Синий велюр и желание обладать

Ты болеешь. Долго, это длится так несправедливо долго. Ты устал. Ты готов выть от бессилия, от беспомощности, от всей этой нелепости происходящего. Ты никогда не отличался терпеливостью, совсем нет: ты привык решать вопросы быстро, с лёгкой руки. Привык брать то, что хочется, не раздумывая о цене или последствиях. Ты привык держаться гордо, самодостаточно, с лоском и достоинством. Но ты совсем не можешь привыкнуть к тому, что всё это, весь такой ты, теперь в прошлом. Больше нет лёгкого изящества в твоих движениях, нет уверенности во взгляде, есть только боль – резкая, жгучая, отзывающаяся пламенем во всём теле. И есть только твоя усталость, бурлящее в крови раздражение и невыплаканный крик: «Почему я? Почему?».

Ты привык сиять и манить. Привык стонать громко и надсадно, целовать жадно и требовательно. Привык сминать простыни до комьев, привык спать на хрустящих от чистоты одеялах. Привык, что подушки — жёсткие, как и матрас, а твои отутюженные брюки и ремень буквально вжимаются в кожу.

В этом был твой комфорт – во всем угловатом, качественном, а значит обязательно твёрдом, без намека на мягкость и слабость. Если стол, то обязательно из тяжёлого дерева, массивный и с острыми углами. Если туфли, то обязательно твёрдые, начищенные до блеска, с заострёнными носами. Если стаканы для молока, то обязательно прямоугольные, без привычных округлостей.

Ты и сам весь угловатый, твёрдый и конкретный.

Но что, скажи, что мы можем сделать? Колдомедики разводят руками после очередной неудавшейся попытки. Смотрят не в глаза, куда-то мимо – в щёку или на подбородок. Даже моё имя «героя» не помогает. Они не знают, почему это происходит с тобой. Предполагают осторожно, негромким голосом и мягкими словами. Выдвигают гипотезы, варианты лечения. Всё без толку.

Я забираю зелья целыми комплектами из Мунго. Ты смотришь на ящик в моих руках холодно. Без слов уничтожаешь всё одним движением палочки, либо попросту выливаешь в раковину, залпом. А потом стоишь и молча наблюдаешь, как сплетаются разноцветные струйки на дне. За этот год ты возненавидел зелья, слова «лекарство» и «целебный». С тобой и раньше следовало держать язык на короткой цепи, а теперь и вовсе стоит контролировать каждое слово, если, конечно, не хочется получить парализующее заклятие в лоб.

Ты ненавидишь Мунго, колдомедиков, зелья, слова «покой», «стабильность», «эмоциональный фон». Морщишься, ёжишься, фыркаешь, кривишь губы. Выгибая бровь, спрашиваешь, зачем я таскаю в дом лекарства, если они всё равно будут уничтожены твоей всё ещё твёрдой рукой? Закатываешь глаза и сообщаешь, что и сам в состоянии сварить себе зелье при необходимости, только вот... Сейчас, полежишь немного и точно-точно пойдёшь.

Ты болеешь. А я целую.

Целую, целую, целую. Мягко, едва ощутимо касаюсь губами твоей больной кожи то тут, то там. Вот твои локти, шершавые и огрубевшие, вот твои пальцы, цепкие и тыкающие во всё неугодное. Твои ноги, длинные, стройные, с легким шлейфом золотистых волосков от лодыжек и до бёдер. Я выцеловываю каждый из них, невесомо касаясь кончиком носа.

Я целую твою кожу под коленями, ласковым ветерком тёплого дыхания прохожусь по пояснице, кончиком языка задеваю жемчужины ключиц. Ты – это произведение искусства, не меньше. Ты словно сокровище, к которому нельзя прикасаться – вдруг повредишь?

Раньше ты так часто шутил, что не хрустальный, что нечего бояться тебе навредить. Так часто закатывал глаза с глухими стонами «Гарри, хватит медлить, не бойся, не сломаешь», что в итоге, по всей видимости, прогневал каких-то высших Богов.

Сколько раз ты наваливался всем телом на меня, ёрзая? Сколько раз с размаху опускался на мой член прямиком до основания? Сколько раз стискивал в пальцах волосы, так, что белели костяшки? А сколько раз я оставлял на твоем безупречном теле отметины – синяки и укусы? Алые пятна...

Это было так давно. И ты не раз сообщал мне доверительным шёпотом после очередного оглушающего оргазма: «Гарри, я так люблю всю эту силу в тебе. Люблю, что с тобой можно не церемониться, быть собой – резким, нетерпеливым… Только твоим».

Но то время прошло, и теперь я научился ласкать тебя нежно-нежно, играючи, невесомо. Как бабочку, которая почтила своим присутствием и села на запястье. Бабочку страшно спугнуть, а ещё страшнее сломать ей крылышко. С тобой так же. Ты не хрустальный, нет. Ты словно льдинка – тонкая, с острыми уголками, просвечивающая на солнце.

Именно поэтому я устилаю наш дом велюром, шёлком и коврами. Столы меняют форму, становятся круглыми или овальными. На каждом стуле мягкая подушка, а кровать похожа на бассейн из велюровых облаков.

Острое сменило мягкое, и ты можешь сколько угодно плеваться и закатывать глаза, я всё равно знаю, что в глубине души ты благодарен.

Я слышу, как перед сном, завернувшись в два невесомых одеяла разом, ты проводишь пальцами по моему лицу, думая, что я сплю. Слышу, как шепчешь: «Спасибо, Гарри». Или «Идиот, зачем ты так возишься со мной? Зачем? Отстал бы ты лучше… Но я люблю тебя, люблю, люблю, Гарри, люблю».

Ты тычешься ладонью в мой нос, кончиками пальцев раскрываешь губы и продолжаешь нашёптывать разные милые глупости или даже… Ох.

Твой язык ничуть не изменился, Драко. Тело сколь угодно может быть мягким и ранимым, невесомым, воздушным, с линиями белых шрамов, но язык остался таким же заточенным и острым. Как будто вся твоя любовь к тяжёлому, резкому и острому перекочевала в голову и рот.

Ты сводишь меня с ума, когда начинаешь шептать: «Гарри, а Гарри… а помнишь, как ты доводил меня одними только пальцами до оргазма, и вся кровать тряслась, как на скачках?». Бывает, ты шепчешь откровенно безумное: «Я так хочу, чтобы твой член снова оказался во мне, и ты трахал меня до слёз. М, что думаешь, Га-а-р-ри?».

Боже…

Вот и сейчас ты делаешь так же. Роскошный, абсолютно нагой, ты утопаешь в велюровых синих простынях. Смотришь внимательно, будто колдуешь одним только взглядом. Не могу, не могу удержаться, когда ты так делаешь.

Я снова целую – мои губы мягче взбитых сливок. Мягче пушинок одуванчика. Мягче искорок нежности. Ты говоришь, что они такие же мягкие, как шерстинки у твоего котёнка из детства. Белого, как облачко, пушистого и на коротких лапах.

Я целую, целую, целую, стараясь не задевать твою чувствительную кожу лицом. Очерчиваю твои родинки, шрамы, царапины – и где ты только умудряешься?

Я хочу быть нежным с тобой, Драко. Хочу, чтобы ты утопал в ласке, в любви, в тягучем удовольствии. Чтобы ты в очередной раз увидел, убедился собственными глазами, как сильно я тебя люблю. И что мне нет разницы, абсолютно нет, что отныне мы лишены того безумного секса, который стал отправной точкой в наших отношениях.

Мне плевать, что больше я не могу брать тебя, разложив на столе. Мне плевать, что ты больше не можешь протянуть мне руки со словами: «Ну давай, бравый аврор, арестуй меня и допроси как следует».

Теперь мы занимаемся не сексом, а любовью.

Ты скользишь по велюровым простыням и подушкам, когда я припадаю к твоему члену губами. Сначала только целую и дразню, осторожно сминая мошонку в ладони. Но чем нетерпеливее ты ёрзаешь на месте, тем ниже я склоняюсь над ним. Так, чтобы в итоге взять член сразу до основания.

Ты берешь меня в рот нетерпеливо, быстрыми неглубокими толчками, и я вцепляюсь ладонями в одеяло, чтобы ненароком не сжать твои бедра в тумане желания. Ты щёлкаешь пальцами, заставляя меня перевернуться и свесить голову с кровати. Сам встаешь и, чуть наклонившись, с новой силой начинаешь вбиваться в моё покорное горло.

Мне остается только лежать, подмахивая головой, и принимать твой член с удивительным усердием. На самом деле я просто с ума схожу, когда ты стоишь надо мной вот так. Когда трахаешь меня в рот и собственнически осматриваешь моё тело.

– Можно.

От твоего хриплого голоса у меня идут по телу мурашки. Я не медлю – беру собственный член в руку и начинаю быстрыми движениями надрачивать. Раскрываю рот ещё шире, позволяя тебе откровенно пользоваться своим горлом. Боже, для нас это целый прогресс – что ты можешь сам толкаться навстречу моему языку, без боли. Правда пока я ещё не могу потрогать тебя так, как раньше. Так, как ты заслужил своим абсолютно наглым поведением. Но я верю в лучшее.

Твой член напрягается, тяжелеет, и ты прекращаешь толчки. Я без слов опускаюсь на колени, прижимаясь спиной к кровати. Ты очерчиваешь пальцами припухшие губы, ударяешь, игриво, головкой члена по щеке. Весь раскрасневшийся, с тяжело вздымающейся грудью, но… такой живой!

– Я вылечусь хотя бы ради того, чтобы поставить тебя на колени и отыметь до синяков, Гарри. Скажи ещё, что не ждёшь этого больше меня.

Издаю какой-то задушенный почти всхлип и киваю. Конечно же я этого хочу. Знал бы ты, КАК сильно.

И ты кончаешь – на мои лицо и губы. А мне остается лишь посмотреть на твои шалые, живые глаза, чтобы кончить следом.

***

– Так, мальчики, посмотрим… – пожилой колдомедик в лимонном халате несколько минут молчит, бубня себе что-то под нос, а потом поднимает на нас одновременно и удивленный, и неверящий, и восторженный взгляд. – Прекрасно, просто прекрасно, мистер Малфой! Честно, я не думал, что вы сможете добиться таких результатов за столь короткий срок. Кажется, ваша кожная гиперестезия отступает семимильными шагами.

Ты ухмыляешься одним уголком губ, а мужчина продолжает.

– Такими темпами уже через месяца-два вы будете абсолютно здоровы. Ваш эмоциональный фон ровный, вот, посмотрите, как сияет, – колдомедик указывает на причудливый аппарат для анализа состояния пациентов, и вы оба завороженно смотрите на ровный синий свет, который исходит от него. – Состояние кожи на руках, спине и теле в пределах нормы. Пока проблемно-чувствительными остаются только ноги и лицо, но если вы будете и дальше придерживаться вашей стратегии лечения… К слову, мистер Малфой, мистер Поттер, не поделитесь секретом? Год безуспешного лечения, а потом буквально пара недель и такие оглушительные результаты.

Я закусываю губу, думая, как бы высказать мысль, но ты предупредительно взмахиваешь рукой и лениво протягиваешь:

– О, мистер Эйдан, всё дело в синем велюре и желании обладать.

И будь ты проклят Малфой, но сейчас ты прав как никогда.

И именно поэтому я так люблю тебя – оглушительно, от начала и до конца.