Во всем виноват, как всегда, Шан Цинхуа.
Это в его дерьмовой писанине миру обязательно потребовалась омела.
В порно-романе на шестьсот глав, среди прочих нелепых растений исключительно для секса, каким-то образом очутилась омела. Для какой-то цели.
Шэнь Цинцю знал, для какой — все в этом мире было создано для этой цели — и лучше это не делало.
— Это не омела, это...
Шэнь Цинцю ударил его веером.
— Оно выглядит как омела, и работает как сраная омела, что тебе еще нужно?!
— У нее есть свое название, — прохныкал Цинхуа, хватаясь за голову.
Шэнь Цинцю ударил его уже почти десяток раз, и, может быть, стоило бы чувствовать себя виноватым, глядя на красный лоб Цинхуа, но нет, он не чувствовал. Писака заслужил.
— Ты забыл, не так ли?
— Нет, я не... это просто...
— Ты забыл.
— Я не могу помнить все, что написал!
Конечно, он не помнил. Шэнь Цинцю подозревал, что половину глав Цинхуа писал, даже не вдумываясь.
Особенно вот эту чушь. кто вообще в здравом уме придумает омелу, под который ты обязан поцеловаться, иначе тебе пять лет будет не везти? Откуда Цинхуа вообще это вычитал, из какой детской книжки со сказками?
— Но ты это написал!
А еще он притащил это к себе на пик — или позволил кому-то притащить — и так и оставил. И конечно же, когда Шэнь Цинцю пришел к нему, гадость оказалась ровно там, где должна оказаться, чтобы подействовать.
— Я не помню, что я писал!
— Как этого вообще можно не помнить?
— Шестьсот глав, бро! И я даже не любил эту штуку!
Бесполезный спор, который продолжается из раза в раз, и никогда не кончится.
— Сразу видно, что ты не пишешь, бро, — фыркнул Цинхуа. — Иначе понял бы.
— Сразу видно, что ты не думаешь. Иначе бы тоже понял.
Ругань отвлекала от ситуации. Откровенно тупой, если вдуматься — Цинцю размахивал веером и орал, Цинхуа шаг за шагом отступал назад, спотыкаясь о мебель, а омела все еще валялась рядом. Подначивала.
— Может, не так уж и страшно?
Цинхуа состроил лицо.
— Бро, вот тебе везло последнее время?
Цинцю вспомнил смерть, яд, Бездну, Мобэя, тупую заглючившую Систему, и скривился.
— Нет.
— Вот и мне нет. Прикинь, что с нами будет, если еще и эта гадость поможет.
Он так даже не дождется мести — Бинхэ вернется из Бездны только затем, чтобы узнать, что его дерьмового учителя убило упавшим с неба роялем. В чистом поле.
Цинцю вздохнул.
— Бро?
— Слушай, а если я тебя убью? Отменится?
Цинхуа сделал широкий шаг назад — и Цинцю, из принципа, сделал такой же шаг вперед. Между ними едва ли могла поместиться ладонь, и Цинхуа перепуганно хлопал ресницами и кусал губы. Шэнь Цинцю ухмылялся.
— Тебе тогда некого будет целовать.
— Я труп поцелую.
— Фу, блять, бро, даже я такой хуйни не придумывал.
Цинцю подумал и тоже скривился.
— Это все твое влияние.
— Ага, сейчас, кинки больные твои, а виноват я.
Веер прилетел Цинхуа по плечу, и он ойкнул. Дернулся потереть место удара, случайно положил руку Цинцю на локоть и вздрогнул, когда его перехватили за запястье. Несильно, но надежно. После такого не останется даже слабых следов, не то что синяков.
— Дальше что?
— Я случайно, прости, я...
Цинцю придирчиво изучил пятна от чернил, коротко обрезанные ногти, мелкие шрамики на пальцах — от ножа для перьев? от каких-то бытовых повреждений? или с каких-нибудь заданий? Цинхуа дрался неважно, но мечом пользоваться умел. Рука как рука, было бы на что смотреть. Обычная — Цинхуа не постарался для левого персонажа-предателя, не одарил его изяществом и красотой, как большинство других пиковых лордов, но все равно сделал симпатичным. По меркам их прошлого мира — настоящим красавцем, может, не для обложки, но для соцсетей в самый раз. Очень просто об этом забыть, когда тебя окружают люди, которых могли бы взять на любую роль в сериале просто за внешность.
— Бро?
Цинцю разжал пальцы — и рука Цинхуа безвольно вытянулась вдоль тела. Цинхуа, который пару минут назад усиленно моргал, стараясь притворяться испуганным, сейчас смотрел во все глаза.
— Что?
— Ничего.
Что-то Цинхуа попытался еще сказать, но не рискнул.
Омела — которая все-таки называлась как-то не так, но Шэнь Юань был так зол после рождественских глав с ней, что из принципа не запомнил — блестела ярко-голубым. И листочки у нее были похожи скорее на дуб — Самолет никогда омелы не видел, что ли? Нужно было что-то решать, пока они тут, и пока проклятье еще не считается.
— Ты зачем пришел-то?
— Я... — Шэнь Цинцю уставился в стену поверх головы Цинхуа. — Хочешь сказать, я виноват?
Теоретически-то, конечно, он шел, чтобы убедиться, что Самолет на забыл их план с ростками и не утопил их в каком-нибудь болоте. На практике... зачем-то шел.
— Дернул тебя черт появиться, пока тут эта дрянь. Нет подождать, пока я выкину.
— Не был бы у тебя в кабинете такой бардак, ты бы ее сразу выкинул.
— Это творческий беспорядок, — фыркнул Цинхуа. — В нем легче считать все эти сраные отчеты и ведомости.
— Ты же знаешь, что тут никто не называет это «ведомостью»?
Оскорбленный Цинхуа попытался вскинуть голову и чуть не заехал Цинцю по носу.
— Я называю!
Цинцю вздохнул. И как он только раньше не спалил этого писаку?
В какой-то смысле потому, что никогда не обращал на Цинхуа внимания. Даже едва ли помнил его роль в сюжете — ну предатель, ну и черт с ним, не убивать же его, а ничем больше Цинхуа не выделялся. Ни внешностью, ни знаниями, ни талантами, и Цинцю про него просто забыл. Зато как быстро вспомнил, когда столкнулся рядом с бездной! и всю ту чушь, которую Цинхуа бормотал себе под нос во время собраний, и некоторые слова в отчетах, которые чем-то каждый раз царапали сознание, и странные вещи, которые иногда вытворял пик логистики, словно в насмешку над традиционным порядком вещей.
— И вообще, я не знаю, откуда она.
О, зато это знал Шэнь цинцю. это тоже было в проклятых рождественских главах.
— Такие обычно в шутку подкидывают.
— Несмешные, блять, шутки.
— Это ты их придумал.
— А если бы это не ты вломился, а Мобэй?
Цинцю вспомнил ледяного демона, огромного и с застывшим лицом, и не смог удержаться от смешка. Цинхуа ему был, наверное, по грудь, и вдвое меньше в плечах. И представлять, как Цинхуа объясняет этому демону, что значит эта омела и что они должны сделать, чтобы не быть прокляты... каким-то образом не было смешным.
— Так тебе и надо.
— Поцеловаться с самым красивым мужиком в мире? Вот спасибо!
Цинхуа тоже не звучал слишком уж радостно. Возможно, подумал о том, что Мобэй сделал бы с ним после этого.
— Так мы будем что-то делать или?...
— Заткнись.
Цинхуа поднял голову — медленно, осторожно, уже не рискуя случайно ударить Цинцю — и прищурился.
— Тебе норм, если пять лет мир будет пытаться тебя убить, но ты стесняешься кого-то поцеловать?
— Я не стесняюсь.
Спасибо оригиналу за то, что лицо держать было несложно. Можно было смотреть в одну точку и притворяться, что тебя это не волнует, и вообще, собеседник твой — самый тупой на свете человек.
На внезапно переставшего притворно трястись от страха Цинхуа он старался не смотреть. Он не стеснялся. Это вообще не имело ничего общего со смущением или неловкостью. Просто... как-то это... ну... странно? непривычно?
Не отталкивающе, нет, не противно. Просто странно. Странно — хорошее слово, полностью сюда подходит. Это же Шан Цинхуа, такой же бесполезный миллениал, выросший на тех же историях, что и Шэнь Юань. Так что они просто... сделают это и забудут, и не будет ничего неловкого. Это просто необходимость, и они оба это понимают, и…
— Бро?
— Заткнись.
— Ты можешь закрыть глаза, если стесняешься, — предложил Цинхуа, давя неприличное хихиканье. — Нам, вроде, даже не обязательно целоваться... по-настоящему.
И даже — даже! — если Шэнь Цинцю внутри был весь красный, это не помешало ему стукнуть Цинхуа веером по затылку.
— Тебе что, четырнадцать? что значит «по-настоящему»?
Цинхуа надулся и фыркнул.
— Хорошо, если тебе так хочется, то…
Цинцю не хотел даже представлять, как Цинхуа может описать поцелуй. Возможно, его бы тошнило еще пару дней после этого.
— Так вроде или точно?
— Ээээ…
— Ты забыл.
Не то чтобы Шэнь Цинцю знал. Проблема была в том, что полумеры вроде поцелуев в щечку или легких поцелуев. Если Ло Бинхэ — оригинальный, конечно — целовал кого-то, то делал это со всей отдачей и старанием, с языком и прочими подробностями.
— Только не дерись снова!
— Да кто с тобой дерется!
Стоит быть благодарным, что он использует обычный веер. Бумага и дерево, ничего больше, не настолько больно, чтобы ныть об этом. Цинцю даже не бил его — почти никогда — просто легко шлепал веером.
— Даже если ты не умеешь, ничего…
Вот на этот раз Цинцю его ударил.
— Заткнись.
Чтобы целоваться с писакой Цинхуа под проклятой омелой, не обязательно это уметь. Нашел, из-за кого волноваться, в самом-то деле.
Может быть, можно было бы найти какой-то решение. Или пойти самым простым путем, сделать то, что требуют, и забыть об этом навсегда.
Интересно, получилось бы забыть? Наверное, да. Это только в тупых историях герои влюбля начинают после такого встре думать друг о друге в романтическом ключе. Мол, мы поцеловались, как же так, почему я это сделал, почему мне понравилось, вдруг на самом деле я…
Шэнь Цинцю знает, что у него на самом деле. И это точно не чувства к Шан Цинхуа.
Все это просто тупая новелла-гаремник, с тупыми сюжетными условностями и таким же тупым лором, и рано или поздно он бы все равно в это вляпался. Просто... не с Цинхуа же.
И да, никто его сюда не звал, он пришел-то просто так, без особых причин, и никто в этом чисто технически не виноват, и вообще, сюжет из этого складывается дерьмовый. Никакой драмы. Они ведь просто... друзья? даже не друзья, просто вынужденно общаются из-за Системы и попадания, и ничего больше.
— Да бля, — не выдержал молчания Цинхуа, — давай уже решать, мы тут сто лет иначе простоим.
Хорошо, между прочим, стояли, у стеночки. Цинцю, пока возмущался по поводу цветка и нелепых совпадений, загнал Цинхуа в самый угол — и там они оба и остались. Почему не разошлись до сих пор — не понятно.
Цинцю моргнул.
— На кой вообще хрен ты это добавил?
— Это романтично! Это напряжение и толчок для героев…
Шэнь Цинцю зарычал. Понятия о романтике у Самолета были отвратительные.
— Порно на три главы! Какая тут, блять, романтика?!
Цинхуа поморщился, словно его ударили.
— Ну, я написал романтику, а потом вспомнил, за что мне платят.
О, как это было похоже на братца Самолета — сделать что-то, потом вспомнить, как делать правильно, и исправить на скорую руку!
— я тебя убью.
— Сперва поцелуй.
Цинхуа, должно быть, во время очередного задания от Мобэя отбило все мозги и стыд. Последнего у него и так было немного — вспомнить хотя бы проклятую новеллу — а сейчас вообще не осталось. Шэнь Цинцю мог бы его просто убить. Как вариант.
Цинхуа стоял слишком близко, почти вплотную, и Цинцю прижимал его к дверному проему — и почему-то не чувствовал себя неправильно. Будь на месте Цинхуа кто угодно — Лю-шиди, белый лотос Бинхэ, даже Юэ Цинъюань — Шэнь Цинцю бы давно отошел. Шэнь Цинцю бы давно прятал за веером горящее от смущения лицо: он не привык стоять так близко к кому-то, не привык попадать в столь двусмысленные ситуации, не привык вламываться в чужое личное пространство.
Может быть, дело в том, что у Цинхуа нет понятий о личном пространстве. Он вис на Шэнь Цинцю столько раз, что Шэнь Цинцю устал считать, хватал его за руки и за плечи, падал сверху, сбивая с ног, и оставался так лежать. Может быть, Шэнь Цинцю просто привык.
Может быть, с Цинхуа было привычным вообще все. Он ведь тоже сюда попал, видел все те шутки, которые видел Шэнь Юань, читал те же — ладно, почти — книги, смотрел те же сериалы. Знает все то же, что знает Шэнь Юань. Понимает — господи! — каждую отсылку, даже к тем вещам, которые уже никто не помнит. Единственный, с кем можно обсудить странные — как для миллениала, конечно — привычки некоторых личностей и найти понимание.
Может быть, что-то еще. Что-то глубже и сложнее, чем одни лишь удобство и привычка, что-то, в чем Шэнь Цинцю не спешил себе признаваться. Мысли, которые появлялись ночами перед сном, странные и невозможные.
Не было ничего странного в том, чтобы он влюбился в мужчину — в Лю Цингэ, в примеру. В красивого и верного Лю-шиди, который, несмотря на прошлые ссоры с оригиналом, таскается к нему на пик и помогает с ядом. И пьет чай, и ходит на задания вместе с ним, когда Цинцю хочется посмотреть на какую-то тварь, и которого Шэнь Юань все то короткое время в каноне новеллы обожал.
Или в Бинхэ — во взрослого, конечно. В того, кто по какой-то случайности не стал бы мстить и отрывать ему конечности. Не то чтобы протагонист был замечательной личностью в каноне, но Шэнь Юань его нежно обожал, и некоторые арты были... неплохими. Вполне себе были.
Но Шан Цинхуа? Неудачник и предатель, идиот, который написал всю эту мерзость ради донатов, бесполезный придурок, который повелся на красивую мордашку ледяного демона — «ну братец Огурец, я не смог! Он мой любимый персонаж!» — и в итоге повторил судьбу оригинала? Даже не постаравшись ничего поменять. Решивший, что и так нормально. Разве мог он... Нет, Цинхуа был неплохим другом, и с ним можно было строить планы, зная, что он поможет, но... Но.
Это же Цинхуа. Он не может нравится в романтическом смысле.
— Эй? Ты же не схватишь инфаркт от возмущения?
— Господи, да заткнись ты.
Пинок по ноге был неожиданным.
— Не собираюсь я молчать, с чего бы мне вообще молчать?! Ты тут не один, я тоже в этом участвую, — Цинхуа почти кричал ему в лицо, схватив за ворот, чтобы Цинцю не попытался сбежать. — Чуть что, так я виноват, у тебя всегда я виноват, и какого черта ты такое лицо делаешь, я не…
Цинхуа подавился приглушенным воплем, когда Цинцю зажал ему рукой рот. Просто положил сверху, не прилагая усилий, и Цинхуа застыл. Задохнулся, уставился на него широко открытыми глазами, разжал медленно пальцы на одежде.
Цинцю наклонился вперед.
Цинхуа перестал дышать совсем.
Надо было что-то сказать или сделать, но мозг внезапно отказался работать.
— И... дальше что? — невнятно прошептал Цинхуа, обжег дыханием ладонь.
Убрать руку почему-то не захотелось, даже если это и ощущалось странно. Не противно, все еще.
— Я не знаю, — признался Цинцю. — Это ты у нас спец по... такому.
— Уберешь руку?
— Нет.
— Ладно.
Он замолчал, внимательно рассматривая угол комнаты. Щеки у Цинхуа медленно краснели.
Все? Чтобы его заткнуть, надо было просто... Просто что? Коснуться?
Иони все еще были слишком близко, и все еще это было нормально. Какая разница, они оказывались в ситуациях и более сомнительных, и Цинхуа лез обниматься каждый раз, когда что-то получалось как надо... И Цинцю был не против.
Он не самый тактильный человек на свете, ладно, но он все-таки человек, и он из двадцать первого века, и он как минимум привык, что кто-то его трогает, и сестра любила его обнимать, и он никогда не был против. И с Цинхуа просто было... привычно. Вряд ли бы кто-то еще в этом проклятом мире воспринял физический контакт просто как форму общения.
Ладонь как-то сама скользнула к щеке Цинхуа. Цинцю осторожно погладил по горящей скуле и замер.
— Слушай... — Цинхуа перевел на него взгляд и подавился тем, что хотел сказать. — Н-не убирай пока?
Цинцю честно старался притвориться, что все с ним нормально, но щеки все равно горели. Может, этого не видно. Пожалуйста, пусть этого не видно, что он вообще творит? И какого черта этот придурок решил, что заикаться — лучшая идея сейчас?
Как-то незаметно оказалось, что между ними почти нет расстояния — неловко прижатая к его груди ладонь Цинхуа, и все.
Ладно, вот теперь это возможно и было неловко, и стоило бы что-то сделать, но ноги отказывались слушаться.
У Цинхуа были очень красивые ресницы и веснушки на мягких щеках, и как хорошо, что Цинцю хватило ума это не озвучивать — вышло бы совсем нелепо, и как-то не к атмосфере, хотя какая у них тут атмосфера, откуда, они же даже…
Цинхуа потянулся вперед первым — и первым коснулся губ.
И, боже, ладно, Цинцю никогда этого не признает вслух, но целовался он... неплохо, наверное, откуда ему бы знать, как целуются плохо или хорошо, но это было приятно, и Цинхуа не кусался или что-то подобное, что он там писал в своих книжках, хотя Цинцю успел этого испугаться, и как будто правда знал, что делает.
И когда он отстранился, Цинцю какое-то мгновение подумал, а не стоит ли попробовать еще.
А потом выпрямился — когда он наклонился? — и перестал об этом думать. Омела. Все из-за омелы.
— Выкинь эту дрянь, — сказал он.
Цинхуа на секунду поджал губы и прикрыл глаза, а потом уже привычно криво улыбнулся.
— Я ее сожгу к демоновой матери, — пообещал он. — Шутника бы тоже не помешало.
— Не калечь детей на пике, ты и так отвратный учитель.
— Откуда ты знаешь, эй?
— Я сделал выводы, — Цинцю прикрылся веером и сделал шаг назад. — Это очевидно.
И все было как раньше, как ничего не было.
— Это ты хреновый учитель, — возмутился Цинхуа. — Ты же их даже не учишь, ты просто ходишь рядом, как курица-наседка!
— Тебе-то откуда знать, что я делаю?
— Да все об этом знают!
И все-таки было что-то еще поверх, неправильное и надломленное, что никак не получалось понять.
— Никто не знает.
— Никто не слепой, все это видят.
— Кто — все?
— Вообще все.
Еще один вечный спор — ни один из них не знал, как быть учителем и как работать с детьми, но обсуждать это было весело.
— Пошел ты, — Цинцю хлопнул веером. — Я нормально их учу.
— Прямо сейчас?
— Вот прямо сейчас и пойду.
Хороший способ сбежать отсюда. Ничего странного не случилось, это просто способ решения возникшей проблемы, просто дружеская взаимопомощь. Никто из них бы не пошел на это, если бы не цветок.
И понравилось ему, потому что... потому что Цинхуа не отталкивал, и был другом, и все было добровольно, и Цинцю бы так отреагировал на кого угодно. Ничего особенного.
И сам Цинхуа тоже вряд ли думал о чем-то другом, и сделал это из-за цветка, и ничего больше.
И никаких «если».
— А ты зачем приходил-то? — вспомнил Цинхуа, когда Цинцю уже почти вышел за дверь.
Зачем-то приходил. Не за этим точно. Разве он обязан помнить, зачем куда-то шел? Что за глупые вопросы. Захотел — пришел.
Нет, не захотел. Просто пришел. Зачем-то.
Цинцю захлопнул дверь.
— Выкинь эту дрянь, — посоветовал он через нее, и пошел прочь.
И что-то, что тянулось сквозь все это, странное и неправильное, почему-то не пропало даже через несколько дней.
Но это все просто казалось.