Минхо помнит пушистые лапы елки, блеск игрушек, мягкий снег, тающий на ладони. Минхо ждет только одного, без чего это Рождество не будет таким, каким ему не раз представлялось. Он взволнованно прислушивается к стуку в дверь — и просыпается, а в комнату заглядывают лучистые глаза мамы.
Она зовет завтракать, под боком греет теплой шерстью Суни, а за окном идет предрождественский снег, опускаясь крупными хлопьями на скаты подоконника.
Праздник пришел совсем скоро: число на экране телефона передавало в голову мысль — «сегодня». Сегодня Рождество.
Внезапно и приятное тепло куда-то исчезло вместе с разбуженной кошкой, снег тоже перестал казаться красивым и принес лишь ощущение серости и холода, а на душе стало как-то тоскливо. Рождество — семейный праздник, но помимо семьи Минхо очень хотел провести его с еще одним важным человеком. Членом его второй семьи.
Но Джисон сказал, что будет отмечать дома, как-то грустно, с долей вины глядя в глаза Линоу. Тот выдал тогда многозначительное «М» и больше не задавал этот вопрос.
Хан в непривычной для него тихой и молчаливой манере тоже не поднимал тему Рождества, отмахиваясь от любопытных мемберов все тем же ответом про празднование дома с семьей. Минхо всеми силами старался не показывать, что расстроился, но после того разговора все почему-то валилось из рук, он ронял фразы невпопад и ждал момента, когда сможет уехать домой, чтобы и дальше не замечать задумчивого лица Джисона — так получалось само собой, — не думать о его отказе как о вселенской катастрофе и не расстраиваться еще больше.
Минхо лениво лежал в кровати и представлял, как Джисон празднует без него: наверняка с самого утра носился счастливый по дому, озаряя все вокруг солнечной улыбкой, уже распаковал рождественские подарки, разнося несчастные обертки в нетерпеливо порванные клочки, сбегал на улицу, чтобы, округлив глаза и губы в восторженном «О», смотреть на свежевыпавший снег и ловить его ртом и ладошками. Линоу завидовал, тяжко, до режущего ощущения в груди, вздыхая и неохотно поднимаясь с кровати: он тоже мечтал о снеге, хотел попробовать на вкус все летящие с неба снежинки, а еще поиграть в снежки или, бухнувшись куда-нибудь в ближайший сугроб, сделать снежного ангела.
Вот только Джисон сейчас с семьей, а у Минхо нет вариантов. Он покорно одевается и идет кормить кошек и завтракать, стараясь не смотреть в окно на падающий снег. Его ожидает долгий скучный день, полный хлопот и бессмысленного ожидания чуда.
***
Минхо помнит пушистые лапы елки, блеск игрушек, мягкий снег, тающий на ладони. Минхо ждет только одного, без чего это рождество не будет таким, каким ему не раз представлялось. Он взволнованно прислушивается к стуку в дверь — это уже не сон, и Ли несется со всех ног в коридор. За дверью стоит Джисон в огромной куртке и забавной рыжей шапке с помпоном и в полоску. На лице — самая широкая улыбка, а в руках — небольшой пакет с мандаринками — в тон шапке.
— С Рождеством! — радостно орет Джисон, уровень счастья у него зашкаливает, переливаясь через край и захлестывая Минхо. Тот не может сдержать улыбки и рьяно бьющегося сердца, но молчит, пропуская Хана в квартиру.
Пока Ли пытается осознать, что это не сон, не мираж, не иллюзия и не галлюцинация, а самый что ни на есть настоящий Хан Джисон, тот самый, что сейчас должен уплетать, ненарочно округлив щеки, рождественское печенье, без которого буквально не может нормально существовать в этот день. Тот самый, который сказал, что будет отмечать праздник дома. Тот самый, что корчит рожицы перед лицом Линоу, пока он стоит замерев на месте с тупой улыбкой. Минхо отмирает, оживает и расцветает, зараженный счастьем, излучаемым Джисоном. Он даже находит в себе силы и смелость обнять его — прямо тут, в коридоре, прямо сейчас, пока Хан в своей огромной куртке, которую не успевает снять, а пакет с мандаринками стоит на полу, рядом с ногами Линоу, покорно ожидая внимания. Но пока — Минхо крепко сжимает Джи в объятиях, ловко скользнув под куртку, прижимается всем телом под тихий смех и ответные жесты рук Хана, мягко обнимающих его спину.
После всего этого, после мандаринов, после объятий и улыбок, после Джисона и снег кажется Минхо не таким уж серым, а наоборот, — сверкающим как алмазная крошка в свете уличных фонарей, и праздник перестает быть скучным, и настроение меняется в один-единственный миг благодаря этим блестящим довольством глазам, забавному ворчанию над непокорной мандаринкой и ловким пальцам, быстро снимающим толстую кожуру.
— Хён, — коротко выбрасывает Джисон, внимательно глядя на Минхо снизу вверх. Он сидит сгорбившись на полу у кровати в позе лотоса и нагло мусорит прямо на ковер. Линоу ужасается и кривит лицо, но тут ему под нос суют почищенный мандарин, и сразу пропадает желание укоризненно читать нотации по поводу чистоты в комнате. К тому же Хан с глубоким страдальческим вздохом все собирает и исчезает за дверью, потеряв мусорную корзину в спальне Линоу. Возвращается он, правда, с новой порцией фруктов, довольный донельзя и уже, кажется, забывший о своем только что совершенном подвиге.
Минхо жует сочные дольки и смотрит на старательно пыхтящего в свете ночника и пары ароматических свечек Джисона. Тот изредка поглядывает в ответ, незаметно усмехаясь, потому что «видел бы Линоу-хён свое лицо!» — наверняка бы скукурузился и куда-нибудь ткнул своими изящными пальцами. Поэтому Хан тихо любовался плещущимися в глазах Минхо нежностью и теплом, ощущая, как от него исходит аура счастья. Ради этого зрелища он и примчался к нему.
Джисон совершает второй раз подвиг, убрав за собой весь мусор, — только потому, что это комната Минхо-хёна, и она должна быть чистой. Когда же он возвращается, ночник светит приглушенно, в воздухе стоит волшебный пряный аромат разгоревшейся свечки, а по комнате разливается приятная знакомая мелодия. В груди поднимается что-то совершенно непонятное, вселенная дарит необъяснимое одухотворение, а Хану по-детски хочется прыгать от счастья. Минхо выжидающе стоит, стеснительно мнется, и Джисон, не медля, вприпрыжку бросается к нему, заключая в крепчайшие — не сравнятся с морозом за окном — объятия. Ли уже не выпускает, не дает отстраниться, прижимая к себе как сокровище.
Сколько проходит времени, никто не считает. Кажется, звучит уже что-то ни разу не рождественское, а просто очередная лиричная мелодия, но Минхо слишком увлечен. Его талию крепко обхватывают теплые руки, а в плечо, кажется, улыбаются, уткнувшись. Ли смотрит на блестящий пушистый снег за окном, на мигающие огоньки гирлянды и бесшумно втягивает воздух: он чувствует аромат мандаринов, аккуратно прикарманенных им из общей вазочки и теперь одиноко лежащих на тумбочке, ощущает тонкие пряные нотки корицы от ароматической свечки и буквально сходит с ума, когда все запахи смешиваются в волосах Джисона, а Минхо тихо зарывается в них носом, вдыхая неповторимую гармонию ароматов, прикрыв на секунду-другую глаза.
Они с Ханом продолжают неловко топтаться в обнимку под сменяющие друг друга романтично-плавные треки, создающие удивительную атмосферу спокойствия и уюта. Ладони Линоу покоятся на лопатках Джи, притягивая к себе крепко.
— Тебе понравилось? — мурлычет куда-то в свитер Хан.
— Ты про что? — недоумевает Минхо. Ему по мозгам бьет мандаринами с корицей, контрастом теплого тела Джисона и воспоминаний о холодном снеге на улице; у него в голове миллион и одна мысль, и все можно свести в «счастлив».
— Мандарины. Я принес тебе мандарины, потому что ты хотел их, — Хан отрывается от плеча и смотрит так по-джисоновски: глаза в глаза, слишком открыто и любопытно, с искоркой, с неповторимым осознанием своей важности и важности проделанной им работы.
Минхо думает. Вспоминает: он и правда некоторое время назад ныл о том, что ему до безумия хочется мандаринов, но нигде почему-то не удавалось их найти.
— Ты соврал мне, — вздыхает вместо ответа Линоу, останавливается и смотрит в округлившиеся глаза Хана. — Ты сказал, что будешь праздновать Рождество дома, с семьей.
— А я и так дома, с семьей, — Джисон заявляет это с фирменной улыбкой, приправляя взглядом, от которого по телу разливается тепло, а в глазах столько обожания, что устоять перед ним невозможно, победить — тоже.
— Сладкие, — мягким шепотом добавляет Минхо на ухо Хану, скользя пальцами по волосам, пока кружится голова от дурманящего аромата корицы, впитавшегося в его кожу. — Мандарины были очень сладкие.