А последнее слово всегда остаётся за ним.

Сапфир злится, слова её также злы, но от трубки его поднимается сизый дым, и он — будь трижды проклят! — спокоен.

Все слова её — будто о стену: он вновь молчит. А она-то считала: он крепче, чем старый щит, побывавший в сражениях, спасший чужую жизнь. Только кровь ведь ничем не смоешь...

Как не смоешь и грязь обмана водой с лица. И как он, обманув, не боится смотреть в глаза? А она-то в нём видела брата себе, отца и (наивная дура) мужа.

Она злится, кричит, ненавидит его до слёз, ненавидит его табак и в глазах мороз, ненавидит себя за пустую отныне злость, но опять признаёт:

он нужен.

Сапфир больше не может злиться, не на него. Он всегда был повсюду, но далеко. Если б только она могла забыть его так легко, когда он... обнимает и говорит:

прости.

И ей хочется плакать, не зная на то причин, бесконечно вдыхать этот сизый табачный дым... Сапфир знает, что Коган неумолим.

Ведь последнее слово — всегда, чёрт возьми, за ним.