиденное, а факт оставался фактом, и его можно было разве что осмыслить и принять. Не так-то просто это было. Он тогда даже слушать ничего не стал – ушёл, от души хлопнув дверью, два дня с названным братом не разговаривал. Потом вроде бы всё пришло в норму: Вэй Ин его своими отношениями, к счастью, не донимал, ничего особо не рассказывал. 

Цзян Чен уж было подумал, что зря себя накручивал, и ничего страшного им не грозит. Кроме, конечно, ярости Лань Циженя, но поскольку тот на их факультете ничего не преподавал, бояться было нечего. Наверное. В это хотелось верить. 

Так что жили они и дальше по старым традициям: Вэй Усянь привычно выкидывал что-нибудь эдакое, влетало обоим, они ругались, мирились, иногда спускались на этаж к брату и сестре Вэнь, которые учились на медицинском и регулярно латали их страшные раны в полевых условиях, а потом круг замыкался и всё начиналось сначала. 

Пару раз Цзян Чену доводилось пообщаться с братьями Лань. Чаще всего это происходило в каких-нибудь приличных кафе, которые обычно два бедных студента себе не позволяли. Не сказать, чтоб он горел желанием заводить дружбу с ещё одним влиятельным семейством холёных умников-отличников, но сладкие слова “мы угощаем” подкупали. Заодно и отношение к старшенькому – Сиченю – улучшали. Платил-то обычно он.

И всё было замечательно, пока однажды утром Вэй Усянь не заявил:

– Сегодня Лань Чжань зайдёт к нам ненадолго, а потом мы поедем в кино.

И если против второй части возражений в целом не было, то от первой Цзян Чен был, сказать мягко, не в восторге.

Во-первых, в их комнате царил бардак прямо-таки библейских масштабов. Стол был утерян под горой бумаг, книг, мусора, какого-то тряпья и непонятных проводов. Занавески на окне имели серо-коричневый цвет; легенда гласила, что когда-то они были жёлтыми, но даже в те незапамятные времена выглядели крайне убого. Полы мылись только когда тапки начинали к ним прилипать. Над кроватью Вэй Усяня по стене молнией бежала трещина; вверху она была заклеена синей изолентой, чуть ниже – помятым постером к какой-то идиотской комедии, который они как-то будучи нетрезвыми спёрли из кинотеатра. На потолке недоставало двух плиток; третья грустно висела на одном уголке. Да уж, отличное место, чтобы пригласить чистоплотного и до скрежета зубовного опрятного человека. Пять баллов. 

Во-вторых, сам Лань Ванцзи не слишком-то нравился Цзян Чену. Нет, он его, конечно, не ненавидел, но всё-таки считал немного странным. Как оказалось, одинаковыми братья Лань были только на лицо: коммуникабельность в этой семье явно вся досталась Сиченю. Со старшим Цзян Чен мог спокойно находиться в одном помещении, даже вполне нормально разговаривать. А молчаливый младший с этим его вечным осуждающим взглядом вызывал то ли раздражение то ли необъяснимые опасения. И вот такого ему на своей территории видеть не хотелось бы.

“В-третьих” на самом деле не было, но, как наставлял его научрук, “если взялся перечислять факты – найди хотя бы три”. Поскольку это было примерно половиной усвоенных за всё время написания никому не нужного диплома знаний, Цзян Чен этим советом воспользовался. В-третьих, он хотел вечером спокойно заняться учёбой. 

Но кому вообще какое дело, чего он там хотел? Вэй Усянь сказал – придёт Лань Чжань, и всё, спорить бесполезно. Так что Цзян Чен сделал единственное, что могло хоть как-то улучшить ситуацию: изловил своего неугомонного шисюна, выдал ведро с тряпкой и вежливо попросил вымыть-таки полы. Вообще, было бы справедливо возложить на его плечи всю уборку, но справедливости этой мешало нежелание позориться. Один Вэй Ин точно не управился бы до вечера, а позволять Лань Ванцзи видеть, в какой помойке они живут, не очень-то хотелось. 

Всё-таки семья Цзян была достаточно известной в их регионе. Родители Цзян Чена держали неплохой бизнес, на почве которого, собственно, когда-то и поженились. Они, конечно, могли бы обеспечить всем своим детям безбедную жизнь, да только принципиально не стали. После окончания школы им предлагалась замечательная возможность позаботиться о себе самим, познать, так сказать, всю прелесть и романтику студенческой жизни. С одной стороны, Цзян Чен понимал: школа не научит тому, чему учит университетское общежитие. С другой ему было обидно: почему это, например, Цзинь Цзысюаня, мальчика из такой же небедной семьи, купали всю жизнь в роскоши и ни в чём ему не оказывали, а его самого просто отослали в соседний город, дав какие-то копейки на первое время?

В любом случае, ударить в грязь лицом – да ещё и так буквально – он не мог. Поэтому с чувством полнейшей обречённости взялся за попытки разгрести свалку на столе. В процессе он нашёл свои конспекты по философии, второй любимый веер частого гостя их хламовника Хуайсана, запечатанную упаковку почти не просроченных макарон, бумажку с чьим-то номером телефона, кружку Вэй Ина, трагически утерянные в прошлом году маникюрные ножницы и ещё кучу всяких интересных вещей. Попутно приходилось напоминать пытающемуся отлынивать шисюну, по чьей милости они в таком стрессовом режиме пытаются состроить хоть какое-то подобие порядка.

Спустя два больших пакета мусора, четыре подзатыльника и бесчисленное множество перепалок “я это выкину – не смей” стол, наконец, показался из-под завалов. Весь пыльный, в пятнах и разводах, он всё-таки очень радовал обоих жильцов своим появлением. Вэй Усянь, уже по второму кругу собравший грязь с пола, хотел было испариться под первым попавшимся предлогом, но был схвачен и принуждён разбирать набросанные на стулья как попало вещи. Именно стулья на него свалил Цзян Чен по одной простой причине: где-то на них обитали носки, которые они так и не донесли до стирки, и касаться этого оружия массового поражения он не собирался, особенно по такому поводу. 

Был, конечно, и плюс в этой ситуации. Можно было спокойно прогулять самую глупую пару в их программе с самым нудным преподом в универе, и при этом совесть оставалась чистой. Но отскребать толстенный пласт грязи с подоконника Цзян Чену всё равно не понравилось. В основном потому, что, когда он всё-таки счистил вековой слой пыли, каких-то засохших напитков, клея и разнообразного мусора, из окна стало сквозить. На дворе была зима, отнюдь не тёплая, со снегом, а в их общаге с хранением еды была беда. Так что висел пакет с продуктами на ближайшие дни спокойно себе за форточкой, через которую затягивать его было крайне неудобно, из-за чего обитатели триста пятой просто пользовались створкой окна как дверью холодильника – то есть открывали и закрывали по сто раз на дню, а ныне убранная грязевая подушка удачно затыкала образовавшуюся за несколько лет щель. 

– У нас ещё полчаса максимум, – вынес в какой-то момент приговор Вэй Ин, страдальчески глядя на часы.

– У тебя, – буркнул на это Цзян Чен, запихивая под кровать целую гору бумаг, которую он когда-нибудь разберёт, но только не сегодня. – Почему я вообще твои проблемы за тебя решаю?

– Потому что ты – мой шиди, – Вэй Усянь наставительно воздел к изуродованному потолку палец.

В целом комната выглядела вполне неплохо. По их меркам. Цзян Чен, подавляя страдальческий стон, отогнал от себя мысль о том, что нормальному человеку их обиталище всё ещё покажется помойкой. А для других студентов, живущих в этой же общаге, триста пятая в таком виде стала бы шоком. Слишком уж это подозрительно, что уличная обувь об их полы не пачкается – наверняка эти двое что-то задумали. С прискорбием единственное разумное существо в этом помещении подумало о том, как низко они пали.

– Лань Чжань уже подъезжает! – радостно воскликнул Вэй Ин, проверив телефон, и припустил в сторону двери.

– Стоять! – рявкнул Цзян Чен так громко, что из соседней комнаты агрессивно постучали по батарее в ответ. – Мусор.

Его шисюн с абсолютно глупой улыбкой схватил два гигантских пакета и испарился, даже куртку не накинув. В висках страшно ломило. Ну вот и что ему делать с этим неумным? А что делать? А ничего. Всё, что оставалось – это заправить постели и взять со вздохом влажную тряпку, чтобы оттереть стол. В целом это даже получилось, и к моменту возвращения Вэй Усяня на почве такой удачи даже слегка поднялось настроение.

И тут же испортилось, стоило Лань Ванцзи вплыть в триста пятую. Лицо у него как было каменным, так и осталось – трупы в морге эмоциональнее. 

– … вот так и живём, – закончил какой-то рассказ шисюн. – Извини, у нас не прибрано. Вот, присядь на мою кровать.

Цзян Чен, делавший вид, что чертовски занят, стрельнул взглядом в замызганное покрывало, на которое опустился гость; непонятно, что было жаль сильнее – его белые штаны или репутацию семьи Цзян. 

– Слушай, Лань Чжань, я не успел поесть. Давай мы сварим лапши, перекусим и тогда пойдём? – трепался Вэй Ин. – Мы же успеваем, да?

– Успеваем. Не спеши.

Цзян Чен едва не подавился. Ему всегда казалось, что словарный запас этого парня состоял только из трёх слов: “убожество”, “бесстыдник” и “запрещено”, а когда ни одно из них к ситуации не подходило, в ход шло простое и веское “мгм”. Что за день новых открытий. 

– Шиди, а где кипятильник? – поинтересовался Усянь, вынимая из шкафа трёхлитровую банку.

– Ты его вчера сам выкинул, – буркнули ему в ответ. – Кипятил не по фэншую. 

– А, точно, – рассеянно кивнул Вэй Ин, уже роясь в ящике стола. – Где же… где… а!

Одного короткого взгляда хватило, чтобы понять, что он затеял. От нехорошего предчувствия замутило.

– Даже не думай.

– Да ладно тебе, что может случиться? – беззаботно отмахнулся шисюн, запихнув между двумя тонкими лезвиями пару спичек и старательно перематывая получившуюся конструкцию ниткой. 

– Тебе напомнить, что прошлой зимой было? – Цзян Чену внезапно доставило неимоверное удовольствие отчитывать этого дурака перед его крашем.

Который – вот уж чудо – даже голову в их сторону повернул и, кажется, слушал, ожидая продолжения истории.

– Всего лишь одно небольшое короткое замыканьице, – невинно похлопал глазами Вэй Усянь, уже прилаживая к лезвиям обрезанный провод с вилкой от чего-то, что давно сломалось. – Никто не пострадал. 

– Моя психика пострадала.

– Вэй Ин, – внезапно подал голос Лань Ванцзи; звучал он как-то странно, будто бы немножечко не так глухо и безразлично, как обычно, – если это опасно, то лучше давай заедем в ресторан.

Цзян Чен едва не присвистнул: так этот парень даже предложениями разговаривать умеет! Ещё и не свысока это делает! 

– Да ладно, – Вэй Ин разрушил едва зародившуюся надежду шиди на хэппи энд и торжество здравого смысла. – Смотри, уже всё готово. Осталось только сварить лапшу, всего-то минут пять-семь. Ты мне доверяешь?

– Мгм. 

Желание ударить себя ладонью по лицу становилось невыносимым. 

Неумный шисюн тем временем набрал в банку воды из здоровенной бутылки, опустил в неё лезвия и аккуратно воткнул вилку в розетку. Пока жидкость грелась, он вынул из закромов уже початую пачку лапши, открыл и закрыл окно, чтобы достать из пакета не самых мерзких мясных шариков, которыми приторговывал Хуайсан и которые по причине хорошей дружбы доставались им когда по старому доброму бартеру, а когда и вовсе бесплатно. Всё это время Лань Ванцзи непрерывно сопровождал кружащегося по комнате Вэй Усяня нечитаемым взглядом. А вот когда тот бросил продукты прямо в стеклянный сосуд с кипятком, брови самого невозмутимого человека Поднебесной дёрнулись. Настолько бурной его реакции на происходящее вокруг Цзян Чен ещё не видел. 

А шисюн всё трепался и трепался, подсыпая попутно в варево специи, коих у них было слишком много, и в воздухе уже висел аромат острой пищи. С одной стороны, хотелось слинять подальше и не видеть того, что вот-вот должно было случиться, а с другой – не терпелось понаблюдать, как Вэй Усянь облажается. 

Когда слезоточивое угощение раскладывали по тарелкам, Цзян Чен уже размышлял над другим: предупредить бедолагу Лань или молча посмотреть, что будет дальше? Вспомнил уборку и решил промолчать. Так гость и получил порцию лапши с небольшими мясными шариками, от одного взгляда на которую у нормального человека сгорело б всё от рта до самой задницы. 

Цзян Чену тоже досталась миска. За четыре года в одной комнате с шисюном, который мог жрать немыслимо острый соус как варенье, его желудок, кажется, стал титановым, а большая часть рецепторов на языке и в носу безвозвратно отмерла. Чего не скажешь о Лань Ванцзи с его любовью к блюдам с тонким ненавязчивым вкусом – её можно было легко заметить по тому, что он ел в кафе, когда они собирались все вчетвером. 

Несчастный безропотно зацепил палочками лапшу, положил её в рот. Секунда тянулась за секундой, а выражение его неживого лица всё не менялось, только мочки ушей вспыхнули алым. 

– Ну что, Лань Чжань? – взволнованно спросил Вэй Ин. – Как тебе?

– Очень вкусно, – почти шёпотом ответил тот и отправил следом за лапшой кусочек мяса.

Кулинар-террорист расплылся в абсолютно идиотской улыбке, а его шиди захотелось орать и биться головой об стену. Покидал комнату он в спешке, мотивируя это желанием вернуть Хуайсану найденный веер. 

Именно в тот день Цзян Чен и проникся глубочайшим уважением к Лань Ванцзи.