Иногда Чимину хочется не всплывать.
Вода не топит — лишь частично смывает чужие прикосновения, едва затягивая пропитанные огнём метки. Уже не больно. Капли стекают плавно, теряются в сплошном потоке, и разбиваются о края, плескаясь на пол. И никто не пострадает ниже — прелести уединённой клетки. Обидно даже. Руки тянутся дрожа, да только кран не поворачивается, рычажок застрял. (Как и жизнь Чимина в стальных объятиях.) И выход лишь — ломать, тонуть.
Пар даёт слабину, неясные круги перед глазами прозрачности не добавляют. Чимину кажется, ещё мгновение — и он воспламенится, дымкой мрачной обратится. Такая обволакивает Сокджина каждый раз, когда он курит на веранде после. Чимин не догадывается — знает наверняка. Не ритуал и не привычка, чёртова необходимость. Сокджин всегда курит красиво — под стать своему облику. Призрачные кольца исчезают в ночном воздухе и Чимину бы исчезнуть вместе с ними, но.
***
Остывает. Прокрадывается льдом колючим по артериям, ближе к сердцу — холодному, как сталь с редкими прорезями ржавчины. Не капает. Кран повёрнут. Чимин открывает глаза, прислушиваясь. Чужое дыхание мурашками по коже, обжигает вдруг.
— Устал, сладкий мой?
Ответа не последует и оба это знают. Улыбка в шёпоте бархатном веет тягучим, цепи не расслабляя. Сокджин ступает не слышно, пальцами цепляя с полки гель. Оборачивается, приближаясь. Чимин не смотрит на него — всё ещё всегда противно. Вздох тяжёлый камнем новым на душе. И не сбежать вообще, не скрыться.
Едва тёплая вода по плечам ливнем ледяным проливается. Мята расцветает вдруг — по спине стекает мягко, каплями по восковым ожогам. Сокджин втирает тщательно, пальцами проходит по открытым ранам, будто режет изнутри опять. Чимин шипит, губу кусая. Боль возрождается, пылает в нём огнём бесчинства. Шершавые прикосновения ниже сползают, и Чимин съёживается, вздрагивая. Сокджин опускается на колени, не заботясь о лужах на полу. Рукава закатывает на своей белоснежной рубашке, промокшие уже насквозь. Какая уже разница. Пальцы Сокджина находят руку Чимина, сжимая вдруг бережно. Чимин оборачивается, встречаясь взглядом с тёмными глазами. В них ни капли сожаления — лишь боль воспоминаний, воспылавших так не вовремя. В глазах Сокджина тот, кто не вернётся, и Чимину было бы даже жаль, но.
— Всё будет хорошо, Чиминни. Всплывай.
И Чимин всплывёт, как и всегда. Обмякнет в шёлке полотенец, укутываемый с головы до ног. Тепло вернётся, жаром обращаясь. Но если повезёт — Сокджин пощадит. Огня не будет, лишь нежностью накроет, цепи расплавляя. Чимин уснёт едва, как рассвет Сокджина украдёт. В догадках образ строится, о ком все помыслы чужие. Он не вернётся, а Чимин и не заменит. Но попытки смелые безысходные до конца дней оковами закреплены. Не утонуть и не сгореть, Сокджин так просто не отпустит. Вот и вся их сумасшедшая любовь.
Всплывай, Чимин.