Юсун простая. У неё короткие рыжеватые волосы, карие глаза, доброе сердце и улыбка. Если бы она хоть раз надела белое платье, её бы можно было принять за ангела.
Она сидит прямо напротив Хосока и помешивает серебряной ложечкой чай. Они всегда ходят в такие тёплые и домашние места, когда вдвоём — не особо любят напитки в пластиковых стаканчиках. Хосок видит, что она собирается с силами, чтобы сказать что-то важное, по тому, как она хмурится и периодически отводит взгляд.
— Оппа, я знаю, ты не мой и не ко мне, но давай попробуем?
Они знакомы с детства, росли вместе. Маленькая Юсун всё время находилась у них дома и первая научилась готовить. Хосок откуда-то знает, что у неё очень мягкие и тёплые руки. Она работает в каком-то крупном агенстве, всегда узнаёт новости первой, имеет свой дом и присматривает за его, Хосока, собакой, когда он занят.
– Юсун, понимаешь...
Хосок не знает, как сказать, что он влюблен в её лучшую подругу, что старше их обоих.
Ему немного сложно составить предложение о влюблённости в собственную сестру так, чтобы не ранить милую и солнечную Юсун.
Хосок думает, что вряд ли сможет себя простить, если она заплачет.
Вспоминает, как в детстве защищал её от других мальчишек и как дрался с первым её несостоявшимся парнем, когда тот на Юсун попытался замахнуться.
– Сейчас, даже если я скажу «пожалуйста», это не поможет, да?
Её приятный голос вырывает Хосока из своих размышлений и заставляет согласно кивнуть. Да, не поможет. Как не поможет ничего из того, что она вообще могла бы сделать. Юсун смотрит на Хосока несколько секунд. Её взгляд остается всё таким же живым и тёплым, но сама она как-то сникает. Словно закатное солнце, что окрашивает небо в такой же оранжевый, каким отдают её волосы при определенном освещении.
– Понимаю, наверное.
У неё немного не хватает смелости спросить, что теперь между ними будет, и хотел бы Хосок остаться друзьями. Могли бы они?
– Юсун, я не...
Слова застревают в горле комом, потому что он только что сделал главную мечту своей жизни неосуществимой.
Не это самое страшное.
За грустное лицо Юсун, самой женственной и романтичной девушки, что он знает, хочется себе вмазать или застрелиться.
Юсун всегда была милой, искренней и заботливой. Наверное, о такой жене он мечтал, пока не...
Озвучить случившееся страшно даже в мыслях.
За свое поведение становится стыдно. Он никогда не должен был стать причиной её грусти. Не для того он защищал её столько лет.
– Юсун, прости.
Она улыбается рассеянно и натянуто, просто потому что не хочет никого беспокоить. Хорошие девочки никогда не заставят волноваться или переживать своего любимого человека. Так учила её мама. Юсун поднимает на Хосока взгляд и думает, что, видимо, она сегодня не очень хорошая девочка.
Это страшно, в общем-то, только потому, что перед ней Хосок. Правило не сработало уже в который, по счету, раз.
Юсун вздыхает, вытаскивает из кошелька несколько купюр, расплачиваясь за двоих, и поднимается.
Немного, но ей хочется плакать. Хосок смотрит, как собирается уходить из его жизни единственный человек, что всегда его ждёт, помимо сестры и родителей. Хочется, чтобы Юсун сейчас сказала что-нибудь типа эй, Хосок, мы все еще можем остаться друзьями.
И рассмеялась, искренне и широко, показывая ряд идеально-ровных белоснежных зубок.
Но Юсун упрямо молчит.
Хосок вспоминает, что парень здесь вообще-то он, когда Юсун поднимается со своего места.
Стул за Хосоком падает с громким стуком, привлекая к себе внимание посетителей, когда Хосок, перегнувшись через стол, обнимает Юсун. Он держится за неё изо всех сил, цепляется как за спасительную соломинку.
– Дурочка, господи, Юсун, хватит быть сильной, я всё ещё не могу, только не уходи так просто, пожалуйста, мы же столько....
Слова сами вываливаются из Хосока. Он даже не думает о том, как сейчас поступает. Ему просто нельзя потерять Юсун.
– Ты дурак, Хосок.
Она впервые за несколько лет позволяет себе заплакать перед ним.
Чонгук выбирает Юсун назло Хосоку и его сестре. Он в этот раз даже не пытался пригласить Давон, всё равно бесполезно, Хосок её теперь не уступит даже собственному отцу на несколько минут.
В принципе, Чонгук его понимает, ну или может понять, но то злое, обиженное и эгоистичное отступать не хочет, расползаясь по внутренностям тёмным, тёплым и опасным комком.
Чонгук, забывшись в своей отчаянной и бессильной злобе, даже не замечает, что сжимает руки непомерно сильно. Так, что даже больно. Юсун упрямо молчит, пока он прижимает её ещё сильнее, чем уже есть, словно пытаясь вмазать в себя, когда цепляется взглядом за хосокову руку на талии Давон.
О существовании Юсун в принципе и том, что она вообще-то девушка – он вспоминает не сразу. Только когда танец заканчивается и нужно отстраниться. Когда Хосок хоть как-то отходит от Давон.
У Юсун глаза медовые-медовые, светлые и заплаканные. Мокрые щёки и на удивление искренняя улыбка.
Чонгуку становится стыдно.
С Юсун всё ещё немного неловко. Чонгук ведёт себя скованно и не знает, как смотреть на неё, что говорить, что делать. Когда Хосок сказал, что у него есть знакомая, которая могла бы помочь с английским, Чонгук не думал, что это окажется Юсун.
Когда они танцевали, Чонгук не думал вообще.
Юсун улыбается ярко, прячет синяки на запястьях за длинными рукавами светлого свитера и сама словно светится изнутри, от неё исходит ощущение чего-то тёплого, доброго и мягкого. Несмотря на улыбку, в ней чувствуется что-то бесконечно грустное. Чонгуку хочется сбежать. Но она ставит перед ним чашку ароматно пахнущего и очень сладкого чая и вчитывается в задание в учебнике.
Чонгук чувствует себя последним дураком и сказать такое стыдно, но себя он пересиливает и, краснея выдает:
– Я не могу перевести даже задание.
Юсун поднимает взгляд на него, и на секунду в её глазах мелькает удивление, а потом она смеется. Тихо так, по-доброму, и сразу становится понятно – ни капли Чонгука не осуждает.
– Всё в порядке, ты обязательно научишься. Я помогу.
Юсун начинает объяснять с самого начала, заставляя Чонгука повторить алфавит. К счастью, с материалом для первого класса у него проблем не возникает. Они делают короткие передышки каждый час, Юсун тихо и мягко разъясняет тему за темой, отрабатывает грамматику, даёт советы как быстрее всего найти нужные слова в словаре и как проще их выучить, чтобы не потратить слишком много времени. За занятиями никто не замечает, как на улице начинает темнеть, и заканчивают они только потому, что Чонгука начинает клонить в сон.
Пока Юсун убирает посуду и звонит Хосоку, чтобы сказать, что Чонгука уже можно забрать, тот успевает задремать.
Чонгук во сне не очень красивый и очень наглый. Умудряется развалиться на половину дивана. Юсун не замечает, как и сама уже клюёт носом и оказывается рядом. Глаза закрываются сами по себе, и она тихонечко съезжает со спинки дивана к чонгукову боку. По телу разливается ощущение чего-то тёплого и надёжного.
Из сна её вырывает звонок в дверь. Хосок на пороге такой знакомый и такой чужой одновременно, у него раскраснелись щёки и бежевое пальто немного припорошило снегом.
Она улыбается и протягивает к нему руки, чтобы помочь отряхнуться, когда рукав свитера задирается, обнажая тёмно-фиолетовые больные пятна на запястьях. Хосок замирает, а потом осторожно зовет:
– Юсун.
Она смотрит с непониманием первые секунды, а потом перехватывает его взгляд и испуганно замирает.
– Почему ты ничего не сказала?
Юсун молчит и отводит взгляд. Выдавать Чонгука ей не хочется – это вышло случайно и по его, Хосока, вине, в какой-то степени, а Чонгук обиженный ребёнок и, защищаясь, обязательно рано или поздно скажет это.
– Юсун, кто это сделал?
Она только отрицательно качает головой, жмурится и шепчет:
– Хосок, не надо. Это не важно.
Хосок начинает злиться, он совсем не понимает, почему Юсун ему не говорит ничего и даже предположений никаких нет на счёт того, кто бы это мог быть. После того нелепого признания в кафе, она так ни с кем и не встречалась.
Юсун чувствует хосокову злость и ей становится страшно. Ругаться совсем не хочется, но и Чонгука она сдать не может. За эти часы, что они провели над учебниками вместе, она неплохо отвлеклась от грустных мыслей, мальчишка даже смог заставить её по-настоящему рассмеяться. Пусть это и продлилось не больше пары минут.
– Юсун.
В голосе Хосока слышатся нажим и раздражение. Юсун понятия не имеет, что делать, а на глазах выступают слёзы, голос срывается и звучит слишком тихо, бессильно, на грани истерики.
– Они не болят, Хосок. Не надо.
Чонгук выруливает из комнаты вовремя, прожигает Хосока взглядом, как-то чересчур громко и твердо говорит:
– Хён, отпусти её.
Хосок переводит на Чонгука рассерженный взгляд и наверняка собирается сказать что-то о том, чтобы не лез не в своё дело, но ярость и обида внутри Чонгука, в его взгляде, гораздо сильнее, чем хосоковы. Чонгук молод, полон энергии и ещё плохо контролирует свои эмоции. Старшему приходится отступить.
Перед тем, как уйти, Чонгук смотрит на Юсун, отмечая про себя, что она, скорее всего, будет плакать, но Юсун после щелчка замка только сползает обессиленно по стене, вытягивая ноги и думает, что с этими двумя так и не сделала всё то, что запланировала на день.
Её отвлекает вибрация в кармане: собственное негласное правило носить телефон с собой независимо от ситуации.
«Нуна, не плачь, пожалуйста».
В неизвестном номере она интуитивно определяет Чонгука, прежде чем успевает подумать о том, как же, должно быть, жалко выглядела, если заставила даже мало знакомого парнишку беспокоиться. Слёзы подступают сами.
Чонгук приходит на следующий день, минута в минуту, и пытается найти в девушке хоть след от того, что произошло, но она все такая же тёплая, грустная и заботливая. Юсун не злится, когда говорит, что Чонгук её не слушает и думает о своём, и даже не обижается. Так, просто, мягко и спокойно констатирует факт. Чонгук кивает, да, не слушаю, а потом просит прощения и перерыв.
Он осторожно, без нажима обхватывает её запястья сквозь ткань, не позволяя рукавам задраться.
– Нуна, прости меня за это.
Юсун не по себе, ей совсем не хочется вспоминать, как эти синяки появились на её теле. Они и без того болят, не позволяя ни на секунду забыть о том, что на неё никто и никогда не смотрит.
– Всё хорошо, Чонгуки.
Чонгук ей не верит и, может быть, это от того, что он чувствует неуверенность, проскользнувшую не в голосе, но в теле и взгляде.
– Нуна.
Юсун чувствует себя последней неудачницей. Вчера она избежала конфликта с Хосоком на эту тему, но Чонгук упёртый и деться от него некуда, а что сказать, чтобы этот ребёнок остался доволен – она понятия не имеет. Они не так давно знакомы, чтобы уже можно было угадывать, что ему понравится, а что – нет.
– Чонгук, пожалуйста...
Чонгук не даёт договорить, он резко тянет Юсун на себя, растворяя в своих объятиях.
– Не притворяйся, что тебе всё равно на это, нуна.
Он держит крепко, так что Юсун даже не пытается вырываться, заранее знает – бесполезно. Мальчишка растёт быстро, к своим восемнадцати Хосока перегнал и в плечах, и по росту.
Юсун в чонгуковых объятиях тонет, со спины её даже не видно наверняка, и как-то, почему-то, обидно немного становится: то Хосок её зажимает в коридоре собственного дома, то Чонгук, а она даже сдачи дать не может. Чонгукова пятерня, поглаживающая по волосам и спине, кажется издевательством втройне. Что Хосок, что этот – говорят, что им можно верить, а сами играются, вытаскивая и вороша ещё даже не до конца улегшиеся чувства и заставляя плакать каждый раз, когда захочется.
В подкатившем приступе ненависти к себе Юсун с головой накрывает ощущение ненужности и беспомощности, заставляя скулить в голос.
Чонгук только сжимает сильнее, полностью ото всего и всех закрывая, но силу свою контролируя, чтобы ненароком больше не сделать больно.
Юсун не знает, почему начинает барахтаться, она со всей силы стучит по чонгуковой груди, даже умудряется укусить его и воет что-то неразборчиво, тем самым не оставляя ему выбора, кроме как завалить себя на диван, придавив собственным телом. Минуты три он пытается словить её руки, пока Юсун безуспешно старается спихнуть парня на пол. Её два запястья помещаются в одной чонгуковой ладони, и он очень старается не причинить боли, пока ждёт, как затихнет чужая истерика.
Юсун успокаивается спустя минут десять, смотрит Чонгуку прямо в глаза и выдыхает:
– Ты жестокий.
Чонгук не понимает, а она ничего не объясняет.
– Можешь меня отпустить, я в порядке.
Чонгук видит зарождающееся безразличие, превращающее медовые глаза в обычные жёлто-коричневые, и чувствует, как по телу, холодными и склизкими щупальцами, расползается страх.
Он вываливает на Юсун всё, надеясь успеть прежде, чем случится что-то, как ему кажется, непоправимо страшное. Чонгук говорит всё, что идёт в голову, не позволяя двум тёплым искоркам на дне чужого зрачка затухнуть, и в отчаянии даже целует синяки на запястьях, вновь доводя до слёз.
Юсун уже не дёргается и не воет, просто трясётся беззвучно под ним и шёпотом спрашивает:
– Зачем ты это делаешь?
Чонгук прячет глаза за чёлкой, он не знает, как объяснить, и зачем вообще:
– Я просто чувствую, что так не должно быть, я не знаю почему, нуна.
Она закрывает глаза, искренне надеясь успокоиться, и даже получается, ровно до того момента, как Чонгук прижимается своим лбом к её.
– Ты этого всего не заслужила, нуна.
Юсун его проклинает и сдаётся, комкает футболку у Чонгука на спине, больно впивается короткими и крепкими ногтями в его кожу сквозь ткань и всхлипывает.
У неё, кажется, никогда не получится быть сильной.
Утром следующего дня Юсун просыпается на диване одна. Чонгуку хватило ума укрыть её пледом и такта уйти, но не убрать со стола учебники и кружки.
Убирая беспорядок и доделывая всё то, на что вчера не хватило ни сил, ни времени, она не замечает, как проходит половина дня, и на пороге сам собой снова образовывается Чонгук.
Сказать ему уйти в голову даже не приходит, он, конечно, помучил её вчера изрядно, но сегодня Юсун чувствует себя определённо легче. Да и как Хосоку потом всё объяснять?
Они занимаются в привычном темпе, а когда заканчивают, Чонгук не торопится: неспешно допивает чай, закрывает учебник.
Перед тем, как уйти, он касается губами лба Юсун и треплет своей большой ладонью по волосам, оставляя девушку в полной растерянности.
Чонгук продолжает приходить изо дня в день, и каждый раз остаётся допоздна. Он не делает ничего лишнего, усердно учит английский, прилежно выполняет то, что Юсун даёт ему на дом. Это странно, но она не чувствует неловкости после того, что случилось. Иногда в перерывах Чонгук помогает ей с домашними делами и постепенно они начинают говорить не только про учёбу.
В этот раз с английским не клеится, Чонгук снова думает не о том, а Юсун не может ничего сделать. Она только вздыхает и закрывает учебник, объявляя что на сегодня всё.
— Нуна, я не хочу уходить.
Чонгук умеет притворяться, когда надо, и умудряется уговорить её на просмотр телевизора. Они сидят рядом, близко, на экране какой-то боевик, и Чонгук довольно быстро ощущает чужую дрожь. У Юсун пол без подогрева и приоткрытое окно, а она в одних шортах.
Он осторожно приобнимает Юсун, придвигая к себе. Она вздрагивает и смотрит с непониманием, и Чонгук боится спугнуть и разрушить всё, пытаясь подобрать правильные слова, он старается найти правильный выход из ситуации:
– Всё хорошо.
От чонгукова шёпота по телу пробегают мурашки, но звучит он доверительно и обнадёживающе. Так что она смотрит внимательно ещё пару секунд и, не почувствовав ничего плохого или опасного для себя, кивает, послушно устраиваясь у него под боком.
К концу фильма Юсун, убаюканная чужим теплом и впервые за много лет ощущающая себя замеченной, засыпает, полностью оперевшись на него.
Чонгук выключает телевизор с минимумом движений и наблюдает за спящей девушкой, совсем без стеснения. Отмечает про себя ранимость и излишнюю храбрость, слегка побледневшую кожу, и думает, что Юсун не пойдёт такая мертвецкая бледность, как у Давон. Он чувствует что-то для себя еще непонятное и. несомненно, приятное оттого, что во сне к нему прижимаются достаточно близко, неосознанно доверяя.
Она открывает глаза, когда Чонгук осмеливается убрать упавшую прядь за её аккуратное ушко. Девушка моргает сонно и тихим со сна голосом просит прощения за то, что заснула.
Чонгук улыбается широко и ни капли не зло, и снова повторяет, что всё хорошо. В своём эгоистичном желании не отпускать он всё равно дает ей выбор, показывая, что не против посидеть так ещё немного, когда почти незаметно, всего на секунду, но прижимает сильнее к себе.
Они задерживаются так не больше, чем на пару минут, пока длится зрительный контакт, и это, наверное, что-то вроде компромисса.
– Надо всё убрать.
Юсун приходит в себя первой и нехотя поднимается, морщась от того, что у неё затекли ноги, а потом думает, что Чонгуку, должно быть, ещё хуже, потому что он вообще не шевелился, пока она спала.
Чонгук, однако, всем своим видом показывает, что в полном порядке, и предлагает помочь тоном, не терпящим возражений.
Оказавшись на кухне не одна, Юсун не знает куда себя деть – Чонгук слишком шустрый, сам моет и вытирает посуду, отставляя в сторону, а после спрашивает куда убрать, и первый из всех, кто когда-либо был у неё дома, – помимо Хосока, разумеется – говорит, что полочка находится слишком высоко, неудобно, и что следует быть осторожнее, когда она остаётся одна.
Юсун, кажется, не до конца проснулась, потому что в парне напротив ей мерещится что-то заботливое по отношению к себе.
Уходя, Чонгук не прикасается к Юсун н и к а к – и это немного расстраивает.
На следующий день Чонгук возникает на её пороге в девятом часу утра, весь взъерошенный, взмокший и холодный, он не больно стукается своим лбом об её, и придерживает Юсун за голову, не позволяя отстраниться, дышит всё ещё отрывисто, пытаясь восстановить дыхание, и смотрит в глаза. Чонгук, кажется, бежал – румянец на его щеках выдаёт, а ещё, почему-то, не оделся как следует. На улице зима, а на нём только толстовка и рваные джинсы.
Чонгук выглядит немного озадаченно и смущенно, но взгляд не отводит, а потом выпаливает первое, что приходит в голову, забив на все красивые речи. Всё равно идеально у него не выйдет, а заикаться и выглядеть нерешительным кретином перед девушкой, которая нравится, хочется меньше всего.
– Нуна, будешь со мной встречаться?
Юсун кивает прежде, чем осознаёт, а когда понимает – пугается собственной реакции.
Чонгук замечает и хмурится.
– Нуна, что-то не так?
Она мотает головой и не знает, как объяснить, но Чонгук и не нуждается. Он всегда хорошо чувствует чужой страх, но в случае с Юсун – обещает себе не торопиться.
Гулять они идут чисто потому, что заниматься нет настроения ни у кого. Долго бродят по зимнему городу, а потом Чонгук покупает ей горячий кофе из фургончика на улице и внимательно следит за реакцией на любое своё действие, готовый отступить в любой момент, если только что-то для Юсун будет слишком.
Но девушка только благодарно улыбается и принимает стаканчик с горячей жидкостью, и всю дорогу домой сербает её по чуть-чуть, заставляя Чонгука улыбаться и чувствовать себя немного нелепо.
Он сдерживает себя всю дорогу до дома, а на пороге всё же обнимает порывисто и видимо, зря, потому что через пару минут Юсун как-то слишком торопливо отстраняется и прощается с ним, скрываясь за дверью.
Всё таки, напугал.
Чонгук не хочет, чтобы у него с Юсун начинались проблемы из-за чего-то вроде этого. Поэтому он появляется у неё ни свет ни заря, без пятнадцати пять, с коробкой не самых дорогих конфет и белым шоколадом – единственное, на что хватило его финансов.
То, что Юсун его не начала избегать, что не уехала на другую сторону земного шара хоронить несуществующего котика – не может не радовать.
Чонгук не сдерживает улыбки, глядя на неё такую: без косметики, с неуложенными и тяжёлыми волосами, сонным взглядом и голыми ногами. Ей, наверное, холодно. Зимой, тёмным утром, полураздетой стоять у порога с открытой дверью; мороз пробирается в квартиру.
Чонгук заходит, когда она его пропускает, не раздевается и не разувается, смотрит прямо и слишком смело просит:
– Нуна, прости меня за вчерашнее.
Юсун улыбается добродушно и сонно, первая протягивает к нему руку и ерошит волосы.
– Пошли чай пить и завтракать, раз сладкое принёс.
С шоколадом Чонгук прогадал, конечно, но теперь знает, какой Юсун любит, и обязательно порадует её на днях. Ещё он впервые ест что-то настолько вкусное и простое на завтрак: она превосходно готовит.
Разговаривать с утра хочется не сильно, и едят они большую часть времени в молчании, лишь изредка перебрасываясь какими-нибудь незначительными фразами. Посуду моет и убирает Чонгук, отправляя девушку в комнату, а, приходя, обнаруживает её задремавшей на диване.
Чонгук не знает, зачем это делает; ему просто хочется и, руководствуясь каким-то своим внутренним желанием, он умещается на узком диванчике рядом, близко-близко, настолько, что её лицо всего в нескольких сантиметрах от его плеча.
Он разглядывает спинку дивана и, стараясь не разбудить и не вызвать неприятных ощущений, едва заметно перебирает чуть рыжеватые прядки. Это интересно, немного страшно и очень ново, потому что Чонгук не знает, любит ли Юсун, когда прикасаются к её волосам и, какова будет реакция, если вдруг она проснётся.
Чонгук засыпает, убаюканный собственными мыслями и её тихим и размеренным дыханием, которое отражается на его коже в вырезе футболки.
Юсун открывает глаза и боится пошевелиться. Тёплый и заботливый Чонгук рядом оказывается непривычным. В смысле, она ещё ни с кем не спала так, чтобы действительно просто спать. С ней, в принципе, никто и никогда не обращался настолько бережно, как это делает Чонгук. Забота Хосока на вкус совсем другая – кисловатая и озорная.
От Чонгука пахнет чем-то приятным и тягучим, своим, но это не парфюм. Его руку, оказавшуюся на своей спине, убирать совсем не хочется и, если честно, это первый раз когда Юсун просыпается, чувствуя вокруг тепло, безопасность и ничего больше.
Очень хочется продлить этот момент, чтобы время в этой комнате застыло ненадолго или двигалось лишь по её желанию.
– Доброе утро.
Со сна Чонгук тихий и ленивый, даже не двигается, будто знает, о чём Юсун думала последние секунды.
Она чувствует себя слегка неловко и щёки краснеют. Чонгук думает, что это мило и что ему бы хотелось быть ближе. Ну, там, проскочить все эти моменты, когда его боятся или отталкивают, и перейти уже к стабильному и спокойному, которое Юсун так хочется подарить.
Он быстро прогоняет подобные мысли прочь, чтобы по случайности и эгоизму не натворить глупостей, и предлагает погулять, прежде чем начать заниматься.
Они прогуливаются до парка и обратно, обедают в первой попавшейся лапшичной и платят пополам.
На улице влажно, и снег тает, едва долетая до асфальта. Юсун чувствует себя промозгло.
После этого момента отношения так и замирают на мёртвой точке. Чонгук не трогает и не давит, Юсун боится жалости и остаться одна. Чувство беспомощности не уходит насовсем и мешает определиться.
Кто не выдерживает, и идёт навстречу первым – не ясно, наверное, вместе.
Как-то так само собой выходит, что они засиживаются дольше обычного. Чонгук не особо хочет уходить, а она не прогоняет.
Просто Юсун решает попробовать, и они лежат в кровати вместе, непозволительно интимно, но Чонгук ничего не делает. Просто придвигается близко, так, что грудью чувствует её лопатки, и впервые ясно осознаёт, какая Юсун хрупкая и ранимая.
У неё солью режет глаза и ноги переплетаются с чонгуковыми – ткань его серых спортивных штанов не тонкая, но даже сквозь неё ощущается тепло, исходящее от Чонгука.
Чонгук с интересом оглаживает тёплыми пальцами чёрную звезду на её руке, касается каждого её острого кончика, а затем перебирается на тыльную сторону ладони, рисует незамысловатые, только ему понятные узоры, и целует в шею, ненавязчиво и без принуждения.
Никто не срывается. Это, скорее только толчок к действию. Ко внимательным и нежным поцелуям по всему телу, к изучающим рукам. Чонгук целует везде, где она подставляется, взамен позволяя трогать себя везде, где захочется.
Юсун со своим одиночеством и недостатком ласки сверхотзывчивая и жадная на прикосновения.
Она просыпается первой, сама и разглядывает лицо Чонгука, тянет к нему руку, чтобы убрать чёлку с глаз, гладит подушечками пальцев шею и скулы. Повторяет каждое касание по нескольку раз, пока Чонгук, притворявшийся, не хмыкает тихонько и не ловит губами её запястье.