☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Исин смотрел на осколок зеркала в своей ладони и щурился, от всей души желая, чтобы горячая влага, плеснувшая раскалённой стеклянной крошкой по глазам, исчезла. Но слёзы туманили взгляд, Исин поднял глаза, чтобы возмутиться и бросить зеркало обратно в горячие пальцы, что минутой назад протянули ему этот нелепый осколок, но Чондэ исчез, словно его никогда не было, лишь лёгкий аромат мяты, которую с детства ненавидел Исин, всё ещё витал в воздухе.
Он зажал кусок зеркала в ладони и дрожащими пальцами развернул скрученный листок, исписанный ровными рядами. Таким знакомым языком, что вселял надежду, хотя и горчил болью потери. Родной почерк с узнаваемыми запятыми и чудными завитками в его имени.
«Исин… Нож, что я подарил тебе, достался мне от папы — береги его, как зеницу ока. Никому не давай в руки, не меняй, что бы ни предлагали. Он сослужит службу тогда, когда ты не будешь ожидать. Прости, я не силён в зачаровании, но это всё, что я смог выжать из себя и вложить в этот осколок зеркала, ещё один у меня. Не смотри, что мутный — иногда пелена рассеивается и становится видно что-нибудь, кроме тусклого стекла… Пока зеркало светлое — я буду знать, что ты жив… И ты знай, что где-то там есть я, и где-то здесь есть ты… Антуриум, что я подарил тебе — это просто цветок, но и в нём таится нечто — моя любовь к тебе. Поливай его и думай обо мне. Прости, что не обещаю вернуться, ненавижу не выполнять обещания. Береги себя. Твой Чондэ».
С уходом Чондэ есть Исин почти перестал — на фабрике прошло сокращение, и они получали только паёк по карточкам с обязательным отстаиванием очереди и регистрацией. Жалкие крохи он оставлял себе, остальное отдавал старому омеге Кихёну, что когда-то приютил голодного оборванца и до сих пор давал кров, хотя Исин вырос, а ведь мог бы сдать его в увеселительный дом, чтобы деньги отработал.
Кихён передвигался только в пределах квартиры — подводили скрученые подагрой ноги, потому и паёк получить не выходило. С такими не считались, хотя какие-никакие деньги Кихён получал за неплохой самогон, который настаивал на добытых Исином и Чондэ травах. Но в последние недели омега слёг совсем, и квартиру обчистили, пока Исина не было дома. На старика внимания не обратили — вынесли почти всё, что можно было сбыть.
Исин долго успокаивал плачущего омегу и пообещал, что найдёт способ прокормить человека, который не сдал его властям в своё время, хоть и мог. Странный цвет глаз, с которым угораздило родиться Исину, считался признаком магии, и такие дети редко доживали до двадцати — их сдавали родственники, соседи и продажные друзья. Но деревянный дом, в который много лет назад привели Исина, не боялся властей и своих не сдавал.
Но однажды Исин лишился последнего. Ни омеги, ставшего ему папой, ни пайка, ни дома, ни вещей не стало. Только то, что было на нём и по карманам, да воспоминания, закрытые в сердце, подальше от злого мира, — всё, что осталось. Никому ненужный молодой бета, не имеющий запаха, пусть и привлекательный, ещё и с подозрительными глазами, из-за которых никто не желал связываться с ним, потому что голубые глаза бывали только у тех, кого опасались, он не представлял, куда податься. Церковь преследовала таких, даже если они не были магами.
Исин никогда не имел магических сил, и даже появление в его жизни голубоглазого перевёртыша Чондэ не пробудило в нём ничего, и значит, он был обычным, самым обычным неудачником со странными глазами. Он даже за себя постоять толком не мог, отбивался, как умел, но чаще получал тычки. Потому стал скрытным и быстро передвигался от одной лёжки к другой, чтобы никто не пронюхал, что мальчишка, с трудом устроившийся носильщиком к зеленщику, бездомный.
Без Чондэ было холодно и пусто. Голод часто терзал Исина, но не тот, что скручивает живот болью, а тот, что не даёт уснуть без горячих рук, тёплых слов и крепкой груди за спиной. Исин понимал, что Чондэ и без того сильно задержался в городе, что церковники висят на хвосте, но никак не мог ожидать, что тот уйдёт без него.
***
Перевёртыш показался впервые, когда Исина зажали в подворотне в попытке отобрать зарплату, которую как раз выдали фабричным. Поджарый чёрный волк с серебристым пятном на шее появился внезапно и, рыкнув, разогнал всех хулиганов, а потом развернулся к сжавшемуся у стены бете. Вот только к Исину подступил уже не волк, а обычный парень с лукавой улыбкой и пронзительными голубыми глазами. Вовсе не такими пасмурно-серыми, как у Исина.
Ведь только потому он и был ещё жив, что глаза не светились васильковым или ясно-голубым, тогда никакая сила не вырвала бы Исина из лап Церкви.
— Привет.
Вот так вот просто. И Исин, как завороженный, пошёл бок о бок с Чондэ. Он молчал и кусал губы, пока звонкий и весёлый голос перевёртыша вещал о том, как судьба удачно его занесла, что он спас обворожительного омегу. Исин сначала растерялся и зарделся, а уж потом тихо заметил:
— Я не омега.
— Да? — вскинул бровь Чондэ и принюхался. — Готов спорить, что это не так, но тебе виднее. Тебе лет сколько?
— Был бы я омегой, было бы нетактично задавать такой вопрос, — буркнул Исин, косо глядя на идущего рядом парня. — Мне восемнадцать.
— Значит, фаза на подходе? — перевёртыш наглым образом сунул нос Исину за шиворот, утыкаясь холодным кончиком в ключицу.
— Эй, — Исин не сдержался и толкнул перевёртыша в плечо. — Ты — хам. Мы даже не знакомы.
— Я Чондэ, — парень протянул руку Исину, без разрешения сжимая его ладошку и довольно улыбаясь, отчего изогнутые губы стали ещё привлекательнее. — А ты, судя по всему, Исин.
— Откуда ты? — удивлённо уставился на него Исин и прищурился, он своего имени точно не называл.
— Я весь такой загадочный, — произнёс Чондэ, но не удержавшись, хохотнул. — Думаю, «отдай деньги, Исин» тебе о чём-то говорит.
Исин измученно посмотрел на Чондэ и захихикал. Ситуация была до безобразия нелепой, но забавной, если не считать того, что мысленно он почти попрощался с зажатыми в ладони грошами, которые дали бы какую-никакую пищу на месяц. И не стоит забывать о душистом мыле, на которое он откладывал копейки. Пусть дегтярное, чёрное, как ночное небо и мыло отменно, но Исину хотелось хоть чуть-чуть пахнуть, как омеги.
Они быстро добрались до дома, и Исин повёл Чондэ по шаткой лестнице к убогой двери, а потом отчаянно краснел перед Кихёном, объясняя, что альфа спас его и ему негде переночевать. Но вместо ругани получил улыбку и кусок душистого мыла на старческой ладони.
Исин долго мылился, смывая рабочую грязь и думая о сидевшем на его кровати Чондэ, которого не испугался и не выгнал Кихён, хотя Чондэ был первым перевёртышем в их двух комнатах, в которых жил Исин с детства. Кихён никогда не доносил ни на кого, но и не водил на ночлег ни магов, ни перевёртышей. То ли опасаясь за свою жизнь, то ли за любознательного проныру Исина.
Вернувшись из ванной комнатки в облаке душистого пара, Исин едва не шмыгнул обратно от вида вытянувшегося лица Чондэ. Конечно, он же спасал невнятного замухрышку, с ног до головы покрытого угольной пылью, а теперь Исин был чист, опрятен и изумительно пах розовым мылом. Чондэ со стуком захлопнул рот и звонко чихнул.
— Твой запах мне нравится больше, чем… — Чондэ принюхался и задумался на секунду, — чем розы…
— Но я не пахну, — возразил Исин, поправляя рукава старенькой вылинялой, но чистой и заштопанной рубашки.
— Пахнешь. И так изумительно, что голову кружит. Веришь?
— Да…
Когда Чондэ притянул его к себе, целуя, Исин просто ответил, размыкая губы и позволяя делать с собой всё, что вздумается. А вздумалось Чондэ до нереального много: и поцелуи, и горячие ладони на худых рёбрах и наглейшим образом втиснутая между коленей нога, когда Чондэ уронил Исина на кровать.
А потом и больше, когда стало всё равно, что руки Чондэ непозволительно горячие исследуют тело, и им вторит шаловливый язык, что от каждого движения скрипит старенькая кровать, что вздохи и стоны давно уже глушит стук крови в голове, а шёпот Чондэ плавит последние крохи разума. Исин растворялся, подавался под губы и вцеплялся в спину Чондэ, будто это способно было удержать его в реальности.
— Иногда древние сказки из пыльных манускриптов не врут, — уже после прошептал Чондэ засыпающему Исину. — Я знал, что соулмейты существуют.
Исин не понял тогда этих слов, лишь сонно улыбнулся и прижался плотнее к Чондэ, спасаясь от сквозняка, тянувшего из треснувшего окна. Уже позже, скитаясь из лёжки в лёжку, Исин узнал, кто такие соулмейты и почему на них охотятся церковники. А тогда разнеженный любовью пропустил мимо ушей мягкий шёпот, не вникая в сказанное. Сейчас же он многое бы отдал за то, чтобы услышать из уст Чондэ старое предание и завалить его вопросами.
Чондэ остался с ним на месяц, в один из дней которого даже странный цветок в надщербленном горшке притащил. Тот был кроваво-красный, будто состоящий из одного лепестка с длинным золотым пестиком в середине. Чондэ белозубо улыбался, а Исин не хотел знать, где именно перевёртыш добыл цветок, принимая его из рук и получая поцелуй. А лёжа в кровати после наслаждения сексом с альфой, Исин услышал легенду о цветке.
— Давным-давно злой и гадкий вождь хотел взять в мужья прекрасного омегу, он был совсем как ты, — Чондэ погладил Исина по скулам и поцеловал в висок. — Был добр к людям и прекрасен. Вождь захватил поселение и насильно собирался взять понравившегося омегу, но из-за желания поработить народ, а не полностью вырезать, пришлось соглашаться на женитьбу. Юный омега не горел желанием быть отданным злому и коварному вождю, потому в день свадьбы, когда разожгли церемониальные костры, он ступил в пылающий огонь в красном подвенечном наряде. Вспыхнуло пламя, скрывая омегу, но узревшие это боги не дали погибнуть бедному юноше, превратили они его в красный, яркий цветок, прекрасный и пленительный, каким был омега, с золотой серединой, каким было и его сердце. А поселение превратилось в густой непроходимый лес, все жители обернулись стройными деревьями, окружающими грациозные цветы, а злой вождь окаменел навсегда.
— Какая грустная легенда, — вздохнул Исин, сверкавший до этого глазами на альфу в темноте, и положил голову Чондэ на плечо. Альфа обнял его и укрыл ему спину, спасая от ночной прохлады.
А спустя несколько дней Чондэ сунул в руку ничего не понимающего Исина осколок зеркала и исчез из его жизни. И пусть перевёртыш пах нелюбимой с детства мятой, что раньше ассоциировалась лишь с побоями, но Чондэ изменил его отношение. Лаской, поцелуями изгоняя память прошлого из разомлевшего Исина. И сейчас он последнюю монетку мог отдать за веточку мяты, что пахла, как Чондэ.
***
Исин скукожился на полусгнивших досках и покрепче запахнул полы драного пальто. В холодной, непроглядной темноте в сырости и одиночестве он проводил очередной день. Энергия, что била ключом, пока рядом был Чондэ, стала иссякать, дом он потерял в пожаре вместе с документами, надеждами и осколками счастья, а потом так и не смог доказать властям, что он действительно Чжан Исин и восстановить продуктовую карточку.
Их деревянная хибара латанная-перелатанная бельмом на глазу была у многих. Как вообще она выжила среди каменных джунглей? Но это был какой-никакой дом, где постель ещё хранила запах Чондэ. В пожаре часть жильцов погибла, остальные бежали от служб, приехавших разбираться. Никому не хотелось попасть под раздачу, учитывая, что в доме часто ночевали маги или перевёртыши — такого с рук не спустили бы.
Так и разбрелись выжившие жильцы кто куда. Исин в первую же ночь вернулся на пожарище, но вовремя успел укрыться в тени изрядно подкопченного дома, когда по обгорелым обломкам скользнул ослепительный луч прожектора. Исин сквозь слёзы вздохнул, и понял, что дороги назад нет.
— Спите спокойно, граждане города! Очередной маг и перевёртыш укрыты в Чертоге Солнца, не потревожат они ваш сон своим существованием!
Каждый день ходил по городу разодетый, как павлин, альфа и вещал громким голосом о поимке ещё одного мага или перевёртыша, успокаивая своими словами горожан, запуганных до полусмерти угрозой существования магии и её применения. И каждый раз Исин с трудом сдерживался, чтобы не подлететь к альфе и не вцепиться в его роскошный наряд, спрашивая подробности. Каков был маг? Каков перевёртыш?
С содроганием сердца Исин слушал, как шепчутся жители, как омеги горестно вздыхают, а альфы горделиво говорят: «Вон каков наш клерик! Не чета бывшему бургомистру! Что ни день, новых врагов отыскивает и разит не устающей рукой». Но никто не говорил о чёрном волке с серебристым пятном, никто не говорил о маге с кошачьей улыбкой, и Исин надеялся и верил в лучшее.
Он покрепче сжал обломок зеркала, благодаря которому выжил, не сгорев вместе с хибарой — потому что сидел в парке у озера и до рези в глазах всматривался в мутное стекло, в котором на мгновение возник грустный Чондэ и растянул губы в подбадривающей улыбке, чтобы исчезнуть спустя мгновение.
Родственников у Исина не было, и он не знал куда податься — да и мало кто пустил бы к себе бездомного мальчишку со странными глазами. Иногда Исин смелел и выходил к палаткам Красного Креста, чтобы бросить горячего внутрь, но быстро исчезал оттуда, стоило тихому роптанию теней усилиться.
Происходило что-то страшное и непонятное, чувство подспудного ужаса гнало Исина прочь от ночлежек и скоплений людей, где тени шептали так громко, что хотелось зажать уши ладонями и кричать, чтобы собственный голос перебил, заглушил кошмарный шёпот мёртвых.
Антуриум, погибший в пожаре, часто снился Исину, и он вскакивал, весь мокрый и липкий от холодного пота, со сведёнными судорогой пальцами. Так мало просил Чондэ, но и банальнейший цветок Исин не сберёг. Символ их любви. Проснувшись, Исин часто беззвучно плакал, обкусывая костяшки пальцев, чтобы никто не услышал, и тени не зашептали вновь.
Иногда ему снился человек без лица, что сидел на нарах в одиночной сырой камере. Вместо собственного лица у него было старое, потрескавшееся зеркало. Мутное, грязное, засиженное мухами, оно не отражало ничего, лишь изредка по зеркальной поверхности проходила рябь, и можно было увидеть отражение мира.
Жуткое лицо Исин видел чаще всего в профиль — гладкое, чуть выгнутое и мёртвое. Длинные волосы неестественно серебристо-серого оттенка свисали до лопаток и будто мерцали в темноте. Исину даже пахло горьким дымом и сырой затхлостью, от которых волнами поднималась тошнота. Иногда человек вставал и его сутулая, в тонком сером саване фигура медленно передвигалась по камере.
Исин готов был поклясться, что слышал стук не башмаков, а когтей, длинных и хищно изогнутых, только крупнее, чем на тощих руках. Проходящие мимо его камеры люди шарахались и жались к стене, лишь бы он не протянул к ним свои руки, лишь бы не обернулся мёртвой маской навсегда застывшего стекла, в котором отражались их исхудалые, обречённые лица. Они до ужаса боялись этой маски, под которой прятался некто, незнакомый и опасный в этой неизвестности.
Чаще всего Исину снилось, что он лежит на соседних нарах, сжимается от каждого движения и молит судьбу, чтобы загадочный человек не смотрел на него. И тот не смотрел, будто слыша, будто читая мольбы с перепуганного лица Исина, которое он прикрывал дерюгой, что служила одеялом и ничегошеньки не грела, но так было всё равно лучше, чем без неё.
Сегодня во сне что-то изменилось. Исин закашлялся, застонал и болезненно захрипел, глядя в потрескавшийся и кое-где облупившийся потолок камеры. Шаги мрачного и пугающего собрата по несчастью замерли, отзвуком перестука когтей полоснув по сознанию. Исин вздрогнул и со страхом увидел, как медленно, настолько, что не сразу разобрать, к нему поворачивался мужчина с седыми волосами.
Он сделал шаг-другой к Исину, вновь рассекая воздух фантомным скрежетом когтей-кинжалов, замер на мгновение, шумно принюхиваясь и будто впервые замечая в камере кого-то ещё. Он подошёл вплотную и склонился над замершим Исином, что от ужаса забыл как дышать и лишь смотрел, как сквозь мутную плёнку зеркальной глади медленно проступают очертания его собственного перекошенного от ужаса лица, жалкого и ничтожного перед судьбой.
Исин не нашёл в себе сил двинуться, как всегда и бывает в кошмарах тело отяжелело, превратилось в металлическую вату, а колени — в кисель и жижу, не давая возможности пошевелиться. Лишь ужас терзал его, выгрызая кусками податливое нутро. Мужчина склонился ниже, и паутина серебристо-серых волос коснулась лица Исина. Рот сам по себе открылся, но ни звука не слетело с потрескавшихся губ.
Мужчина склонился ещё ниже, чуть поводя головой из стороны в сторону, словно не видел Исина, а лишь чуял его. Исин зажал ладонью рот и не мог оторвать взгляда от своего испуганного лица в зеркале. Когтистая ладонь прощупала нары рядом с Исином, зацепила дерюгу и легла на его грудь.
Зеркальная маска сделалась кристально чистой всего на мгновение и отразила то, чего не могла — улыбающийся Исин на траве, у головы будто венком сплелись ромашки, а чуть выше — жемчужно-голубое небо с клочками пенистых облаков, к которым он тянул руки, и в одной из них был зажат кроваво-красный антуриум с золотым пестиком-сердцевиной, с которого сеялась пыльца и падала Исину на лицо.
Исин дёрнулся от яркого видения, послышался звук раздираемой когтями дерюги, и в грудь плеснуло горячим, обожгло болью, и неспешно, замедленно, как бег во сне, зеркальная маска треснула наискосок, вверху осыпалась мелкой обжигающе холодной крошкой на лицо Исину, а потом со звонким хлопком откололась её половина, и послышалось приглушённо-ломкое:
— Исин?
Сон раскрошился раньше, чем осыпалась маска, и Исин так и не понял, кто находился под ней. Он подхватился с подгнившего деревянного настила, хватаясь за горло и пытаясь отдышаться. Влажная сырость пробиралась под одежду, трогала ледяными пальцами, превращая сон в реальность, а явь в сновидение.
Тени подобрались слишком близко, Исин поднялся на негнущиеся, затёкшие от долгого лежания на твёрдом ноги, отступил на шаг, а потом опрометью вылетел из заброшенной стройки, по которой спустя секунду прошёлся луч прожектора. Его почти нашли. Пусть и искали, скорее всего, не кого-то конкретно. Иначе, его бы давно повязали. Например, вчера, когда он умудрился уснуть в тёплом шатре Красного Креста.
Исин инстинктивно ощупал карманы, проверяя наличие ножа и осколка, и выбежал из тени здания, стремительно прячась в нише стены другого. Мимо прошли церковники, тихо переговариваясь и обсуждая промозглую погоду, что день ото дня становилась всё хуже, а проклятых магов и перевёртышей как магнитом тянуло к городу, где можно было обогреться и обобрать граждан.
Иногда Исин думал, что многие церковники низкого ранга тоже не в курсе, почему охота на магов и перевёртышей идёт до сих пор, им вешали лапшу на уши так же, как и остальным, не раскрывая карт, не делясь тайнами. Они были обычными ищейками, и не всегда породистыми, чаще обычными шавками на коротком поводке у главного клерика.
Узнав тайну соулмейтов, Исин долго не верил, но даже засыпая в объятиях горячего Чондэ, он всё же запомнил это слово, и когда услышал его из уст одного из укутанных в лохмотья слепых бродяжек, не пожалел заработанной монеты в обмен на историю об осколках души.
— Церковь, монополизировав право заключения брака, объявила соулмейтов вне закона, — до шёпота понизив голос, вещал слепой бродяга, — назвала бесовскими играми и прочим непотребством. Чаще всего парными были обычные люди и маги, либо люди и перевёртыши, с которыми Церковь начала войну задолго до рождения дедов моего отца. Потому что право на чудо должно было принадлежать Церкви, а не простым смертным. Встретивший свою половинку души человек обретал любовь и нечто большее…
— Что? — затаив дыхание уточнил Исин.
— Развитие магических способностей у обоих, потому Церковь так охотится на всех, кто может посягнуть на их власть, только я тебе этого не говорил, малец, — слепец потрепал Исина по макушке и шепнул: — Беги.
Исин среагировал мгновенно, скрываясь во тьме переулков, до того, как застучали подбитые гвоздями сапоги по камням мостовой. Он даже не поблагодарил бродягу за историю и предупреждение, заинтересованный рассказом он упустил нарастающий шёпот теней и одиночные выкрики, предупреждающие о приближении церковников.
Теперь у Исина было много пищи для ума, он складывал данные, обрывки воспоминаний, мысли о Чондэ, услышанное и подслушанное, и как бы он не поворачивал, выходило, что Чондэ был его соулмейтом. Вспомнить, как светилось тело Чондэ, будто пронизанное солнечными лучами, как возросли его силы, когда он сам признался, что такого с ним ещё не бывало.
Вот только Чондэ ушёл. И непонятно, то ли спасти его хотел, то ли испугался открывающейся мощи, то ли такова судьба Исина — терять близких. Поломав голову, Исин стал откладывать заработанные и найденные монетки для бродячих слепцов, которые оказались бывшими детьми со странными глазами, и чтобы их не забирали церковники, родители ослепляли своих детей, спасая им тем самым жизни.
Потому ведали слепцы больше, чем другие. И ходили под носом у Церкви, неузнанные, но не менее смертоносные в своих острых словах сочинённых баллад. Ведь слепцов слушать собирался люд разных сословий, а Церковь не смела хватать бедняг, потому как клерик сам подписал указ об охране убогих и сирых, и теперь скрипел зубами каждый раз, когда пели слепцы не о том, что велено.
Среди сотен мифов, легенд, сказок, былин и песен Исин искал ту самую скрытую истину, по наитию отсеивая слова, складывая в уме и запоминая. Прошла зима, зазеленели сады, когда Исин узнал, где искать Чертог Солнца. Именно так ехидные языки называли тёмное и мрачное здание в степи на юге от города, на самом краю высоченного утёса, обрывающегося над бушующими волнами.
На каждом кирпиче было высечено сияющее солнце, что должно было жечь магов, перевёртышей и противников Церкви. Жгло ли оно так, как о том говорили, не знал никто — не выбирались оттуда пленники. А омеги соглядатаев и тюремщиков, что могли хоть что-то рассказать об этой тюрьме, были мрачны и молчаливы, безъязыки и тихи.
В первые дни лета Исин уже имел в схронах запас сухарей и пузырей с водой, немного драгоценной соли и настойку в толстостенной зелёной бутылочке, награды от сердобольного омеги, которому он доставил целую корзину овощей и зелени. Со словами: «Отощал ты, бедный. Видно, гложет тебя изнутри что-то неведомое. Отпей, когда будет совсем тяжело — полегчает на душе и сил прибавится. Негоже такому молодому быть темнее ночи», — омега сунул бутылочку Исину и прикрыл за ним дверь.
***
Исин разложил овощи на прилавке и тайком всмотрелся в мутный осколок зеркала, что последнее время ничего не показывал, но оставался светлым — и только это грело душу. Осколок замерцал, Исин всмотрелся в зеркальную рябь, ожидая увидеть Чондэ, но зеркало стало стремительно темнеть и лопнуло в руках на мгновение переставшего дышать Исина.
— Что тут у тебя? — спросил зеленщик, выглядывая из лавки.
— Всё нормально, — прохрипел Исин, растирая по щекам слёзы и сжимая челюсти до боли в висках. — Всё нормально.
Уходить следовало ещё вчера, ещё месяц назад, ещё… он будто чувствовал, как его невидимыми нитями тянет в степь, но ещё не всё было готово — Исин хотел собрать на цветок, хотя много денег и потратил на отрез полотна, чтобы в случае чего можно было закрыть раны. Почерневшее зеркало намекало на то, что он опоздал, хотя сердце и пронзила боль, но не полностью парализовавшая сердце смертельным холодом, потому Исин не верил, что это конец, и искренне надеялся, утешал себя тем, что он бы почувствовал. А если Чондэ и впрямь в Чертоге Солнца, то просто могла перестать действовать магия зачарования зеркала.
Исин собирался совершить переход по Пустошам ради того, чтобы убедиться в своих догадках. Он должен был знать наверняка, он не имел права отступать. И даже если его сердце ошиблось, и Чондэ больше нет, он должен принести к тому месту кроваво-красный цветок их любви, прежде чем шагнёт с гудящего от прибоя утёса.
Исин не смог дождаться утра, он выкрал тонкий стебель с небольшим цветком из сада того самого расфуфыренного скопца-альфы, что был глашатаем клерика, и бежал из города. С первыми лучами солнца он был уже далеко, шагал быстро, не оглядываясь, лишь удобнее устроив котомки со скромными пожитками.
На третий день Чертог, появившийся на горизонте в первый же вечер, вырос в попирающий солнце шпиль. Мрачный, тёмный, никак не связанный с солнцем и его наместниками на земле, как говорили в Церкви. Исин никогда не горел желанием идти в массивные храмовые строения, что выросли за несколько лет до его рождения. В них было тесно, удушающе давило пышное величие, но он был вынужден идти и стоять службу среди горожан, чтобы не попасть в застенки клерика.
Вслушиваясь в шепотки, он проводил не один час под гнетущие хоралы, обещающие муки всем грешникам и рай каждому, кто отвергнет былое, обращаясь в веру Солнца. Но были и плюсы от прозябания в самом углу храма на вечном сквозняке — Исин узнавал последние новости, не вызывая подозрений выспрашиванием и мельканием.
Чертог был выше и массивнее всех виденных им ранее строений. Он угнетал, пугал и буквально обездвиживал, будто поглощая энергию и высасывая крупицы надежды и веры в лучшее. Исин вздохнул, тут явно не обошлось без магии. Как бы ни клял клерик колдовство, но и сам на руку не был чист, раз уж использовал вражеские силы для победы над магами.
Исин по широкой дуге обошёл Чертог и нашёл прибежище среди чёрных скал. Несколько дней незамеченным он следил за воротами, рассматривал, запоминал, кто входит, когда и как. Спрятав в небольшом гроте почти все свои пожитки, Исин направился в сторону разбитых неподалёку шатров. Будто случайно прибился к ним и спросил:
— Можно погреться у костра? Я шёл в город, но заблудился, отстав от каравана.
— Не с Куном ли ты шёл?
— Ага, с ним, — закивал Исин, вспоминая всё, что знал о торговце тканями, что часто заходил в город, привозя прекрасные и редкие полотна с раскрывшими крылья яркими птицами и танцующими животными.
— Подходи, — кивнул крупный альфа, оценивающе глядя на Исина, потянул носом, но не учуял ничего, судя по сморщившемуся лицу. — Бета?
— Да, господин, — подтвердил Исин, усаживаясь у дрожащего пламени.
— Жаль, был бы омегой, одному из сыновей своих сосватал, горя не знал бы, — альфа качнул головой в сторону крупного, как и он сам, парня-альфы. Исин заторможено посмотрел на того и с трудом удержал язык за зубами. Не таких, ой не таких он любил. Куда этой горе мышц до юркого, но крепкого Чондэ? — Поможешь с готовкой моему мужу, получишь пищу и крышу над головой. Клерик изволил посетить Чертог для допроса, вот мы и приволоклись следом, чтобы питать его святейшество. Что скажешь?
— Согласен.
— Даже если придётся огромный котёл катить? — хмыкнул альфа.
— А что мне стоит? — улыбнулся Исин, оглядывая присутствующих. Двое омег и пять альф явно были родственниками, потому в случае чего держаться будут друг друга. Глядишь, и его в обиду не дадут.
— Угощайся, — худой омега протянул плошку с юшкой и кусок хлеба Исину, когда раздал еду остальным. — Завтра день тяжёлый, — а потом тише добавил: — старайся наедине с сыновьями не оставаться, целее будешь.
Исин кивнул, благодаря за еду и предупреждение, он надеялся, что не придётся здесь быть дольше дня, что он проникнет в Чертог и там затаится, решая, как быть дальше. Особых мыслей пока не было, но подпоить одного из стражников и выведать, есть ли в темнице чёрный волк с серебряным пятном, было основной целью. Исин заснул в шатре прямо у очага, согревшись впервые за несколько дней, и проснулся от тихого шёпота рядом с собой:
— Смотри, какой хорошенький, даром, что не омега. Вытащим его отсюда подальше, чтобы папа не проснулся…
Исин нащупал в кармане подаренный Чондэ нож и медленно, стараясь не привлекать внимания движением, потянул его из вшитых ножен, готовясь отбиваться. Он дал себя вытащить из шатра, притворяясь спящим, лишь нож в руке зажал покрепче и махнул им, рассекая щёку одного из альф, стоило им полезть к нему под одежду.
— Погляди, какой зубастый оказался. Дай сюды цацку.
Альфа потянул руку Исина на себя, выкручивая и взмахивая ею. Исин напрягся, однако альфа хоть и был сильнее, но ножа коснуться не смог, только руки беты, тогда Исин засмеялся, пугая альф, и стал яростнее выдираться из их рук. Воздух после каждого взмаха ножа дрожал всё сильнее, и Исин всю свою прыть вкладывал в движения руки, хотя пальцы уже онемели от хватки альфы. И в какой-то момент с нарастающим шёпотом теней Исин будто оглох на мгновение.
В один из взмахов, Исин и вцепившийся в него альфа ухнули о невесть откуда взявшиеся каменные плиты. Точнее на плиты свалился альфа, а Исин приземлился сверху, не разжимая пальцев на рукоятке ножа. Откуда-то послышался истошный вопль, и Исин, первым пришедший в себя, огляделся. Он был в темнице из сна. И вопреки ожиданиям, из темноты на него настороженно никто не смотрел. Лишь на нарах ничком лежал Чондэ с кровавыми ранами по спине.
Исин подскочил с бессознательного альфы и устремился к Чондэ. Дотронувшись холодными пальцами огненно-горячего тела, Исин капнул несколько капель из зелёной бутылочки в потрескавшиеся губы Чондэ и попробовал поднять его, иссекая воздух всё ещё зажатым в руке ножом под сдвоенный тихий стон: напавший на него альфа медленно приходил в себя, а Чондэ вцепился в предплечья беты, видимо пытаясь понять сон это или явь.
— Исин?
— Да, это я. Потерпи, сейчас мы выберемся, я омою раны, помогу тебе. Только держись, ладно?
— Это точно ты? Не видение, не сон?
— Это я здесь, мой хороший, я, — Исин всё яростнее махал рукой с зажатым ножом, стараясь повторить трюк, что минутами ранее спас его от неудавшихся насильников, что хотели большего, чем разрешили родители.
— Ты пахнешь, — закашлялся Чондэ, не в силах подняться и помочь Исину. — Пахнешь жизнью. Чабрецом, полынью, солнцем. Уходи, тебе не место среди мёртвых камней.
— Нет, Чондэ, не гони меня. Я не уйду, — Исин уселся на дощатые нары и уложил голову Чондэ на коленях, понимая, что ничего не выйдет, чудеса просто так не случаются. — Я буду с тобой.
— Омегам не место во тьме…
— Но я не омега, — Исин сглотнул, ощущая, как жар Чондэ перебирается на него, как пожаром горят щёки, как тянет поясницу, будто он перетрудился, разнося тяжёлые корзины по домам зажиточных заказчиков. — Я не…
Исин покачал головой, не веря, не понимая, как такое возможно. Как вообще возможно хоть что-то из происходящего. Он отмахнулся от испуганного всхлипа окончательно очнувшегося и тут же взвывшего от ужаса альфы, внезапно оказавшись у посаженного на утёсе антуриума вместе с Чондэ.
— Ты здесь… — хриплый, едва различимый шёпот вместо звонкого голоса. Стремительно остывающий пожар лихорадки под налетевшим на них промозглым утренним ветром, наполненным запахами трав, после гнилостного застойного воздуха подземелий. Хрустальная капелька медленно скатилась по бледной щеке Чондэ, теряясь в высокой траве.
— Здесь…
— С тобой не страшно. Жаль, что я ушёл, не успев насладиться тобой. Жаль, что сломал, появившись тогда… прости, Исин…
— Не говори глупостей, — Исин положил руку на грудь Чондэ и едва не взвыл, роняя слёзы. На бесконечно долгий миг сердце альфы замерло, а потом вновь ударило. Глухо, безнадёжно, отражая страдания. Исин влил всё содержимое баночки в сухие губы, но настойка не работала, и он понял, что это конец. — Сейчас мы немного отдохнём, и я наложу повязки, покормлю тебя, согрею. Всё будет хорошо.
— Конечно, — слабо улыбнулся Чондэ, но Исин чувствовал, как холодеет тело альфы вместе с его душой. Чондэ сжал рукой узкую ладонь Исина и приложил к щеке, чуть щурясь от падающих на лицо горячих капель. — Всё будет хорошо. Я люблю тебя, Исин. Ты же знаешь?
— Знаю. Я тоже люблю тебя, Чондэ.
— Где-то есть мир, где мы сможем быть вместе. Встретимся там, чтобы услышать солнце?
— Конечно, только не… Чондэ… пожалуйста.
Исин захлебнулся рыданиями, прижимая к себе Чондэ, умывая его лицо слезами и выплакивая ужас. От Чертогов во все стороны разбегались отряды надсмотрщиков, чтобы прочесать местность. Их заметили, и топот подкованных сапог нарастал, перекрывая звук озверевшего прибоя. Тени больше не шептали.
Исин взмахнул зажатым в руке ножом, мысленно отсекая прошлое, забывая о существовании клерика и его кровавых законов, отметая мрак жизни с редкими проблесками надежды и доброты, отрицая смерть Чондэ. Зачёркивая.
***
Исин брёл по улице, не глядя по сторонам и под ноги, его неимоверным образом закинуло непонятно куда, и он даже не успел похоронить любимого, что так и остался лежать на ветреном берегу неподалёку от цветка, символизирующего их любовь. Он не успел ни пожить, ни насладиться любовью. Жалкие крохи воспоминаний — всё, что принадлежало ему.
Вот только теперь он остался и без ножа, что вспыхнул ярким огнём, распуская в стороны искристые лучи, раскрываясь пламенным цветком. Лишь лучистое солнце на тыльной стороне ладони, как метка, осталось напоминанием о прошлом.
Мелкий дождь моросил, обращая всех людей, бегущих без зонтов, в плачущих, и в то же время стирал слёзы с лица Исина, уравнивая с остальными. Исин натолкнулся на кого-то и отлетел от столкновения в лужу. Извинился, не глядя, и подумал, что подниматься из воды нет смысла. Весь смысл остался там, на скалах, где трепетал под порывами ветра антуриум.
С тех пор, как он оказался в этом мире, прошло лето, и вновь пришла осень. Стылая, промозглая, напоминающая о том, что прошлой осенью мир расцвёл красками с приходом Чондэ. Исин слишком привык выживать в прошлой жизни, потому без труда справился и в новых условиях. Только каждый раз о стенки черепа билась одна-единственная мысль «зачем?». Зачем жить без Чондэ? Зачем всё, если его нет? Зачем он понял, что омега, если без Чондэ ему не нужна сама жизнь?
Почему фаза не пришла, пока они были вместе? Почему он не почувствовал в себе биение жизни? Почему им было дано так мало времени? Почему волк должен был погибнуть? Почему? Зачем всё это было нужно? Зачем? Зачем? Зачем?
Дождь, казалось, пробрался до самой души, и Исин не сразу заметил, что ему протянули руку, предлагая помощь. Сквозь шум дождя падающих капель Исин ничего толком не слышал, будто буря, бушующая снаружи, лишь частично отражала ураган страстей в его душе. Не переливались трели птиц, не звенел колокольчик у входа в магазин, не шелестели листья — гремел гром, ревел ветер, бил наотмашь дождь. Исин неуверенно посмотрел на протянутую руку и замер.
Круглое — словно блин у лучшего пекаря в городе, того самого, из прошлой жизни, — солнце и извилистые, будто языки пламени, лучи. Точно такие же, как и на его тыльной стороне ладони. «Услышать солнце, увидеть солнце...» — так говорил Чондэ? Что это? Привет из прошлого? Издёвка судьбы? Скорее второе. Жизнь вдоволь над ним поглумилась.
— Не стоит омеге сидеть в луже, чтобы не заболеть. Альфа, небось, заждался, — раздался приглушённый шарфом голос.
— У меня нет… — Исин привычно возмутился, но осёкся, почувствовав на языке прохладный привкус ароматной мяты.Он поднял взгляд и наткнулся на лучистые глаза, на скрытые шарфом, но такие родные губы, отчего мир закружился, и громко застучало в висках. Исин хватал ртом воздух, не в силах ничего произнести.
— Ну, здравствуй, Исин.
— Чондэ…