Я медленно ступал по густой зеленой траве в направлении ближайшей к имению рощи, пытаясь обнаружить своего товарища по игре в прятки. Он должен был быть где-то поблизости. Дойдя до края поляны, я в очередной раз осмотрелся по сторонам.

Подул легкий ветерок, и у самой рощи закачались кусты диких роз. Целое море красно-бурых цветов привлекло меня, заставив на миг позабыть о поисках. Желая сорвать одну бархатистую красавицу, я приблизился к цветущему кусту и протянул обе руки, хватаясь за стебелек. Острые шипы не замедлили глубоко вонзиться в кожу, и я, вскрикнув, отдернул руки, испуганно глядя на свои пухлые пальцы, на которых тут же выступили капли крови.

Маура в мгновение ока очутился рядом, склонившись надо мной, и его крепкие руки приобняли меня за плечи. Очевидно, он все это время стоял за тонким деревом слева, где я и не подумал искать.

Он немного подул на мои ладони, держа их в своих, и боль от уколов шипов быстро прошла. Затем он снял свой широкий пояс из светлой ткани и аккуратно промокнул крошечные ранки.

— Ничего, скоро заживет без следа, — улыбнулся он. — Даже перевязывать не надо. — Он оглянулся на куст. — Так ты хочешь розу?

— Хочу, — я шмыгнул носом и провел по нему рукавом.

— Какую тебе?

— Вот эту, темную, — ответил я, указывая на изогнутые, почти черные лепестки.

Маура обернул пояс вокруг стебля и легко оторвал его от куста, протягивая мне. Я осторожно взял розу, подержал немного и вернул ему:

— Возьмите, пожалуйста. Я для вас хотел ее сорвать.

Он удивленно поднял брови, принимая подарок.

— Спасибо. Но знаешь, я тебе сразу скажу — я сорванных цветов не люблю. Мне они больше нравятся на кусте, живые. А эта роза скоро завянет.

Я огорченно опустил глаза — мне не удалось сделать ему приятное. Видя мое замешательство, он с демонстративным наслаждением вдохнул нежный аромат и, обломав шипы, ловко завязал концы гибкого стебля в форме венка. Это необычное украшение он водрузил мне на голову, так, что роза оказалась как раз над моим лбом.

— Вот, ты великий владыка. Владыкой чего ты хочешь быть?

Вопрос оказался для меня сложнее, чем он мог представить.

— Я… я не хочу быть владыкой, — пожал я плечами.

— Как? — опешил он. — Вообще не хочешь?

— Не хочу.

— Ну, подумай. У тебя же будут свои владения, и свои воины. Ты всем этим можешь управлять.

— А зачем?

Впервые я поставил его в тупик.

— Зачем? Ну как, зачем… Чтобы знать, что ты умный, и сильный, и тебя слушают люди. Чтобы ты им все давал, что нужно, а они в ответ охраняли тебя и весь твой край. А все, кто в твоем краю живет, были бы счастливы. Разве это не важно?

— Ну, не знаю… — протянул я. — Я не думал о всех… Вы же спросили, хочу ли этого я…

— А чего ты хочешь в жизни?

— Я… — оглядевшись вокруг, я тщетно попытался найти что-то, что подсказало бы мне ответ, ибо сам никогда не задавался этой проблемой. — Я хочу… жить, господин, — в конце концов сказал я единственное, пришедшее на ум.

— Хм… пожалуй, — задумался он. — Лучше и не скажешь.

Услышав слова поощрения, я заулыбался, хотя тема, на которую свернул наш разговор, не стала мне понятнее.

— То есть, просто жить? — уточнил он. — И не нужно ни огромных пашен, ни золота, ни армий?

— Если каждый будет просто жить… То зачем армии?

— И тебя устраивает рабство? — не отставал он.

— Рабство? — переспросил я. — У нас род земледельцев, я вырасту и тоже стану земледельцем, как мой отец, так было всегда…

— Да это все ясно, — отмахнулся он. — Но тебя не волнует, что Ильба этот помыкает тобой и твоим отцом, как хочет, а у вас прав никаких нет?

— Так он же из рода торговцев, а у них и все владения, они с нами делятся, мы же должны подчиняться, чтобы это все иметь… Так было всегда… Ведь вы тоже так хотите, великим правителем быть… Чтобы вас слушались.

— Я сказал «слушали», а не «слушались». Это же разные вещи, понимаешь?

— Почему?

— Потому, что есть разница между совместным делом и тупым повиновением, — резко пояснил он, теряя терпение. — Бана́. [1]

Я обиделся и пошел к лесу, оставив его одного на поляне. И тут же об этом пожалел.

Прямо передо мной возникло серое чудовище — волк огромных размеров, вышедший навстречу мне из чащи так, что мы почти столкнулись. Длинные клыки были обнажены, и с них стекала слюна. Желтые глаза смотрели на меня неподвижно, угрожающе. Я попятился, открыв рот от ужаса и не в силах закричать.

— Не беги! — вдруг услышал я громкий шепот Маура сзади. — Отступай медленно, спокойно. Не показывай страха.

Я попытался последовать совету, осторожно делая шаг назад на дрожащих ногах. Но, как назло, зацепился ногой за сучок и с криком повалился на землю, больно ударившись.

Волк прижал острые уши к голове и глухо зарычал. Шерсть на его загривке встала дыбом, когда он пружинисто припал к земле, готовясь к прыжку. Я не успел отползти.

Но у Маура была молниеносная реакция; и еще у него был нож. Он с размаху навалился на животное, прервав его прыжок. Длинное лезвие блеснуло на солнце и тут же окрасилось темной кровью.

В наступившей тишине Маура поднялся. Мертвый хищник остался лежать на земле с перерезанным горлом. Кровь с ножа капала в траву крупными багровыми каплями, и мой взгляд постепенно полз вверх, задерживаясь на потертой рукоятке и на сжимавших ее тонких пальцах. Эти пальцы иногда мягко гладили мои щеки и плели дивные венки из цветов. Он дарил венки маленьким дочкам рабов, которые хлопали в чумазые ладошки, танцуя кружком и притворяясь лесными волшебницами.

Теперь его пальцы были цепкими и твердыми, и оружие казалось их неотъемлемой частью, словно продолжением руки.

Сидя на траве, я заплакал. Слезы текли по моему лицу грязными ручейками, и я безуспешно вытирал их, шмыгая носом. Маура подошел ко мне, опускаясь на колени.

— Все, бояться нечего. Успокойся. Сильно ударился?

Он протянул руку, чтобы утереть мои слезы, но я инстинктивно отшатнулся, потому что на руке были капли волчьей крови. На его одежде тоже было несколько пятен. Маура проследил за моим взглядом, затем встал и снова отошел к распластанной туше.

— Вы убили… — прошептал я.

— А ты предпочел бы, чтобы это милое животное разорвало тебя на части? — резко отпарировал он. — Зато смотри: из шкуры выйдет прекрасная накидка на зиму, — Маура приподнял одну из мохнатых лап.

Меня передернуло.

— У нее, может, были дети… Она их кормила… Теперь она к ним никогда не вернется…

Маура помрачнел, вытирая нож о траву, и внимательно взглянул на волка.

— У него, — поправил он, — возможно, и были дети.

Как можно более тщательно очистив руки, он сделал еще одну попытку приблизиться ко мне.

— Ну не надо, Бан. Эх… — Маура махнул рукой, собрал веток и забросал ими тушу так, что она быстро скрылась из виду под густым покровом. — Все. Не буду я его брать.

Я позволил ему поднять себя с земли, утирая нос и глаза рукавом.

Дойдя до небольшого лесного ручейка, он разделся по пояс и окончательно смыл с себя все следы атаки.

— Волки — нормальные ребята, но тут пойми, или ты, или тебя, — говорил он, сидя на бревне недалеко от опушки. — Закон выживания.

Уже успокоившись, я сидел рядом, насупленно его слушая. Тогда, пребывая в шоке, я даже не подумал, что его атака на волка спасла мне жизнь.

— У меня просто реакция на них теперь такая… — продолжал Маура. — В детстве, в Зараке, на моих глазах пес вцепился зубами одному мальчику в руку, и оторвал ее.

— Оторвал?! — ужаснулся я.

— Ну да, почти от плеча, — подтвердил он. — И это не дикий пес был, соседская семья его на привязи держала. Утверждали, что полностью ручной, домашний. А он возьми и сорвись с привязи, и прямиком к детям, которые неподалеку играли. Они его даже не дразнили. Он от запаха крови озверел совсем, и на следующего кинулся.

— Так он их… всех… того?.. — у меня пересохло во рту от потрясения.

— Не успел. Я его камнем в голову завалил. Меня за это из приемной семьи и выгнали, потому что хозяева пса пришли плату за убыток требовать, и крепко поругались из-за этого с той семьей.

— Так вы же… спасли всех этих детей! — не поверил я. — А если бы их собственные дети среди них были?!

— Тогда, может, и не выгнали бы, — пожал он плечами. — А впрочем, кто знает…

— А мальчик тот без руки остался? — с сожалением спросил я.

— Остался. Но выжил. Ладно, что мы все о бедах, — перебил он сам себя. — А почему ты подумал, что это именно волчица, а не волк? — последовал неожиданный вопрос.

Я не знал, как объяснить.

— Моя мама… она… не вернулась… — наконец сбивчиво сказал я, сопя и низко опустив голову. — Она… — я не закончил, но ему и так уже было понятно.

— Вот оно что… — проговорил он с грустью. — Я должен был догадаться.

Видя, что я опять на грани слез, он дотянулся до ближайшего куста ежевики, быстро набрал пригоршню сладких ягод и положил мне на ладонь.

— По крайней мере, ты ее знал, — добавил он задумчиво. — Хотя, что я говорю, это же еще хуже. Прости.

До того, как у меня с языка сорвался вопрос, он снова поднялся, протягивая мне руку:

— Идем домой, а то скоро смеркаться начнет.

— Я просто болван, — огорошил меня он на следующий день, присев на траву рядом со мной, когда я разворачивал узелок с завтраком.

От моей вчерашней обиды уже не осталось и следа, и я встретил его широкой улыбкой, что, судя по всему, повергло его в такое же недоумение, как и меня его реплика.

— Что вы говорите, господин? — округлил я глаза.

— Говорю, что я виноват, — продолжил он. — Кто я такой, чтобы осуждать твое мнение? И кто сказал, что лучше быть правителем, чем земледельцем? Так что прости. В твоих словах больше правды, чем во всех моих великих планах по улучшению общества.

Он вынул из-за пазухи и протянул мне самодельное ожерелье из мелких высушенных желудей — в каждом он аккуратно проткнул дырочки, нанизав их на тонкую крепкую бечевку.

— Мир? — вопросительно посмотрел он на меня, наклонив голову.

— Конечно же! — с жаром и смущением проговорил я, восхищенно рассматривая его подарок и тут же надев его на шею. — Спасибо, хозяин!

— Это тебе спасибо, — улыбнулся он в ответ, дружески потрепав меня по голове.

Мы вместе позавтракали, и я обменялся с ним ломтиками пареной репы, а он со мной — свежесобранным крыжовником и купленными на рынке медовыми сухариками; и в душе моей снова надолго воцарился покой.

* * *

Ильба настаивал на том, чтобы Маура перенял торговое ремесло, а для этого нужно было в совершенстве овладеть счетом. Но в голове у старика никак не укладывалось, что кто-то может овладеть чем-либо «в совершенстве» за гораздо более короткий срок, чем в свое время удалось ему.

— Ты задаешь слишком много вопросов, — гневно произнес Ильба за одним из уроков. — Думай молча. Итак, у меня пять мешков яблок, в каждом из них по три десятка штук. Приходят четверо покупателей, сколько каждому продам, если поровну?

— Тридцать семь яблок каждому, но только если вы два яблока разрежете и раздадите всем четверым по половинке, — мгновенно ответил Маура. — А когда мы дойдем до задач с неполными числами?

— Какими-какими? — прищурившись, переспросил Ильба, решив не комментировать свою ошибку.

— Ну, я имею в виду то, что меньше единицы, например, две трети от единицы, три четверти…

— Где ты этой чепухи набрался? — возмутился его наставник. — Я тебя учу только тому, что может пригодиться! Ты еще предложи горшки и кувшины пополам разрубать при продаже!

— Хорошо, простите. Я просто хочу понять, почему счет идет только на полные единицы, — не сдавался Маура. — Ведь число можно раздробить, и тогда точность будет бо́льшей…

— Как так «раздробить число»? Что ты несешь?! Не воображай себя умнее меня, молокосос! — И он с силой ударил ученика по рукам длинной хворостиной.

Молниеносно вскочив, Маура схватил старика за грудки и отбросил его. Да так, что тот, пролетев через всю комнату, приземлился у противоположной стены, по пути задев стол.

Несколько секунд стояла полная тишина.

— Почтенный… почтенный, вы ушиблись? — этот вопрос прозвучал бы кощунственно, если бы на лице Маура не было неподдельной тревоги. Он подбежал к упавшему, приподнял его за плечи и стал ощупывать.

Ильба закряхтел и сморщился от боли.

— Простите меня, я не хотел… Я просто не успел остановиться… — сокрушенно говорил Маура, но старик только отмахивался от его рук, отползая в сторону со словами:

— Оставь, оставь меня в покое… Уйди…

Еще недели две хозяин Лабин-нег ходил, прихрамывая и опираясь на палку. Со страхом я ожидал, что он выгонит провинившегося подростка из своего имения, но ничего не происходило. Сам же Маура старался не показываться ему на глаза, и целыми днями где-то пропадал, не возвращаясь в дом даже поесть или переночевать.

Как-то утром я медленно брел по лесной тропинке, волоча за собой плоскую тележку для хвороста. В ветвях зашуршало, и передо мной возник Маура, вверх ногами свесившийся с низкой ветки дерева. Я вздрогнул, хотя он уже неоднократно появлялся таким образом.

Мы немного поглядели друг на друга.

— Отойди, — сказал вдруг он.

— Что, господин?

— Отойди, я спрыгну.

Я отодвинулся к кустам, и он, перевернувшись в воздухе, спружинил на ноги. Снова поворачиваясь ко мне, он объявил:

— Я ухожу.

— Куда? — спросил я встревоженно.

— В Зарак, наверное, вернусь. Но это неважно. Ты передай Ильба, что он может подыскать другого наследника.

— Но… но он же вас не выгнал! — воскликнул я.

— Знаю. Я сам уйду. Он уже жалеет, что вообще меня взял, но боится что-то предпринять. Поэтому я за него это сделаю.

Он направился вдаль по тропинке.

— Нет! Не уходите, — побежал я за ним. — Вы же даже вещей никаких не взяли!

— Не волнуйся, я о себе позабочусь, — невозмутимо ответил он на ходу.

— Не уходите! — Неожиданно для самого себя я заплакал и крепко уцепился за него, утыкаясь лицом ему в грудь, так как только до груди я тогда ему доставал.

Наконец он обнял меня как-то растерянно, и погладил по голове, успокаивая:

— Ладно, не уйду я. Не уйду. Не плачь.

К моей огромной радости, тем вечером Ильба все же принял его обратно в дом. Покаявшись перед приемным отцом, Маура изо всех сил старался впредь ему не перечить. А тот, в свою очередь, никогда больше не поднял на него руки.

* * *

В конце лета выдалась прохладная ночь, и мы направились к речке, незаметно улизнув из имения, когда господин Ильба и мой отец легли спать. Я бы никогда не осмелился совершить нечто подобное, если бы не мой новый товарищ.

Теперь он расположился рядом, лежа на спине в густой траве и устремив взгляд на небо.

— Так, значит, с плаванием еще нужно будет постараться, — подытожил он. После многократных попыток добиться того, чтобы я поплыл, как рыбка, руки Маура были сплошь покрыты царапинами от моих ногтей, а я никак не мог избавиться от солоноватого привкуса водорослей во рту. И все эти страдания — с нулевым результатом.

— Счет и буквы… — продолжал он уже сидя, скрестив ноги и упершись в колени локтями, а подбородок опустив на переплетенные пальцы. — Ты ведь не собираешься стать торговцем, правда? Так что немного только подтянуть. Что еще… А ты на лошади ездить умеешь?

Я покачал головой, тяжело вздохнув от вновь охватившего меня чувства собственной никчемности.

— Вот этим и займемся, — удовлетворенно кивнул он. — Впрочем… Я, наверное, неправильно поступаю. Может, это мне надо учиться у тебя.

Не поверив услышанному, я вытаращил на него глаза.

— Да-да, — подтвердил он с улыбкой. — Вот ты что больше всего любишь делать?

— Я люблю… смотреть, — ответил я, немного поколебавшись от стеснения.

— Смотреть? В смысле, наблюдать? — уточнил Маура, не удивившись.

— Ну, смотреть. Я люблю смотреть на красивые вещи и красивых… — запнувшись, я вовремя замолчал.

— Понятно, — не стал он допытываться о подробностях. — Я тоже люблю смотреть. На звезды, например. Или на воду. Но на звезды больше. А что ты при этом думаешь?

— Ничего.

— Совсем ничего? Этого я еще не пробовал. — Маура прикрыл глаза. — Ни о чем не думать… Я вот сразу начинаю размышлять о том, как было бы, если бы можно было достать до звезд, или как мне научиться подольше удерживаться под водой, чтобы выиграть любой спор. А если расслабиться и просто глядеть на что-то… — Он затих, а потом стал насвистывать какую-то мелодию.

— Что это? — спросил я.

— Песенка про гусеницу. Ее часто мальчишки пели в Зараке. А потом отправлялись ловить этих гусениц, с целью посмотреть, что у них внутри.

Увидев, как я ужаснулся, он уже сам захохотал.

— А ты что, никогда не мучил гусениц?

— Нет, господин, — пожал я плечами.

— И не крал урожай прямо с деревьев?..

Я опять покачал головой.

— …Не ловил ужей руками, не охотился на белок, не швырял камнями в полевых воробьев?

— Нет.

— Интересный образ жизни, — он задумчиво приподнял брови и долго еще молчал.

— Никак у меня не получается выкинуть все мысли из головы, — наконец произнес он огорченно. — Иногда я жалею, что вообще способен думать.

— Почему? — искренне удивился я.

— Ну… Мысли — это как металлическая клетка, — попытался объяснить он. — Вот ты, например, свободен?

— Нет, — сразу сказал я. — Я принадлежу господину Ильба.

— Да хватит уже! — махнул он рукой. — Это все не важно. Ты внутренне, в сердце своем, свободен? Ведь твои чувства, твои желания никому не принадлежат?

— Наверное, нет, — ответил я с сомнением.

— Значит, свободен. А мысли сковывают. Человек становится как бы пленником самого себя, когда начинает думать, кто он вообще такой, и почему все так, как оно есть. Тогда он не может обрести настоящий покой. Или свободу. Как ты считаешь?

Я еще не успел переварить предыдущие вопросы, но мой собеседник, похоже, проникся истинным интересом к моей персоне, желая выяснить как можно больше. С этой точки зрения он немногим отличался от тех мальчишек, которые препарировали гусениц со здоровым детским любопытством.

— Не знаю, — пролепетал я.

— Ну и ладно, — рассмеялся он. — Не буду тебе голову морочить. — Сорвав травинку и покусывая ее, он посмотрел вдаль.

— Ильба пытается из меня нормального человека сделать, но у него, как видно, плохо получается, — сказал он, посерьезнев. — И в этом только моя вина.

— А почему он вас выбрал? — решился я задать давно занимавший меня вопрос.

— Да ума не приложу, на кой я ему сдался, — пожал он плечами. — Мог бы и другого беспризорника найти, и более послушного.

Снова дав волю своему любопытству, я уже не мог остановиться, хоть и не имел никакого права спрашивать о личных делах кого-либо из хозяйского сословия.

— Так у вас что, вообще не было дома? Как же вы жили?

— Так и жил, — хмыкнул он. — Очень даже неплохо, посвободнее, чем сейчас.

— А зимой?! — округлил я глаза.

— В кустарнике прятался, из жердей шалаш делал, ягоды и желуди заранее припасал. Вон, все звери на природе отлично зимуют, и ничего. Ты лучше еще про свою семью расскажи, — снова сменил он тему. — Значит, братьев у тебя трое — Зоа́р, Альма́р и Кета́н, сестры две — Гата́н и Си́да, и ты самый младший в семье, правильно?

— Ух ты… — протянул я в восхищении, не веря, что все это можно было сходу запомнить после нашей последней откровенной беседы еще в новолуние. — Какая же у вас память, господин!

— Да ну тебя, — отмахнулся он. — Так почему у вас с Зоаром такие плохие отношения?

— Он меня всегда стыдился, — опустил я глаза. — За то, что я толстый, и неуклюжий, и вообще… А когда его друзья меня дразнили, он с ними заодно дразнил…

— А Альмар и Кетан защищали?

— Нет… Они тоже старались со мной поменьше водиться, чтобы над ними их товарищи не смеялись… Я с сестрами всегда гораздо лучше ладил, хотя они со мной только в куклы играли, скучно было…

— Набить бы им рожи, мерзавцам этим, — задумчиво сказал Маура, и тут же покосился на меня: — Ну, я не сестер имею в виду, конечно. Да и про братьев ты меня извини, погорячился. Просто скотское это поведение, вот что я тебе скажу.

* * *

— Забирайся, — Маура ловко подсадил меня, и я оказался верхом на молодой лошади, самой небольшой из тех четырех, что были в стойле господина Ильба.

Однако для меня, семилетнего, и такая лошадка казалась гигантской. С высоты ее хребта я мельком взглянул вниз и тут же крепко зажмурился.

— Э, нет, так не пойдет, с закрытыми глазами тебе ездить пока рано, — пошутил хозяин, ободряюще хлопнув меня по спине. — Не трусь, эта смирная, если что, я тебя подстрахую.

Изо всех сил вжавшись пятками в гнедые бока, а руками вцепившись в густую гриву, я решился выпрямиться.

— Так, теперь понемногу, чувствуй ее движения, двигайся с ней в такт, — продолжал мой наставник, медленно ведя кобылу под уздцы.

Ощущая, как перекатываются твердые позвонки подо мной, я пытался приноровиться к лошадиным шагам.

— Расслабь пятки, неудобно ей. И гриву отпусти, тебе вот приятно было бы, если б тебя за волосы оттаскали?

Сразу пожалев животное, я освободил его от своей мертвой хватки, и лошадь слегка тряхнула головой, словно говоря мне «спасибо».

Шаг за шагом Маура терпеливо шел рядом, и к концу первого дня занятий я уже научился почти без страха держаться прямо, сам натягивать уздцы, направляя лошадь вправо и влево, и даже попробовал перейти на медленный галоп, правда, при этом чуть не свалившись.

Лошадь оказалась на редкость покладистой, выдерживая все издевательства над собой, и только время от времени пофыркивала, наверняка посмеиваясь над моей неуклюжестью.

Примерно за месяц Маура удалось выучить меня азам верховой езды, да так, что мне уже самому это нравилось, и я, обычно любящий поспать допоздна, теперь сам будил его ни свет ни заря, чтобы поскорее приступить к занятиям.