Зима в том году выдалась особенно лютой. Мне было уже десять (Маура все же научил меня худо-бедно считать на пальцах, и я был горд тем, что знаю свой возраст). Мороз сковал реку толстым слоем льда, и расколоть его топором или ломом было под силу далеко не каждому мужику. В бедных хибарах ветер свистел сквозь все щели, и от пронизывающего холода не спасали ни плотные одеяла, ни меховые шкуры. Даже в богатых хозяйских домах было весьма неуютно, несмотря на топившиеся очаги — об этом я узнавал от Маура, когда тот забегал к нам в лачугу спросить, не нужно ли чего, и заодно рассказывал новости. Он был одним из немногих, кто осмеливался в самую метель выходить наружу и собирать хворост для очага. Годы, проведенные вдали от всякого комфорта и уюта, закалили его.

Наша печурка была слишком маленькой, чтобы согреть помещение, и мы с отцом быстро простыли — а я, вдобавок к этому, по глупости наелся снега во дворе и сильно застудил горло. Пылая от жара и одновременно стуча зубами от холода, я лежал, свернувшись в комок под кипой одеял, и думал, что умираю. Отец настойчиво предлагал мне поесть, поднося то надоевшую овощную похлебку, то черствый кусок хлеба, царапающий горло. Я лишь вертел головой и отказывался, поглубже зарываясь в одеяла. Есть ничего не хотелось, воды оставалось совсем мало, а набрать ее в реке не было сил ни у меня, ни у него.

Словно сквозь туманную пелену, в полубеспамятстве я вдруг ощутил обнявшие меня крепкие руки, осторожно приподнимающие мою голову и нежным прикосновением отводящие спутанные влажные кудри со лба. С трудом разлепив горящие веки, я увидел совсем близко склонившееся надо мной знакомое лицо, очень крупные выступающие белые зубы и подбородок с узкой вертикальной вмятинкой, почувствовал теплое дыхание с запахом сушеных листьев мяты и дикого меда.

— Давай-ка, выпей, — к моим губам поднесли край глиняного стакана с чем-то, от чего исходил благоухающий пар. — Не бойся, это не будет царапать.

Я подчинился, с наслаждением глотая сладко-пряный медовый отвар, пахнущий липой, который легко и безболезненно проскальзывал в горло, мгновенно согревая все внутренности и пробуждая меня к жизни.

— Вот так, — улыбнулся Маура, сидя рядом и придерживая мои плечи свободной рукой. — Ничего страшного. Скоро будет полегче. У вас здесь дико холодно, — сказал он моему отцу, когда тот приблизился к кровати. — Я заберу Бана в дом, пока он не поправится. Идемте с нами.

— О нет, господин Ильба не позволит, — покачал головой отец. — Вы же знаете, не положено это…

— Ну, это уж чересчур, — возмутился Маура, сгребая меня в охапку вместе с одеялами и выходя за дверь.

— Не могу я взять его сюда, — отвернулся Ильба, отходя к полкам. — У меня самого здоровье совсем никудышное в последнее время, ты же знаешь. Если лихорадкой заразит, не перенесу зиму. Возьми дров, еды, сколько нужно, чтобы у себя перезимовали.

Маура сидел у большого стола со мной на коленях, согревая своим телом.

— Ильба, почтенный, пожалуйста…

— Не делай из меня чудовище, Маура, — вернулся старик к столу, приглаживая тонкие седые волосы. — Пойми меня. Ты обещал не перечить.

Со вздохом поднявшись, его наследник поплелся обратно к выходу, избегая смотреть мне в глаза.

Ночью я часто просыпался, ворочаясь, и при тусклом свете лучины с облегчением убеждался, что Маура не ушел, а все еще сидит рядом, время от времени промокая мое лицо смоченной в тазике прохладной тканью и успокаивающе гладя по голове.

— Ты весь горишь, — пощупал он мой лоб, когда ночь уже была на исходе.

Поднявшись, он выдвинул из угла большую медную лохань и подвесил над очагом котелок с водой.

— Надо тебя искупать, — пояснил он.

— В такой холод?! — со страхом вскрикнул мой отец, проснувшийся к тому времени. — Да он же окочурится сразу!

— Не волнуйтесь, — успокоил его Маура. — Это снимет жар, мы тут же завернем его обратно в одеяла.

— Не губите сына, хозяин! — горестно взмолился отец, изо всех сил прижимая меня к себе. — Сжальтесь, не пожил он еще!

— Да не случится с ним ничего, дорогой Ранугад, — подходя, тепло заверил его Маура, положив руку тому на плечо и глядя прямо в глаза долгим взглядом. — Я хочу помочь вашему сыну скорее поправиться. Ему станет лучше.

Отец наконец успокоился и согласился, перестав сетовать. Он помог приготовить лохань с водой, подливая туда кипяток из котелка.

— Воды не останется, господин, — лишь отметил он. — Эта последняя…

— Об этом не беспокойтесь, — Маура уже ловко и быстро раздел меня, опуская в приятную теплую воду. — Я принесу еще.

Купание меня освежило и взбодрило, и я чувствовал, как жар, по крайней мере на время, отступает. Я сидел на кровати, пододвинутой ближе к очагу, заботливо укутанный с ног до головы, и краем глаза наблюдал, как Маура хлопочет уже над моим кашляющим отцом, наливая и ему отвара из принесенной большой фляги, и обещая также доставить нам еще продуктов и теплой одежды.

Проломить лед на реке захваченным из нашей каморки большим топором для Маура не составляло труда, и с первыми лучами солнца он вернулся с двумя полными ведрами, выливая их в стоявшую у стены бочку; затем ходил за водой и возвращался еще три раза, пока бочка не наполнилась.

Мой отец смотрел на него круглыми от изумления глазами, но вошедший словно и не замечал этого.

— Что же вы, хозяин? Вам же попадет за это…

— Не попадет, — весело откликнулся тот, вытирая лоб. — Еще что-нибудь нужно? Говорите.

Благодаря его стараниям, через каких-то два-три дня я окончательно пошел на поправку, а отец кашлял гораздо меньше. Маура наведывался каждый день, убеждаясь, что у нас все в порядке. Он развлекал меня, танцуя передо мной на руках и болтая ногами в воздухе, и я радостно хохотал, хлопая в ладоши.

* * *

— Закрой окно, Бан! — послышался строгий голос отца. Он уже вернулся в лачугу, потирая озябшие руки. — Ты что, опять простыть хочешь?

— Сейчас, отец, — кивнул я, не торопясь подчиниться — меня целиком захватила перепалка, разворачивающаяся у порога имения напротив.

Стоя в дверях и кутаясь в меховую накидку, господин Ильба в который раз отчитывал Маура за своеволие.

— Будто я не знаю, куда ты носишь продукты! — возмущенно восклицал он. — Вчера пропали еще два мешка с репой и каравай хлеба! Уж не думаешь ли ты, что моих запасов хватит на всю деревню?

— Они с голоду помирают, почтенный, — отвечал его наследник. — У этой семьи не осталось даже зерна на зиму. Неужели вы не поделитесь хоть малой частью своих запасов? Обещаю, что отработаю их летом.

Махнув рукой, Ильба удалился в дом, но вдруг снова показался оттуда с увесистым свертком.

— Возьми еще это! — крикнул он вдогонку Маура, уже уходившему по протоптанной в снегу тропинке.

Тот вернулся и принял у него ношу с недоверчивой улыбкой.

— Спасибо, дорогой Ильба, — склонил он голову, и вновь направился сквозь метель к далеким огонькам лучин в покосившихся хижинах на окраине деревни.

— Эх, добряк молодой хозяин, — с чувством вздохнул мой отец, наблюдавший вместе со мной эту сцену.

Он наконец наглухо закрыл деревянные створки оконца, затянутые пожелтевшим бычьим пузырем, и добавил:

— Если бы он навел здесь свои порядки, глядишь, и зажили бы припеваючи. Все, а не только богатеи. Ох, не судьба, видать, не судьба…

Я лишь печально кивнул, соглашаясь.

* * *

На смену тяжелой зиме пришла наконец долгожданная теплая и ласковая весна, с ее ясными солнечными днями и новорожденными цветами, весело проклюнувшимися из-под сугробов. Работы было хоть отбавляй — нужно было расчищать тропинки неподалеку от имения от поваленных вьюгой сухих деревьев, выводить на пастбища лошадей, измученных пребыванием в темной конюшне и изголодавшихся по свежей сочной травке, заделывать прохудившуюся от дождя и града крышу, закупать зерно для будущих посевов…

В свободное время мы с Маура все же успевали и развлекаться, а ближе к лету опять приехал Калимак, и на этот раз не один — за ним следовал мальчишка лет семи, крепко сбитый, румяный и круглощекий, с грушевидным лицом и прямыми русыми волосами.

— Это Ра́заль, — представил его Калимак. — Я за ним временно присматриваю.

— Я Ра́занул! — тут же возмутился тот, объявляя свое полное имя. — И ты за мной не присматриваешь, это я с тобой гуляю!

— Я тебя щас обратно в Зарак на телеге отправлю, будешь опять в платьице бегать, — пригрозил ему старший товарищ.

Тот насупился и зарделся, отворачиваясь.

— Каком еще платьице? — со смехом поинтересовался мой хозяин.

— Да его сестры постоянно в девчачьи шмотки наряжают, а в волосы ленточки и цветочки накручивают, — поведал Калимак. — Я его от этого унижения спас.

Мы все рассмеялись; разумеется, кроме самого Разаля.

— Зато они мне вкусные медовые коржи дают, когда соглашаюсь с ними поиграть! — обиженно сложил он руки на груди. — Мне это самому выгодно.

— Ну, значит, тебя за коржи можно заставить позориться, — заключил Калимак.

— Нельзя! — передумал тот, поняв, что сказал.

— Вы для того приехали, чтобы здесь перессориться? — остановил их Маура. — Может, чем-нибудь другим займемся?

— Давай в ножички, и с «кругом года», нас ведь как раз четверо, — предложил Калимак, закончив дразнить младшего товарища.

— Давай, — поддержал Маура.

Быстро собрав в путь узелки с завтраком, мы отправились на нашу излюбленную поляну рядом с опушкой.

— Надо материалов набрать, пусть каждый свои ищет, так быстрее, — проинструктировал Калимак. — Представляешь, Разаль летом родился, как специально, так что теперь у нас полный набор!

Этому варианту обычной игры в ножички меня давно уже научил Маура, но полноценно в него играть можно было только при наличии как минимум четверых участников, каждый из которых играл за «свое» время года, в которое родился, поместив в круг предметы, олицетворяющие этот сезон — голые сухие веточки или камешки для зимы; зеленые листья для весны; цветы для лета; небольшие плоды, ягоды или желуди для осени. Если же игра проводилась, когда зелени уже не было, то для осени можно было положить желто-красные листья, и тогда для весны полагалось сено, а для лета — заранее засушенные цветы.

Каждый из нас после недолгих поисков по лесу вернулся со своей добычей. Калимак расчертил на земле большой круг, и аккуратно сложил рядом со своим сектором темные жердочки, я положил у своего горстку сорванных листьев, Разанул насобирал цветков ветреницы, а Маура добавил оставшиеся от прошлогоднего осеннего урожая желуди.

— Красота, — подытожил Калимак.

Мы принялись за игру, метая медный ножик в землю и завоевывая друг у друга кусочки территорий. На каждый отрезанный участок клался символ того, кто его завоевал, а в конце подсчитывали, у кого их больше всего.

— Мы ночевать у ваших знакомых останемся? — поинтересовался Разанул, когда мы ненадолго прервали игру, чтобы перекусить.

— Только на одну ночь, — огорчил его Калимак, развязав свой узелок с печеными яблоками и сладкими сухарями. — С отцом обратно поедем, а не то скандал будет. Твои родичи и так уже талдычат, что я всякому плохому тебя учу. Хотя, как по мне, так лучше нормальная мужская компания, чем этот курятник. Квох-квох-квох, — прокудахтал он, видимо, изображая всех чрезмерно заботливых родственниц своего друга.

— Да уж, четыре сестры, мне вообще житья нет, — пожаловался Разанул. — Я с детства мечтал хоть об одном брате…

— У меня их трое, а толку никакого, — в ответ посетовал Калимак. — Твои тебя так балуют, что тебе грех жалиться. Мои плевать на меня хотели с детства. Вот старшая сестра меня любила, но я ее почти не помню, она в родах умерла, когда я совсем маленьким был.

— Моя мама тоже в родах умерла, — осмелился озвучить я.

— Да? Эх, беда какая, — с неподдельным сочувствием кивнул Калимак, удостоив меня вниманием. — А у тебя братья-сестры есть?

— И братья, и сестры, они все постарше и разъехались, кто куда, поэтому не так часто видимся, — поделился я.

— Ну да, выходит, мы все самые младшие в семье, — заключил Калимак, и осекся, бросив взгляд на молчавшего все это время Маура. — Прости, я не подумал…

— Все в порядке, — нарочито бодро кивнул его товарищ. — Давай, теперь твоя очередь.

— Ты правда никого из своих родных не помнишь? — печально спросил Калимак, снова берясь за нож.

— Нет, — покачал головой тот. — Я их никогда не знал.

— А как тогда ты знаешь, что осенью родился? Кто тебе это рассказал?

— Никто. Я так чувствую, — признался Маура.

— Ну ладно. Зато у тебя теперь приемный отец есть.

— Да, — согласился Маура. — И такие друзья есть, — он тепло улыбнулся нам с Разалем, и благодарно положил руку на плечо стоявшего напротив.

— Сопли-слюни, — поддразнил его Калимак в ответ на сентиментальность, и, сорвав с ближайшего куста белый цветок, воткнул его в густые пряди друга.

* * *

— У бати следующий месяц — рожденный [1], — поделился приехавший в разгар лета Калимак. — Можно я у тебя пока подарок ему оставлю, чтобы в хате не обнаружил? Он же все всегда обозревает, даже если в сундук дальний упрятать.

— Можно, конечно, — с улыбкой согласился Маура. — Что ты для него выбрал? Покажешь?

Калимак бережно и гордо вынул из-за пазухи сверток, развязав красную бечевку, держащую тонкую льняную ткань, выкрашенную в светло-фиолетовый цвет. Внутри находился сам подарок — широкий кожаный пояс, умело инкрустированный узорчатыми медными вставками, да еще и с огромной выпуклой пряжкой в виде золотого цветка.

— Ну как?

— Красотища! — восхитился хозяин. — Ты просто молодец, Каль! Где ты его достал? На рынке?

— Ты давно такие на наших рынках видел? — фыркнул тот. — Я его у перекупщиков на дороге подкараулил, до ночи торговался — жуть!

— Слушай, ты опять один на большой дороге шатался? — озабоченно спросил Маура. — Там же очередная шайка сейчас орудует, предупреждали же!

— Да ты глянь, какая выделка! — пропустив его слова мимо ушей, увлеченно продолжал его друг. — Пощупай вот края, пощупай. А пряжка — настоящее золото, представляешь? Я ж полгода на него копил!

Со вздохом Маура подчинился и усердно пощупал пояс.

— Я его в посудный шкаф спрячу у внутренней стенки, ладно? — предложил он. — В одежных сундуках Ильба точно нароет, а в погребе Ранугад постоянно продукты разбирает.

— Только смотри, чтоб кожа не отсырела и узоры не потерлись! — предостерег господин Брандугамба, снова плотно заворачивая и перевязывая сверток. — Я к тебе теперь только на самое новолуние приеду.

Когда подошел обещанный срок, Калимак прибыл уже с утра на попутной телеге, так ему не терпелось удивить отца роскошным подношением.

Едва он успел ступить на порог, как из дальней комнаты показался господин Ильба, уже принарядившийся для похода в гости.

— Никак молодой Брандугамба к нам опять пожаловал? — подслеповато прищурился он, поправляя дорогую солнечно-желтую рубаху. — Смотрите у меня, чтоб на этот раз никаких разбитых крынок и перевернутых столов! Я после Фенги еще к Сора́ди загляну, но вы тут не расслабляйтесь.

Однако его никто не слушал. Мы только смотрели во все глаза и глотали ртом воздух. Смотрели на пояс, так идеально вписавшийся в его выходной наряд. На пояс, уже почти было принадлежавший господину Брандугамба-старшему.

Калимак начал издавать негодующий возглас, но Маура тут же плотно зажал ему рот своей ладонью, удерживая на месте. Господин Ильба всего этого не заметил, оглядывая свой торс и любуясь обновкой.

— Ах ты, сорванец, — вдруг ласково заулыбался он, подмигивая наследнику. — И ведь спрятал же от меня, хорошенько спрятал! Думал, я до своего рибадьяна не найду? Ладно, чего уж там, спасибо, принимаю дар заранее! Иди-ка сюда. — И он добродушно раскрыл объятия.

Угрожающе толкнув разгневанного Калимака в бок, Маура тоже широко улыбнулся старику, позволив крепко обнять и расцеловать себя в обе щеки.

— Потом расскажешь подробно, где и как покупал, — шутливо потрепал его за нос Ильба. — Но не сейчас, мне уже идти пора. Не хулиганьте, лоботрясы, — приказал он нам напоследок, выходя за дверь и весело насвистывая.

Мы еще несколько мгновений ошалело стояли посреди комнаты.

— Это как вообще? — наконец снова обрел дар речи Калимак. — Это куда годится?! Ты же заберешь у него обратно, Мау? Как только вернется, скажи и забери! Мне ж завтра вручать надо!

— Ты видел его лицо? — растроганно повернулся к нему Маура. — Ты правда готов лишить его этой радости? У него же действительно скоро рибадьян.

— Его рибадьян еще через месяц! — заорал Калимак. — А у моего бати — завтра!

— Ну прости, Каль, — от души покаялся провинившийся. — Ну плохо я спрятал, да. Знаешь, что? Мы сейчас пойдем на рынок, и купишь своему отцу подарок ничуть не хуже этого! Я все оплачу.

— Я такого подарка больше не найду, — хмуро бросил его товарищ, отворачиваясь и скрещивая руки на груди.

— Два подарка. Четыре, на следующий год, — попытался задобрить его Маура. — И матери своей купи что-нибудь. Погоди, я только свои сбережения из кладовки достану.

Мне не нравилось, когда хозяин так заискивал и унижался перед кем-либо, поэтому я все это время молчал, не встревая в разговор.

Наконец Калимак сменил гнев на милость.

— Только я сам все выбираю, да?

— Конечно, сам, — кивнул Маура. — Бан, ты с нами?

— Да, господин! — подал голос я, тут же забыв о своих неприятных мыслях и радуясь приглашению.

По рыночной площади мы слонялись до вечера, и, хоть подобия чудесного пояса действительно больше найти не удалось, Калимак не успокоился, пока не набрал полные узлы подарков для себя и для всех своих родичей на несколько лет вперед.

* * *

На исходе лета я шел по огромному полю вдалеке от хозяйского имения в поисках пропавшей соседской овцы. Люди видели тем утром волков вблизи от стада. За возвращение животного владельцем предлагалось щедрое вознаграждение, что и сподвигло господина Ильба и нескольких других хозяев снарядить своих рабов на его поимку. Хотя шансы на то, что овца была все еще жива и не съедена, были ничтожно малы, жажда наживы была очень велика.

День уже клонился к закату. Взглянув на небо, я увидел темные клубы туч, подгоняемых холодным ветром. На мне была одна легкая туника, и я съежился от резких порывов ветра, оглядываясь в поисках укрытия. Но вокруг было только поле, с дрожащими и гнущимися колосьями, и я не обнаружил даже стога сена, в котором можно было бы переждать грозу. Решив все-таки вернуться, несмотря на наказ господина Лабинги искать до победного конца, я вдруг понял, что от страха забыл обратный путь — справа виднелась лишь потемневшая кромка горизонта, слева вдалеке качались верхушки сосен, и я не знал, куда мне свернуть, чтобы попасть на дорогу, ведущую к деревне.

Ветер подул еще сильнее, колосья совсем пригнулись к земле, и я стал судорожно размышлять о том, что все наверняка разбежались по домам, никто не знает, что я именно здесь, включая хозяина, и поэтому добираться придется самому и наугад. Слезы навернулись на глаза, как всегда в трудных ситуациях, и я уже готов был дать им волю, как тут услышал сквозь шум ветра едва различимый голос, зовущий меня:

— Бан!

— Я здесь, хозяин! — заорал я изо всех сил, радостно бросаясь в направлении голоса.

Маура спешил ко мне, наклоняясь против ветра и удерживая под подбородком теплую накидку, покрывавшую его голову и плечи. Несколько рыжих завитков, выбившихся из-под тяжелой ткани, подлетали на светлом лбу в такт движению.

Добежав до меня, он резко распахнул накидку, оборачивая ее вокруг нас обоих.

— Как вы меня нашли? — изумился я.

— По следу, — невозмутимо ответил он. — Ты что, не знал? Я знаменитый следопыт.

Я облегченно рассмеялся.

— Овцу, кстати, нашли после полудня, — продолжил хозяин. — Вернее, то, что от нее осталось. Лепа́с буквально споткнулся об обглоданные кости, и сдуру отнес их господину Фенги. Ух и крик стоял! Вознаграждения он, естественно, не получил, а вот хворостиной огрели.

Как бы мне ни было жалко бедное животное и незадачливого соседского мальчишку, я вновь не смог сдержать веселья, и мы с хозяином в унисон захохотали.

— Ладно, бежим давай, — скомандовал он. — А то щас как ливанет.

Его слова ознаменовались раскатом грома, и на нас хлынуло, как из ведра. Мы понеслись в направлении деревни под мощными струями. Хозяин крепко прижимал меня к себе одной рукой, чтобы накидка плотно покрывала мои плечи, и я ощущал теплоту его тела, с примесью аромата смолы и хвои, и еще чего-то такого приятного и незнакомого. Это был один из тех редких случаев, когда он прикасался ко мне, и я был настолько близко, чтобы слышать его горячее дыхание и даже быстрый стук сердца в груди.

Мы были уже у края деревни, когда прямо перед нами вдруг ударила молния, расколов тонкий ствол молодого вяза. Вскрикнув от страха, я отпрянул назад.

— Не бойся, — Маура наклонился ко мне, и его мокрые пряди, пахнущие дождем, на мгновение коснулись моей щеки. Я повернул голову, и мое лицо оказалось прямо напротив его. Его глаза были одновременно добрыми и суровыми, знакомыми и чужими. Их взгляд был на редкость пронизывающим, словно смотрящим прямо в душу, и даже на таком небольшом расстоянии я не мог толком понять, какого они цвета — в них словно чередовались темные и светлые оттенки серого, образуя странный узор радужки, а из-за их узости бо́льших подробностей было не разглядеть.

Капли дождя стекали по его высоким выступающим скулам, падали на чуть приоткрытые полные губы. Мгновение растянулось, и мне не хотелось отрывать взгляд от этого лица. Маура смотрел на меня без особого выражения, словно изучая мои ощущения, и я вдруг почувствовал, что краснею. Он выпрямился.

— Пойдем. И так уже до нитки промокли.

Мы быстро пробежали остаток пути под дождем, и хозяин повел меня прямиком в дом.

В имении Лабин-нег было, как всегда, хорошо и уютно; господин Ильба уже крепко спал в задней комнате, а мой отец по обыкновению скрывался от грозы в нашей каморке, греясь у горшка с углями. Маура быстро и ловко набросал хвороста в очаг и высек огонь. Мне редко удавалось так ударить по кремню, чтоб хотя бы выскочили искры, ему же это не составляло никакого труда — один резкий взмах, и хворост уже весело трещал, а тепло расползалось по комнате приятными волнами. Он принес несколько одеял, приказывая мне снять мокрую одежду. Затем обернул меня теплой шерстяной тканью, и сам скинул пропитанную водой рубаху, оставшись в одних светлых штанах, подпоясанных веревкой. Развязав тесемки, державшие сапоги, он положил их сушиться поближе к огню.

— Ты что, весь день эту овцу выслеживал? — поинтересовался он. — У тебя хоть еда с собой была?

— Не было, — пожал плечами я. — Господин Ильба хотел, чтобы я первым ее нашел, и торопил выйти…

Ни слова больше не говоря, Маура разогрел в очаге на тонком каменном подносе тушеную говядину с морковью, положил нам обоим по полной тарелке, и вдобавок выставил на стол корзинку с хлебом, горшочек с диким медом и душистые красные яблоки, завернутые в полотенце.

Только уловив аромат мяса, я понял, как жутко проголодался, и, присев к столу в одном лишь одеяле, с благодарностью вгрызся в сочный кусок.

Тем временем хозяин, выйдя за порог, громко позвал:

— Ранугад, идите, пожалуйста, сюда! Ужинать будем!

Я не смел и предложить позвать моего отца тоже поужинать в доме, решив сам отнести ему угощение, и обрадовался, когда он показался из каморки, присоединяясь к нам; Маура же тем временем наполнил еще одну тарелку.

— Спасибо, спасибо, хозяин, — отец с аппетитом набросился на еду. — Дай вам небеса здоровья!

* * *

Очередной визит Калимака и Разанула пришелся на конец лета следующего года. Мы сидели вчетвером на солнечной опушке, чистили собранные лесные орехи, раскалывая их скорлупу рукояткой ножа, и с наслаждением уплетали хлеб с медом, отодвинувшись подальше от пчел, монотонно жужжащих над цветами клевера.

— Я тебе кое-что привез. Вот, — Калимак великодушно протянул моему хозяину какой-то странный, величиной с ладонь, плоский камень с неровной поверхностью, сплошь в мелких дырочках и щербинках. — Отец давеча на рынке приобрел, и я у него взял парочку.

— Это что? — Маура подозрительно прищурился.

— Специальные пористые камни, бороду оттирать, — пояснил его товарищ. — Только надо сначала рожу распарить да мыльной настойкой обработать, чтоб не такая красная потом была. Я вот пробовал уже, потрогай.

Маура провел ладонью по его щекам и подбородку, на которых действительно еще заметно было покраснение после этого нового способа удаления волос.

— Ну да, довольно гладко.

— Вот видишь, хорошая вещь. Только батя сам обросший так и ходит, лень ему возиться. Но парни сейчас вовсю от бород избавляются, с тех пор, как с востока кто-то эти штуки привозить начал, ими и порезаться нельзя. Там, говорят, обычай такой пошел, что уже почти никто густые бороды не носит… Кстати, все спросить забываю, а чем ты до сих пор пользовался? Лезвием же так гладко не выходит, — в поисках щетины он ощупал подбородок сидящего перед ним.

— Ничем.

— То есть как? Ты же старше меня, а у меня еще с осени поросль пошла, — удивленно произнес Калимак.

— А у меня — нет, — пожал плечами мой хозяин.

— И у меня нет, — с готовностью вставил я.

— Да ты вообще молчи, — одернул меня Брандугамба. — Еще молоко на губах не обсохло.

— А ты, значит, такой у нас взрослый и важный стал, — с вызовом сказал Маура, одновременно успокаивающе обнимая рукой мои плечи.

— А ты у нас баба! — поддразнил Калимак. — Деток малых защищаешь, и борода не растет!

Он шутливо похлопал его по щекам, на что мой хозяин ловко скрутил его руки и повалил на траву, усевшись на него верхом.

— Тогда завтра вся деревня будет знать, что силач Калимак был поколочен бабой, — невозмутимо сказал он, пока лежащий под ним безуспешно пытался вырваться. — А Разаль и в Зарак весточку донесет, правда, Раз?

— Вот это твою славу подмочит! — захохотал подросток, везде хвостом ходивший за своим старшим товарищем.

— Ну ты предатель, я от тебя не ожидал, — погрозил ему кулаком Калимак, отплевываясь от попавшей в рот травинки.

— А че ты меня в детстве в кладовке запирал и гнилыми яблоками с крыши закидывал? — припомнил Разанул былые обиды. — Вот и получай теперь по заслугам!

— Да будешь ты Калимак, Бабой Битый, — нарек Маура, вовремя уворачиваясь, когда лежащий исхитрился и высвободил одну ногу для пинка.

— Ха-ха! Калимак, Бабой Битый! — в восторге завопил Разанул, тоже набрасываясь на друга и больно втирая ему кудри в макушку.

— Свиньи вы недорезанные! — отбивался Калимак. — Двое на одного!

— Да, нечестно получается, — Маура наконец освободил свою жертву.

— Щас ты у меня нехило получишь, — решив больше не связываться с заведомо более сильным соперником, Калимак погнался за Разанулом, уже с громким смехом улепетывающем от него в чащу.

— Возьми, через год-другой пригодится, — Маура передал мне плоский удалитель волос. — А я у Кали всегда попросить смогу.

* * *

По весне, когда мне было уже четырнадцать, господин Ильба засобирался в очередную торговую поездку, на этот раз более длительную.

— Опять обнищали, — сетовал он. — Надо подправить дела.

«Обнищали» в его понимании значило, что огромные запасы продуктов, тканей, постельного белья, посуды, всякой домашней утвари и мешочков с золотыми и медными слитками в потайном чулане уменьшились настолько, что через них стал кое-где проглядывать пол.

— Ты остаешься за главного, Маура, — напутствовал он. — Вернусь не раньше, чем через две полные луны. За порядком следи, лоботрясов наших не распускай, — кивнул он в сторону меня и моего отца.

— Все будет в порядке, почтенный, — склонил голову Маура.

Мой отец подал нашему хозяину собранную котомку со всем необходимым, и Ильба наконец удалился к запряженной телеге, доверху груженой мешками с зерном. Две юные и свежие гнедые лошадки уже рвались в путь.

Снова полетели дни, и будто даже дышаться стало свободнее, а жить веселее, так как с отъездом Ильба ушел и чрезмерно строгий распорядок. Маура по-прежнему абсолютно не придавал значения разнице в сословиях, позволяя нам спать допоздна, гулять, когда вздумается, и есть и пить, сколько хочется.

Дорвавшись до хорошей, привольной жизни, мы с отцом быстро забыли, как было раньше, а знакомые рабы других хозяев, прослышавшие про это, завидовали нам, и вечерами, тайком от своих господ, приходили проситься в услужение к Маура.

Из-за своего инакомыслия молодой хозяин быстро нажил себе много врагов. После визитов рабов к нему начали наведываться их владельцы; уже по ночам и с угрозами. Угрожали пожаром, мором лошадей, откровенно обещали перерезать горло, если Маура не перестанет мутить воду в деревне. Тот поначалу пытался говорить с ними спокойно и по-человечески, но, поняв бессмысленность этого, для виду ужесточил обращение с нами — только чтобы сохранить имение в целости до возвращения господина Ильба.

— Простите меня, Ранугад, Бан, — сокрушенно сказал он нам после очередной стычки с соседом, пролезшим во двор. — Но я буду кричать на вас и помыкать вами, раз здесь такие порядки. Какой же я дурак, если думал, что могу что-то изменить, — он гневно ударил кулаком по столу и вышел.

Прошло обещанных два месяца, а господин Ильба все не возвращался.

— Куда он запропастился? — не находил себе места Маура, шагая туда-сюда по комнате и запуская руки в волосы. — Это чертово владение мне уже поперек горла стоит!

— Может, случилось с ним что? — осторожно предположил я.

— Да что могло случиться? Он же по диким краям не ездит, а в окрестностях его все знают и уважают, — уверенно возразил он. — Неужто какая-то бандитская сволочь на выручку позарилась?..

Мы сильно тревожились, через день ходили искать старого господина по всей округе, спрашивали и у местных, и у проезших торговцев — его никто нигде не видел. Ильба Лабинги будто провалился сквозь землю.

* * *

Вновь пришла зима, с ее короткими днями и темными холодными вечерами. Мы уже давно отчаялись в наших поисках, но о господине Ильба упоминали исключительно, как о пропавшем без вести — «временно отсутствующим», как подчеркивал Маура, не желая озвучивать крутящуюся у всех в головах мысль о гибели старика. Возможно, еще и потому, что свалившаяся на Маура ответственность за имение явно не очень радовала его; по крайней мере, на первых порах.

Зимой всегда было скучно и тоскливо — снаружи играла поземка и мороз сковывал деревья ледяными тисками, а в доме нужно было постоянно поддерживать огонь. Хвороста каждый раз не хватало, в лес страшно было сунуться из-за оголодавших волков, и жителям деревни только и оставалось, что сидеть по домам и дрожать в ожидании первого весеннего солнца.

Теперь, когда не было прежнего господина, Маура настоял, чтобы мы с отцом ночевали в его доме хотя бы в морозные ночи, ради экономии на хворосте при растопке только одного очага.

Проснувшись однажды утром на низкой кровати, я перевернулся на спину, сладко потягиваясь и наслаждаясь мягкостью постели. Я обнаружил, что ночью меня накрыли еще несколькими одеялами, так что я совсем не чувствовал холода. Мой отец спал на соседней кровати на толстых соломенных тюфяках, похрапывая время от времени. Лениво зевнув во весь рот, я наконец уговорил себя встать и пойти умываться.

Маура сидел у ярко горящего очага, скрестив ноги и укутавшись в одеяло.

— Как спалось? — поинтересовался он с улыбкой, перемешивая хворост.

— Очень хорошо, хозяин. Так тепло…

— Прекрасно, — кивнул он.

— А вы и не ложились? — удивился я.

— Почему? Ложился, — ответил Маура. — Просто рано встал.

Поднявшись с дощатого пола, он зачерпнул ковшом нагретой воды из котелка над огнем, и подлил в стоящий на табурете медный таз для умывания.

Я с благодарностью умыл лицо, радуясь, что не пришлось довольствоваться ледяной водой, иногда даже замерзающей за ночь, а он тем временем подошел к окну, приоткрывая створки и впуская тусклый свет и морозный воздух зимнего дня.

— Давай завтракай, и гулять пойдем.

— Снаружи холодно ведь… — поежился я.

— Мы оденемся, — ответил он, отходя от окна. — Не бойся, не дам тебе простудиться.

Маура ушел вглубь дома и вернулся с охапкой длинных меховых накидок.

Когда я перекусил, он набросил на меня две накидки, одну поверх другой, и я сразу перестал дрожать. Были и теплые сапоги на меху, которые почти подошли мне по размеру, оказавшись только слегка велики. Хозяин плотно завернулся в одеяние из грубой кожи с меховой подкладкой, обулся в такие же сапоги вместо бывших на нем легких домашних, и мы вышли из дома, стараясь не скрипеть дверью, чтобы не разбудить моего отца.

Глазам моим предстал мир, покрытый белой пеленой. До самого леса простирался ковер нетронутого снега, выпавшего за ночь. Ветки деревьев прогибались под тяжестью лежавших на них мерцающих комьев. Маура смело вошел в снег, сразу погрузившись по колено, и двинулся по двору, почти неузнаваемому теперь из-за засыпавшей все метели. Я двинулся следом, нерешительно ступая в ямки, оставленные его сапогами. Дойдя до середины двора, хозяин разлегся на заснеженном холмике, раскинув руки.

— Красота… — сказал он тихо, перебирая снег в чуть покрасневших пальцах и роняя обратно полурастаявшую массу. Я подошел поближе и смотрел на хозяина, так спокойно и радостно объединившегося с зимой. Редкие снежинки медленно опускались на широкие полы его бурой накидки, на разметавшиеся по снегу волосы. Я стоял неподвижно, забыв о холоде.

И тут рука хозяина взметнулась вверх, и увесистый снежок угодил мне в челюсть, частично осыпавшись за шиворот. Я вскрикнул от неожиданности, хотя удар вовсе не был сильным, и стал пытаться выгрести из-под меха накидки так неприятно размокший там снег. Маура захохотал, садясь и отряхиваясь. Я обиженно потер мокрую шею.

— Прости, Бан! — произнес он, давясь смехом. — Но если бы ты себя сейчас видел… — Хозяин снова покатился со смеху, и я улыбнулся, потому что рассердиться на него мне было чрезвычайно трудно.

Вдруг со стороны леса, совсем близко, послышался протяжный волчий вой. Я испуганно вскинул голову, глядя на опушку. Маура вскочил одним движением, и даже сквозь плотные слои одежды можно было заметить, как напряглось его пружинистое тело в преддверии опасности, и заиграли железные мускулы под рукавами. Он быстро встал рядом и тоже вгляделся туда, где между обледенелых стволов промелькнуло несколько серых теней; затем расслабился.

— Они уже охотятся, и к счастью, не на нас. И из лесу пока выходить не собираются.

Я облегченно вздохнул, так как привык верить хозяину и полагаться на его слова, даже когда не мог понять, откуда он это знает.

Маура взял одну из моих ладоней.

— У тебя руки совсем замерзли, — пояснил он, когда я вопросительно взглянул на него, и стал осторожно растирать мои кисти своими пальцами, каким-то образом сохранившими тепло.

— Ну, идем домой, — сказал он, закончив и окидывая окрестности прощальным взглядом. Я кивнул, потому что мороз уже подбирался ко мне, несмотря на теплую одежду. Маура медленно пошел назад к дому, расчищая сапогами дорожку, чтобы мне удобнее было идти. Я следовал за ним, глядя в его побелевший от снега затылок, и глупо улыбался сам не зная чему.