purple robes on your pale skin...

Цзян Чэн думает, что он эгоист.

Думает, пока держит в руках совершенно новые, только пошитые пурпурные одежды. Они становятся светлее в лучах солнца, напоминая цветки сирени, пока на душе собирается густое грозовое облако. Личный шторм, потому что предназначены одежды для того, к кому душа тянулась еще с детства — для Вэй Ина, человека с солнечной улыбкой. Тот сейчас безмятежно спит, даже не подозревая, что Глава Ордена Юньмэн Цзян собирается сделать.

Цзян Чэн вспоминает их первую встречу, спустя тринадцать долгих лет — тогда вина в глазах перекрывала узнавание. Там было ровным счетом три сильных чувства — грызущая вина, невысказанное скребущее «прости» и хорошо скрытый страх. И руки дрожали, Цзян Чэн видел. Мелко так, напоминали о днях, когда Пристань становилась пеплом, а они бежали все дальше от родного дома. Вэй Ин тогда тоже старался скрыть дрожь, свой страх, себя самого и провалиться сквозь землю. Поглубже.

Прошел год с тех пор, как Вэй Ин вернулся.

И Цзян Чэн думает, что это несправедливо — не спросить, а просто оставить одежды в цзинши и уйти тихим шагом на поле для тренировок. Единолично подумать, что прошло достаточно времени для такого, хотя даже в юности принадлежность обозначал одинокий серебряный колокольчик. Еще и спрятаться потом где-нибудь, и волнение выпустить искрами цзыдяня и взмахами меча, пока адепты — уж точно — шепчутся по углам, наблюдая. Ведь необычно взволнованный Глава Ордена перемещается быстрым шагом, а не проводит время за тонной бумаг. Но другая часть Цзян Чэна отчаянно кричит о желании показать «Ты принят. Ты дома. Я рядом. У нас все хорошо». Лучшего способа сделать это в голове просто не появляется.

Никакие объятия и поцелуи, никакие слова и поручения — ничего не стирает вину. Она плещется в самой глубине глаз и каждый раз бьет Цзян Чэн под дых, наотмашь. Ведь сейчас взор не ослеплен ничем, уже давно никак и ничем — только ясность и вполне очевидные чувства, никакой выдуманной ненависти. И понятно — неожиданно — становится намного больше. Сложнее — пытаться не давать молчать, скрывать, натягивать улыбку. Вставать плечом к плечу, как не решился когда-то. Только очевидным становится, что…

Чем ярче улыбка в дни — тем больше сожалений в темноте.

Вэй Ин быстро учится не попадаться на глаза лишний раз, занимать себя обязанностями правой руки. То тренировкой адептов, то утащит часть бумаг, то попросит по мелочи не дергать занятого Главу, а обращаться к нему, уже шепотом уточняя — все до единой новости направлять. Примерно тогда Цзян Чэн начинает злиться, ведь сразу видно — избегают, скрываясь обязанностями. Кажется и любовь всей жизни видит в глазах какую-то подсказку о состоянии души.

Может потому что количество усталости постепенно снижается, может шестое чувство решило проснуться и помочь — спустя месяц таких догонялок Цзян Чэн узнает, что Вэй Ин много плачет. Он тихо встает среди ночи, выпутываясь из объятий, и уходит на улицу, только все равно слышно редкие всхлипы. И снова ничего не рассказывает на утро, ссылается на кошмары — может и правда они — мягко целует в губы и пропадает на целый день.

Хочется не принимать на свой счет, в конце концов поговорить и понять — что же не так? Но Цзян Чэн молчит, только смотрит и пытается сам сопоставить, заметить какие-то намеки, чтобы не повторять ошибок прошлого, не быть слепым на очевидное. Проблема одна — Цзян Чэн терпеливостью не отличался, все чаще замечая, как снова и снова злится без повода. Паршиво.

Цзян Чэн откладывает одежды обратно, отходит от них на добрых три шага, прикрывая глаза рукой. Мысли в голове путаются, сменяют друг друга стремительно, что цепляться за них становится бесполезным.

Приходится медленно выдохнуть — оставалось не так много времени — Цзян Чэн просто не решится после, если не сделает прямо сейчас. Вэй Ин вчера уходил на ночную охоту, предупредив между делом — еще днем пропал из резиденции, а сейчас отсыпается за это. Момента лучше не найти.

Вот только это не Вэй Ин спит дольше обычного из-за успешной охоты — это Цзян Чэн от волнения проснулся значительно раньше, теперь места себе не находит.

Цзян Чэн набирает полные легкие воздуха, чтобы резко выдохнуть, подхватить одежды и направиться в цзинши. И сердце вдруг тоже решает забиться чаще, а пот выступить на виске. Будто без этого не хватает нагнетающей обстановки.

Вот только становится понятно, что это лишь в душе такое метание — улица встречает ясным небом. И лотосы будто пахнут ярче, солнце светит сильнее и дышится глубже — хотелось бы ничего не испортить, слишком хороший день. Где одна идея, хранившаяся у сердца, может перечеркнуть весь год. Вот так просто разбить его, потому что прошло недостаточно дней в объятиях друг друга, недостаточно слов сказано вслух.

Но дыхание стоит восстановить. Цзян Чэн останавливается у цзинши, снова проводя ритуал — глубокий вдох и резкий выдох — и тихо прикрывает двери уже за собой.

Взгляд сразу прикипает к Вэй Ину.

Он, ожидаемо, запутался ногами в простынях и раскинулся по всей кровати. Такой расслабленный и домашний, спит в нижних одеждах, пока до лица медленно добираются солнечные лучи. Такой свой — хочется произнести Цзян Чэну, вспоминая нежные прикосновения и глубокие поцелуи. Но мысли все еще путаются…

Цзян Чэн просто не уверен, что имеет право считать Вэй Ина близким.

Ведь все еще не знает — может тому тут действительно плохо? Каждый раз больно просыпаться, вспоминая все обвинения и проклятия, сказанные когда-то в пылу злости. Идти по въевшимся в память местам, возвращаясь к словам «Защити. Ценой своей жизни защити». И каждый раз видеть лицо Цзян Чэна, заново проживая кошмар, где последний близкий сердцу человек страдает и вынужденно отворачивается.

Приходится заставить себя оторваться от Вэй Ина, вырваться из омута воспоминаний и анализа собственных ошибок, но взгляд цепляется за серебряный колокольчик на черно-красных одеждах.

За себя всегда сказать получится — переболело. Цзян Чэн уверяется в этом, когда ночи подряд спит спокойно, не вскакивая в холодном поту от боли под ребрами и картинок в сознании. Когда смотрит в глаза с щемящей нежностью, аккуратно берет чужие руки в свои и не чувствует удушающего чувства потери и скорби, ненависти и едкой отравляющей злости. Возвращение Вэй Ина домой будто накладывает решающие швы на столько лет кровоточащую рану. Не мгновенно, конечно, вылечило, но теперь терзают лишь стены, что приходится рушить, чтобы вернуть былые отношения.

А может построить лучшие — заново довериться, ведь чувства отпустить за все годы не получилось.

Ноги сами ведут к возможности прикоснуться — тихие шаги к столу. Мягко провести ладонью по цветам одежд, что въелись фантомным воспоминанием в шрам на груди. Служили вечным напоминанием о времени, когда все было хорошо и все было просто. Достаточно мелькнуть черно-красному — и можно на часы пропасть в изучении прошлого. Теперь смотреть на них легче в разы.

Цзян Чэн перекатывает в одной руке серебряный колокольчик, другой прижимая пурпурные одежды к телу. К тому месту, где золотое ядро разносит светлую ци — а дышать почему-то становится тяжело. Колокольчик под пальцами прохладный, а Цзян Чэн сводит брови, когда картинка перед глазами совсем немного начинает плыть, и сглатывает вставший в горле ком.

Пора отпустить все и начать сначала.

— Цзян… Чэн? — сонно раздается позади.

А тот вздрагивает, поворачивая голову на звук любимого голоса. Вэй Ин с растрепанными после сна волосами выглядит самым очаровательным. Лениво трет глаза в попытках отогнать сонливость, но замирает. Тогда Цзян Чэну запоздало кажется, что может не стоит портить их нынешнюю связь. Пройдет ли она испытание встречи с прошлым? Выстоит ли против решений в схватке с самым болезненным — воспоминаниями? Не рухнет от попытки сделать шаг дальше — в будущее?

— Проснулся?

Так странно. Видеть Цзян Чэна на ногах — не странно, странно — замечать блеск глаз и комплект пурпурных одежд в руках. И Вэй Ин хмурится от этой картины, переставая тереть глаза. Еще и руки от лица убирает, поднимаясь, подходит к Цзян Чэну, останавливаясь в шаге.

— Что случилось?

Цзян Чэн бегает глазами по комнате, а потом от лица Вэй Ина до причины растерянности и волнения. Хочется просто убежать, прикрыться маской злости и скрыться от внимательного взгляда подальше. Но нельзя — тут все или ничего.

— Это твое, — Цзян Чэн передает одежды в чужие руки, случайно ловя взгляд и силясь сказать что-то еще.

В голове также пусто, как было в груди когда-то.

— …Что? — только Вэй Ин и без того ничего не понимает, на автомате принимая переданное.

— Пойду дам адептам задание, — Цзян Чэн на ватных ногах покидает цзинши. — Одевайся…

И выдох, когда двери за спиной закрываются. Все еще хочется спрятаться где-то подальше, трусливо сбежать от последствий решения, но ноги отказываются сделать даже шаг в сторону. Остается поднять руки к лицу и убрать следы влаги с глаз — кажется, Цзян Чэну никогда не было так страшно за реакцию Вэй Ина.

По ту сторону дверей тишина.

Вэй Ин стоит почти в центре комнаты, запоздало оглядываясь на двери, но снова возвращается к пурпуру в руках. К ткани, что обжигает кожу, подкидывая воспоминания. Больные, пропитанные виной и кровью, дешевым вином и пылью горы. Словами, режущими плоть без ножа, и взглядами, прибивающими к земле.

Пурпур обжигает сетчатку — предметы теряют четкость.

Пол сменяется землей — ноги отказываются держать тело.

Золотое ядро подрагивает — смятение накрывает с головой.

Чувствуется, будто все это в самом деле происходит — Вэй Ин падает на пол, ударяясь коленями. Больно, но в груди горит сильнее, а слезы срываются на пол. И перед глазами одежды, что в юности были всегда вокруг, но не на нем самом.

Вспоминаются три месяца почти молчания, после разговора и решающего «возвращайся». Проносятся в секунду, напоминая о боли и тяжести, о невозможности и медленно опускающихся руках. Тогда хотелось все бросить, забыть раз и навсегда, больше не позволять себе думать в направлении прошлого. Но уже на выходе послышалось «не уходи» — Вэй Ин остался, не в силах противиться собственному ноющему сердцу, что так тянуло в сторону одного человека при звуке одного лишь голоса.

Еще через месяц оторваться от таких родных и любимых черт лица, строгого взгляда во время обучения адептов и ровной осанки непоколебимого Главы Ордена — становилось невозможным. Вэй Ин смотрел и запоминал каждый день рядом, будто восстанавливал годы, потерянные в лапах тьмы и бессмысленных ссор. Не шел ближе, не пытался прикоснуться, хотя тянуло невероятно — снова закинуть руку на плечо, внезапно обнять и шепнуть что-то на ухо, сделать шалость и привлечь внимание как раньше. Но все это казалось далеким и недоступным для того, кто пустил под откос жизнь целой семьи, привел Цзян Чэна к тяжести и боли — так думал Вэй Ин.

Через два месяца Цзян Чэн притянул, сдавшись под взглядом, ведь самому хотелось не меньше. Тогда, необычно мягко спросив короткое «можно?», потянулся вперед — готовый в любой момент сбежать — и Вэй Ин потерялся в прикосновении губ к губам, пока сердце стучало и кричало «не останавливайся». Случайно и было шепотом произнесено, от чего поцелуи стали глубже, а внутри разливалось тепло. Вэй Ин сам — уже после — похищал эти прикосновения в темноте цзинши и тишине утра, а иногда — лишь завидев. Кажется, тогда все стало налаживаться. И тогда зародились первые подозрения о невозможности происходящего и слезы в холодные ночи.

Хорошо длилось до момента, пока Вэй Ин не подметил разочарование в родных глазах. Это выбивало почву из-под ног, мешало мыслить рационально — та важная деталь, что взгляд был ответной реакцией на пропадающую с губ улыбку и слезящиеся глаза, стала незаметной для ослепленного сомнениями разума. Тогда и слез стало больше, а от прикосновений и встреч хотелось сбежать, свести к минимуму возможность привыкнуть и позволить себе поверить. Цзян Чэн просто не мог его простить.

Слезы капают то на пол, то на одежды в руках, а Вэй Ин сгибается все ниже, стараясь спрятаться от раздирающего грудь чувства. Вот только не получалось, а становилось с каждой секундой все тяжелее, что кричать хотелось отчаянно.

И крик, больший похожий на вой, раздался в Пристани ранним утром.

Вэй Ин кричит, вспоминая последние секунды своей прошлой жизни, тогда мертвецы разрывали плоть, унося последнее напоминание о нем. Тогда на губах была перекошенная улыбка и облегчение — больше никому не приносить страданий одним своим существованием. Тогда было отчаянно и плохо, но не хуже, чем терпеть все, что происходило вокруг. И Вэй Ин кричит, давясь воспоминаниями, чувствами и эмоциями — будто это издержки призыва, будто душа все помнит и прокручивает, чтобы окончательно отпустить.

Тишина не наступает даже в момент, когда Цзян Чэн врывается в цзинши, резко распахивая двери.

У него в глазах страх, граничащий с беспокойством за любимого человека. И он падает на пол — рядом — прикасаясь к плечам слишком резко, что Вэй Ин дергается, неосознанно отодвигаясь подальше. Но в следующую секунду уже сам вцепляется в чужие руки, сжимая до побелевшей кожи, снова сгибаясь ближе к полу и поджимая губы, не давая крику вырваться.

Но все становится бесполезным, когда истерика накрывает волной, Цзян Чэн только бегает глазами по фигуре Вэй Ина, без возможности что-то понять.

— Вэй Ин, — срывается с губ имя в первой попытке дозваться.

Но тот не отвечает, только жадно хватает воздух, пока истерика захватывает весь контроль над телом, отключает способность как-то справиться в одиночку.

— Вэй Ин, — уже во второй. — Вэй Ин дыши.

И тот пытается, резко втягивая воздух, старается медленно выдохнуть, но получается ровным счетом ничего — хочется просто раствориться в пространстве и времени, расценить ситуацию как попытку мира избавиться от того, кто не должен здесь находиться. Того, кто не имеет никакого права быть в жизни Цзян Чэна. Того, кто не имеет права просто ходить по владениям Ордена Цзян, иметь к нему даже малейшее отношение. Ведь потеряно. Все безвозвратно потеряно уже давно — хотя так может только казаться.

— Вэй Ин! — Цзян Чэн переходит на крик, пока слышит лишь всхлипы и оглушающую тишину без родного голоса. — Почему ты молчишь?! Скажи чт–

— Я боюсь! — кричит Вэй Ин во все горло, отпуская чужие руки и ударяя пол кулаками. — Так сильно боюсь…

Последняя фраза звучит откровенным шепотом, самым большим секретом — Цзян Чэн замолкает, не договаривая, разом теряет запал, напитываясь непониманием.

— Кого? — Цзян Чэн смотрит на подрагивающие плечи Вэй Ина, на пальцы царапающие полы и хочет себя ударить за идею сделать шаг дальше, не разобравшись с тем, что происходило каждую ночь. Тогда мыслью прошибает вдоль позвоночника. –…Меня?

— Нет! — Вэй Ин вскидывает голову, а с ресниц срываются слезы. Цзян Чэн видит их в замедленной съемке, а в блеске глаз не может прочитать даже малейшие ответы на вопросы. Там столько боли и отчаяния, сколько за всю прошлую жизнь не накопишь. — Нет…

— Тогда чего? — отвечает Цзян Чэн, поджимая губы, пока слезы предательски скатываются по щекам. — Я не понимаю…

— Проснуться.

Цзян Чэн замирает на полпути — хотел прикоснуться к чужим рукам — и Вэй Ин замолкает, снова опуская голову. С каждой секундой будто ломаясь на более мелкие части, чем были до этого, чем были когда-то. Снова оказывается где-то там — в темноте. Без возможности вдохнуть и почувствовать.

Ведь страшнее всего — получив надежду, когда отчаялся, снова потерять ее, когда только поверил.

— Боюсь снова исчезнуть. Не иметь возможности дышать, до чего-нибудь дотронуться, что-то почувствовать… Кроме отчаяния и ненависти к себе, — Вэй Ин усмехается, но губы не трогает улыбка. — Что я все это себе придумал. Вдруг я все еще там и…

Цзян Чэн сглатывает ком в горле уже после первого предложения, давит в себе вопросы, пока человек перед ним наконец говорит.

— Придумал тебя… — Вэй Ин снова шепчет, решаясь поднять взгляд. — Тебя ведь не существует. Ты не мог меня простить… Только не ты.

И снова слова, бьющие фантомной пощечиной. Заслуженные и очевидные, отдающие привкусом прошлого, но все еще разбивающие сердце на сотки острых осколков и оседающие серебристым пеплом в душе.

— Мог, — Цзян Чэн все же перебивает, топит в себе злость, чтобы снова не сорваться на крик, а прояснить раз и навсегда. — И простил.

Вэй Ин смотрит прямо в глаза, не моргая, только отрицательно качает головой. Ему достаточно секунды вернуться назад и вспомнить.

— Врешь… Я видел твой взгляд, каждый раз в нем разочарование, стоит лишь на секунду поверить в эту реальность.

Где-то в груди зарождается ярость, вспоминаются все душевные метания утром, днями и месяцами до этого. Все взгляды и попытки понять, но приводящие в этот момент, где вопросов не становится меньше.

— Это не– Какое к черту разочарование? Я переживаю! — хочется вбить в чужую голову верные мысли. — Ты встаешь ночью и плачешь где-то на улице, хотя можешь разбудить меня! А потом врешь, чт–

— Я не врал! Это правда кошмары. Там… Все, что было, — и Вэй Ин сглатывает, будто и сейчас проснулся от кошмара. — Есть только одно отличие.

Время замедляется, секунды превращаются в минуты, а дыхание перехватывает. Мозг любит кидать во сны вещи, чтобы как-то рассказать о душевных терзаниях — сейчас самым правильным кажется этим фактом воспользоваться.

— Во всех ты говоришь, что мне пора проснуться. И я просыпаюсь, потом плачу и снова иду спать, — Вэй Ин поджимает губы и сводит брови, стирая слезы, снова опускает взгляд в пол. — Я запутался.

— Посмотри на меня, — голос Цзян Чэна ломается, когда в горле появляется ком. — И слушай.

Он кладет руки на чужие щеки медленно и осторожно, боясь снова увидеть, как Вэй Ин отшатывается. Но все получается и чувствуется влажная кожа под пальцами, а взгляд сразу глаза в глаза.

— Я тебя простил, окончательно. Нет никакого разочарования, мне просто больно и дальше видеть, как ты убиваешь себя виной, которой давно нет. Поэтому смотрю, думаю, что с тобой дураком делать. И как помочь поверить…

По щеке Вэй Ина скатывается слеза. Цзян Чэн стирает ее большим пальцем, прекрасно чувствуя, как по его собственной катится точно такая же. И становится до странного спокойно, что вот он тот пик и момент, когда можно все объяснить и решить. Словами и жестами.

— Я хочу сделать шаг дальше, но наконец-то вместе с тобой, — на одном дыхании. — Поэтому… Прости… Прости. Больше без тебя не смогу. Не тогда, когда ты вернулся и снова рядом.

А Вэй Ин смотрит в глаза Цзян Чэна, где любовь смешивается со страхом прямо сейчас потерять. И не может сопротивляться теплу, что растекается в груди, вызывает на губах легкую и почти незаметную нежную улыбку, хоть в глазах все еще стоят слезы, но и сердце вслед за этим решает замедлить свой стук.

Цзян Чэн отпускает чужое лицо и тянется к пурпурным тканям — они немного намокли от слез, что проронили Двое Героев Юньмэна:

— Эти одежды твои, А-Ин. Всегда были твоими.

— Не поверю, пока ты так далеко, — Вэй Ин произносит это, а сам тянется вперед, обвивая руками чужую шею. — Прости.

И выдыхает с таким облегчением, что Цзян Чэн чувствует, как расслабляются плечи, а сердце все ближе к спокойному стуку.

— Только больше не молчи.

***

Пурпур.

Цзян Чэн аккуратно ведет ладонями по чужой спине, расправляя даже малейшие складки, и жадно впитывает контраст кожи и ткани.

Еще в юности представлялось, как Вэй Ин облачится в клановые одежды, будет проноситься пурпурным вихрем по Пристани, запрыгивая на спину Цзян Чэна. И смеяться так мягко и тепло тоже будет, пока не фыркнешь и не скинешь подальше.

Вот только момента не наступало, а потом — вовсе и не могло.

Вэй Ин молчит, пока поправляет рукава, иногда поджимая губы, будто тоже падает в какие-то свои воспоминания, пережитые эмоции. Внутри — медленно, но верно — тревога сменяется спокойствием. Таким приятным, что хочется растаять в мягких поглаживаниях, раствориться в этом маленьком мире, сосредоточенным в цзинши на них двоих. И посмотреть прямо в глаза, увидеть там какое-то подтверждение происходящему. Поверить, что все не сон, пока слезы окончательно высыхают.

Цзян Чэн поправляет пояс, поглядывая на колокольчик, что все еще лежит на черно-красных одеждах. Тот самый, ставший свидетелем всему происходящему. И думает, что пора к нему двинуться, ведь надевать уже нечего — один решающий штрих до волнующего сердце момента. Вэй Ин только поворачивается лицом, когда Цзян Чэн отходит и поднимает колокольчик, снова зависая на пару мгновений.

Он поворачивается, прикрывая глаза — внутри томительное ожидание долгожданного. Того, что поставит точку на всем, что было до, и позволит начать с необходимого им двоим начала уже в следующую секунду. Тогда следует медленный вдох, чтобы набраться смелости и сразу же открыть глаза — Цзян Чэн задерживает дыхание.

Вэй Ин в пурпурных одеждах — клановых одеждах Ордена Юньмэн Цзян.

Шаг. Еще шаг. Цзян Чэн подходит к любви всей своей жизни и поднимает руку, касаясь щеки. Тогда не удается удержаться — мягко поглаживает большим пальцем, запоминая это мгновение и откладывая новым нежным воспоминанием. А Вэй Ин прикрывает глаза и следует за этим соприкосновением кожи, не в силах сдержать улыбку.

— Больше никаких прости, — серьезно говорит Цзян Чэн, на секунду переводя взгляд на чужие губы. — И обещаний тоже.

Вэй Ин поднимает руку, касаясь той, что лежит на щеке и открывает глаза. Тогда и видит, сколько облегчения и нарастающей радости плещется в тех, что напротив. Ему неловко стоять вот так, в совершенно несвойственном цвете, но так приятно ощущать столько ответных чувств на свои. В прикосновении, взгляде, расцветающей на губах улыбке. Если была необходима истерика — Вэй Ин ни о чем не жалеет. Больше нет.

Остается пройти через косые взгляды, перемывающий кости шепот и вопросы, заданные не к месту и не ко времени, но почему-то сейчас отчетливо кажется, что все будет иначе. Теперь Цзян Чэн покажет всему миру, как сильна и крепка его связь с единственной и первой любовью. Будет стоять не позади, не впереди — а только рядом. Стоять рука об руку, иногда сплетая пальцы, чтобы заверить в надежности, подставить плечо в нужный момент и заткнуть рот каждому, кто решит иметь дело с Двумя Героями Юньмэн Цзян.

Они готовы начать сначала.