— Многогранник должен быть уничтожен.

Восхитительно.

И когда только Бурах с инквизиторшей успели спеться за его спиной? Нет, в прочем, сам виноват. С самого начала было понятно, что с его головой, под потолок забитой всей этой степняцкой дурью, сойтись во мнениях у них не получится.

Но я смел надеяться что мы друзья. По крайней мере.

— Только так мы можем сохранить город, ойнон.

Город? Плевать Даниил на город, на эту навозную кучу, хотел. С первого дня ничего хорошего от этого места не видел, хоть и столько надежд возлагал: рассыпались они в прах в первый же. Так себе приветствие. Задавшее тон всему визиту, в общем-то.

Надо было тогда еще послушать Еву и бежать отсюда со всех ног, пока не началось. Как только понял, что Симона больше нет и ловить нечего. А проблемы смерти старшего из Каиных - уже не забота бакалавра, не для этого он сюда явился. Столько километров преодолел, а всё оказалось зря. Ничего он не обещал больше, мог уйти и никто бы из городских его не осудил. А если бы и осудили: опять же, не его забота.

А потом началось. Закрутилось, сожрало Даниила, поселилось в нём, разъедающей заразой расползлось. И теперь хотя клещами из сердца тащи, отрывай - больно. Хоть и смолчится, и стерпится, конечно, со временем. Всё равно ноет что-то под рёбрами.

А в городе, вообще, ли дело ?

— Этой мой долг.

Твой ли?

Залепить бы пощёчину идиоту-Бураху. Нельзя. Очень хочется, но нельзя. Терять самообладание, показывать эмоций больше, чем стоит - нельзя. Низко это как-то, недостойно такого ученого ума, как у Данковского.

Или достать револьвер из-под плаща и выстрелить в чертового менху. Как в первый день собирался. Прямо промеж глаз его бесстыжих: смотрят, душу наизнанку выворачивают. Тогда искал его, город вверх дном перевернуть хотел только для этой цели. Тоже праведный гнев жег изнанку. Но гнев другой.

Этот уже более личный.

— Это в моих интересах.

Бураха ли? Или инквизиторши, что шепчет ему на ухо? В городе только ленивый не судачит о их с Лилич связи: преимущества небольшого селения в том, что все знают друг о друге всё, как бы ни хотелось его обитателям обратного. Данковскому эта особенность уже много раз за эти чуть меньше, чем две недели, на руку сыграла.

Лилич ясно дала понять, что ждет Даниила после окончания этой трагедии в двенадцати актах. Великодушно намекнула на способ облегчить себе мучения пулей в висок: на большой земле он теперь враг для власти, на маленькой - его интересы идут вразрез интересов большинства в этом дурацком городишке.

Но не для этого он через все эти круги ада прошел. Не чтобы над его трупом поверженного ученого глумились стервятники.

Не дождетесь.

А что тогда Даниил для Бураха? Что все эти заверения про общую цель и необходимость их дружбы?

А вечер, когда Артемий уснул на его кровати, пока Данковский делал пробу бычьей крови? А их разговор потом? Тихое «можешь остаться», «у меня есть еда, если хочешь», приветное «спасибо, ойнон» на языке соприкосновения их ладоней. Что-то тогда зашевелилось в их сердцах, какая-то линия прошла между ними.

Нет, Артемий ничего так прямо не обещал, но надежду дал. А теперь...

Обида ли?

Какие там обиды. Только на себя если: за то, что умудрился дать волю чувствам тогда, когда это было не нужно, не уместно. Не имело никакого смысла. Когда думать нужно было исключительно головой, а не минутным эндорфиновым всплеском, пока чуткие руки Бураха гладили его горячую кожу шеи, чуть ниже линии роста волос: как только угадал его слабое место?

Беда их сблизила, почти родственников из них сделала, но не настолько, как Даниилу показалось. И конечная цель тоже разнилась: кто бы мог подумать. Балда Бурах не мог своим степняцким мозгом понять истинную ценность Многогранника.

Я пойду на все. И ты это отлично понимаешь.

Понимает. По глазам печальным его видно — понимает. По молчанию, которым провожает — понимает. По не высказанному «не руби с плеча»  — бесполезны слова — понимает.

В следующий раз в соборе они встретятся не как друзья, но как силы друг другу противостоящие. Всё, кончилась дружба, оборвалась линия или как там эти местные с соломой и набором суеверий вместо мозгов любят говорить.

Неужели и правда Даниил впервые в жизни поддался чувствам, а не логике?

Дурак. Какой же я был дурак.

День подходит к концу, пистолет ложится в руку. Крутится барабан, глухим щелчком затвора разговаривая с тишиной. А Даниил ведет с ним молчаливую беседу. В молчаливом и пустом Омуте.

Пистолет ложится на стол обратно. Слишком просто. Слишком прямолинейно.

Вместо пуль — слова. Даниил пишет письмо. Прощальное. Злобно царапает слова на бумаге, отхаркиваясь чувствами, переполняющими его.

В котором говорит, что с Бурахом им с этого дня не по пути: он и так знает, но Даниилу нужно это сказать. Что он такой же обманщик, как сама Инквизиторша. Что с глаз долой, из сердца вон, а перейдет ему дорогу - пристрелит и не пожалеет ни минуты.

Что чему: городу, пропади он пропадом — смерть; Артемию — уклад и Лилич; а бакалавру только одно нужно — Башня.

Часы смеются над ним тиканьем пролетевшего в никуда глупого бесполезного получаса.

И письмо летит в желудок камина.