На два фронта

     — Доктор.

     — Да, Майкл?

     — Вам не скучно?

     — Что Вы имеете ввиду?

     Генри вздохнул и отложил блокнот.

     — Ну, Вам не наскучила Ваша жизнь?

     — Вы считаете, что я скучно живу, Майкл?

     — Я в этом уверен на все сто процентов.

     Этот парнишка напротив делал весьма и весьма смелые выводы.

     — Я-то, психиатр с десятилетним стажем, почти каждый день проводящий тут?

     — Ага, ну, Вы сами подумайте: одни неудачники да Бэтмены с Наполеонами. И так, как Вы сами сказали, чуть ли не каждый божий день. Знаете, даже от любимой еды со временем тошнит, что говорить о чужих психозах?

     Поддерживал ли Майкл непринуждённую беседу, или то был вопрос из интереса, Генри было неважно. Куда важнее ему видилось поговорить с ним подольше, ибо это рассеивало его треклятую скуку. Душу Майкла сложно было понять, он весь был сложен и интересен, как и его случай. Юноша страдал раком головного мозга — на той стадии, когда исцеление уже невозможно и остаётся ждать смерти.

     — Тогда позвольте спросить, Майкл, а к какой же из вышеперечисленных категорий моих пациентов причисляете себя лично Вы?

     — Если рассуждать логически, то, я, безусловно, отношусь к неудачникам, чего уж греха таить, ведь моя жизнь здесь — отстой. Ни нормальной семьи, что заметила бы болезнь пораньше, ни близких друзей, ни девушки, ни даже кота или собаки какой-нибудь. Ну, мы с Вами это всё уже проходили, Вы всё записали и сочувственно покивали, за что Вам, в принципе, спасибо.

     Генри было его жаль, столь молодого, так невыразимо жаль, что сердце сжималось от искренней досады и падало холодным камнем в пятки. Майкл был влюблён в жизнь — казалось бы, драма тут должна была ещё больше накаляться, однако в его ситуации дело было куда запутаннее. Его прельщала не реальная жизнь, не та, в которой он был неудачником без друзей и любящей родни, а мир грёз, подаренный ему болезнью. Абсолютно нездоровый, вышедший из строя головной мозг даровал парню сны, не отличимые от действительности, в которых он был кем-то другим и жил где-то далеко. Он, худой, бледный, ложился спать здесь — и там начинался новый день в крепком теле, полный приключений и лишённый бессмысленной борьбы за жизнь на больничной койке. Лечащий врач с непроницаемым лицом попросил усиленно поработать с увлёкшимся пациентом, сказал, что эта "игра" мешает лечению, а Генри было невдомёк, зачем было лишать мальчика отдушины.

     — А если мыслить не логически, но творчески, — мягко отвечал Генри, наклоняя голову так, чтобы взглянуть на юношу поверх очков, — то Вас, Майкл, пожалуй, можно отнести к "Наполеонам".

     — Ого, даже так, — тихо усмехнулся парень, поднимая одну бровь, его тёмные глаза, необычайно яркие, несмотря на общую бледность лица, игриво прищурились и посмотрели с шальной искоркой в зрачках.

     — Сами подумайте, — шутливо передразнивал Генри, — Наполеон Бонапарт ведь тоже был полон надежд на совершенно иное, лучшее будущее в новом мире, прямо как Вы, только строить его он собирался сам.

     — И то верно, — прикрыв задорные глаза,  улыбнулся Майкл, — и ещё Вам, кстати, повезло, что я учил историю, доктор, иначе я не понял бы ничего и послал Вас сейчас куда подальше.

     — Я знал, что Вы учили, — Генри откинулся на спинку стула, снова взял в руки блокнот, вытащил из нагрудного кармана халата простенькую шариковую ручку и стал негромко постукивать ею по бумажным листам.

     — Я не буду спрашивать, откуда, — физически действительно уставший от одного лишь недолгого диалога юноша поёрзал на койке, устраиваясь поудобнее, и без особого энтузиазма проследил взглядом за движениями ручки психиатра: тук, тук, тук.

     Генри не стал уточнять, он и без того знал, что Майклу, в сущности, не было интересно, откуда он и что знал, потому что скучная, серая, рутинная реальная жизнь потеряла для парня всякую значимость. Майкл в целом больше не интересовался своей первой жизнью, которая у него откровенно не заладилась, и полностью погрузился во вторую, волшебную и красочную, в которой он мог гораздо больше и сам был гораздо лучше. 

     Онколог всё с тем же каменным лицом сострадательно цыкал языком, разглядывая результаты анализов, и настоятельно просил убедить паренька отказаться от глупой идеи о второй жизни, которая уже совсем отвлекла его от первой, вроде как, реальной. Майкл же всё с теми же горящими — не от безумия, но от надежды и неприкрытой радости — глазами заявлял, что свободное, загадочное, недоступное отсюда "там" было не менее настоящим, чем опухоль в его мозгу и здание больницы. Генри поначалу был солидарен с онкологом и окольными путями подводил юношу к мысли о том, что "там" — это лишь его способ убежать от реальности, отвернуться от болезни, уйти от проблем, а теперь и не знал, что думать. Всё было потому, что Майкл с таинственным "ещё посмотрим" принялся рассказывать о новой жизни и причудливом магическом быте, расписывал в мельчайших подробностях каждый день, и вскоре Генри не заметил, как выучил имена всех друзей и врагов Майкла "оттуда".

     — Ладно, закончили с приветствиями, — психиатр, чувствуя, что опять задумался глубже необходимого, очнулся и прочистил горло, ухватился удобнее за ручку и приготовился писать, — рассказывайте, как там Ваши с Мариэль поиски Вашего спасения и что решилось с проблемами в магазине Сида.

***

     Через две недели опухоль взяла своё, и Майкл, желавший, по профессиональному мнению Генри, освободиться, а по личному мнению онколога — не хотевший жить, покинул первую жизнь на этот раз окончательно, без шанса однажды проснуться и снова очутиться на ненавистной больничной койке. Генри в тот день сидел за рабочим столом в кабинете, машинально отпивая остывший кофе, и с тусклой, непонятной самому себе усмешкой, рассматривал одну из последних записей о Майкле, искренне желая верить, что этот влюблённый во вторую жизнь парнишка победил-таки собственную смерть.

     14.01.2019, пациент сообщает: "Мариэль сказала, что наконец-то нашла способ меня вытащить, то есть отсоединить от этого тела, даже заклинание практически готово; правда, нужен подходящий момент, в общем, ближе к тридцатому мы с Вами расстанемся, доктор Генри; и спасибо Вам за всё, правда".