С таким одиноким сердцем

Лёгкий порыв ветра касается ещё влажных после душа завитков в основании шеи. Мия зябко ёжится, поправляя сползший на плечо ворот тонкого свитера. В Европе осень чувствуется острее. Разношёрстная компания юношей и девушек за спиной разражается очередным громогласным приступом смеха. Звон встречающихся бокалов, грубая, отрывистая речь. Туристы. Молодые, счастливые, беззаботные. Их багаж наверняка загружен чешским пивом, дешёвыми сувенирами, памятными фотокарточками и яркими впечатлениями, которые они трепетно отвезут домой, чтобы откупорить каким-нибудь мрачным вечером. У Мии в чемодане лишь скудный запас вещей из Штатов, последняя часть пророчества и тягостное ожидание ещё одного кусочка паззла, скрывающего место и время неизбежного финала.

Курсор в конце сообщения призывно мигает. Мия медлит. Она бы хотела чувствовать чуть больше уверенности в том, что всё делает правильно. Она бы хотела чувствовать чуть меньше тоски по оставленной в прошлом лёгкости и беспечности. Она бы очень сильно хотела чувствовать себя чуть менее одинокой.

Клаксон промчавшегося мимо её столика скутера заставляет вздрогнуть. Прага никогда не спит. Горит, подсвеченный жёлтыми и белыми лучами прожекторов, отражающихся в мокрой брусчатке, цветными рекламными вывесками, расслабленными и улыбчивыми лицами ночных обывателей. Мия натягивает рукава по самые костяшки, кутая зудящую под кожей отчуждённость. Ей чертовски сильно хочется затеряться в этой гулящей толпе, забыться в дурманящих клубах дыма, хоть ненадолго почувствовать себя частью такого далёкого теперь мира. Яркий свет растущей Луны молчаливым укором напоминает о том, что ей предназначено. Мия с молчаливой обречённостью думает о том, что ей теперь не доступно.

Палец замирает над горящим экраном смартфона. Она вспоминает приземистые дома, сухой ветер, разносящий песок с пляжа, запущенный газон на заднем дворе и пустующий обеденный стол. «Совсем завал с учёбой, на День благодарения в этот раз не получится вырваться». Тяжёлый вздох срывается с приоткрытых губ. Мия хотела бы просчитать все варианты. Мия хотела бы знать, что у неё есть за кого бороться и к кому вернуться. Мия давно перестала называть это место домом. Она не собирается оставлять прощальных записок, но, вероятно, так было бы по-человечески. Мия давно привыкла к собственной отстранённости. Привязываться к месту тяжело. Привязываться к людям ещё труднее. Лучше и не пытаться. Палец уверенно касается холодного стекла. Удалить сообщение. Для всех так будет проще, для неё в том числе.

Она откидывается на спинку плетёного кресла, щурится от слишком яркой вывески маленького бара. На столе сиротливо возвышается закупоренная бутылка Нойбургского вина. Пить в одиночестве совершенно вне правил, жаль, что единственная возможная компания в лице Триши на другом конце земного шара. Взгляд скользит вслед за сорвавшейся по покатому горлышку каплей. «Если верить легенде, маленькая лоза винограда Нойбургер была выброшена водами Дуная на австрийском берегу, где её и подобрали будущие виноделы и несколько лет спустя произвели первое вино. Полное, бархатистое, с долгим послевкусием и тонким ореховым запахом. Тебе должно прийтись по вкусу». Мия сглатывает образовавшуюся во рту вязкость, невольно всматриваясь в темнеющие окна гостиницы напротив. Третий этаж, третье справа, приглушенный свет, просачивающийся через задёрнутые шторы. Вампирам сон не нужен, разумеется.

Гулкие удары сердца между лопаток ощущаются почти болезненно. У Мии за спиной неудавшиеся эксперименты с волосами, горечь многочисленных обманов, заваленные контрольные, высказанные в пылу ссор грубости, испорченные отношения с матерью и ещё целый ворох мелких и не очень ошибок. Мия думает, что Виктор — самая большая из них. Мия давно поставила точку, она не любит привязываться. Мия не понимает, в какой момент позволила ему слишком тесно обосноваться под кожей. «Я хочу расстаться». По живому рубить не так уж мучительно, как показывает практика, а с изнывающим в болезных ударах о грудину сердцем регенерация легко справится. Рано или поздно. Она пока не успела проверить. «Это взвешенное решение?» Похоже на неудачную шутку. Для таких случаев не предусмотрено готовых критериев. У Мии в голове набатом билось лишь отчаянное «беги». Наверное, она всё ещё продолжает это делать, только ноги давно увязли и не двигаются с места. От него невозможно скрыться. Да и не очень-то хочется.

Она всматривается в темнеющий переулок. В сознании совсем не кстати всплывают картинки их ночного променада по вампирским клубам. Как будто целая вечность прошла с тех пор. Она сжимает пальцы, ловя на самые кончики слабое воспоминание о смятой ткани пиджака в сгибе локтя. Мия тогда почти почувствовала себя обыкновенной девушкой, прогуливающейся под руку с самым обыкновенным спутником с самыми обыкновенными намерениями. Мия не хочет забывать это чувство. Мия до леденеющих пальцев боится, что давно потеряла себя в попытках поймать сверхъестественные тени, случайно забредшие в её когда-то обыденный мир. Мия очень хочет уловить в ком-нибудь близком оставленные собой настоящей следы.

Прогуливающиеся компании, влюблённые пары, редкие прохожие. Забывающиеся в пёстрых красках и звуках ночных заведений и спешащие укрыться в тепле и уюте четырёх стен. Кажется, каждому есть, где обосноваться. И только Мия чувствует себя совершенно лишней на этом празднике жизни. Неприкаянная фигура за таким же неприкаянным столиком. Наверное, они с Виктором чем-то похожи. Взгляд снова возвращается к тускло горящему окну. У Мии нет ни одного толкового объяснения, почему сердце заходится частым ритмом, рвётся так отчаянно в скрытую тяжёлым габардином комнату. Почему затылок обдаёт жаром при мысли о длинных пальцах, бережно сжимающих ветхий переплёт. Почему только его незримое присутствие способно успокоить её мечущуюся душу. Мия знает, что её лимит доверия давно исчерпан, что люди слишком непостоянны, что любить их слишком больно, что проще плыть по течению подобно перекати-полю в попытках спасти оставшиеся от сердца ошмётки. Мия не знает только, почему гипнотический отсвет обсидиановых глаз цепляет её так крепко, мешая привычному бегству. Внутренности внизу живота спутываются в тугой комок. От себя бежать труднее всего. Дыхание запинается, судорожный вдох, распирающий грудную клетку. Ещё медленнее, будто пробуя пражский воздух на вкус. Ей нужно остановиться. Мия запрокидывает голову к ночному небу, …

… расфокусированный взгляд упирается в покатый потолок комнаты. Приятный полумрак, рассеиваемый одиноким светильником в изголовье диванчика, успокаивает её уставшие веки. Босые ступни оглаживают резной подлокотник, разминая своды. Мие не нужно видеть его глаза, чтобы чувствовать обращенное к ней тягучее внимание, заставляющее сильнее сводить и без того напряжённые колени. Молчание кутает гостиничный номер мягкой вуалью. Кто-то должен его разбить. Наполовину опустошенная ею лично бутылка лёгким туманом в голове услужливо подсказывает, что это придётся сделать ей. Она перекатывает оставшиеся на языке пряные золотистые капли.

— Так почему Нойбургское? — диван под ней глухо гудит от прорезавшегося голоса.

— Я давал тебе вполне исчерпывающее описание. Сложный фруктовый вкус с медовыми нотами, но без приторности. Хороший год. Тебе нравится белое, насколько я помню.

— И всё? В Чехии полно белых вин. Ты мог посоветовать любое, уверена, оно было бы не хуже, — Мия зачем-то задерживает дыхание, пытаясь замедлить слишком бурный ток крови. Бархатный голос нарушает затянувшуюся паузу.

— Может, среди любого нашлось бы и лучше, только тебя не напоминает от слова вовсе.

Громкий пульс ударяет в ямку между ключиц. Она судорожно сжимает колючий край платья-свитера непослушными пальцами. Мия не хочет думать о его словах. Мия не хочет нащупывать второе дно там, где ему, вероятно, не место. Она меняет тему слишком резко. Ей простительно.

— Думаешь, я поступаю правильно? С этим пророчеством и глупым предназначением?

— Ты вроде бы уже всё решила, — не вопрос, утверждение. Они втроём говорили об этом накануне утром. Мия помнит свой бравый голос и слишком напыщенные речи. Мия привыкла, что за показной уверенностью легче скрывать оседающие в лёгких липкие хлопья страха.

— Решить то решила, но стала бы во всё это впутываться, не знай я о «рождённой луной»? Выходит, от судьбы всё-таки не убежишь, и нет тут никакого выбора, — Мия чувствует себя ребёнком, который отчаянно хочет получить толику жалости от взрослого. Это не в её правилах, но сейчас она слишком устала быть сильной.

— Ты не хуже меня знаешь, что поступала как «рождённая луной» задолго до того, как назвалась ей, — глубокий голос затихает на мгновение, будто терзаемый таким несвойственным ему сомнением. Мия замирает, чутко вслушиваясь в натянутые нити его молчания, — «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет».

Мия не сдерживает улыбки в ответ на слетевшие с них знакомые строчки.

— Ты становишься банальным.

— Это классика.

— Это «Ромео и Джульетта», — Мия невольно закатывает глаза, как будто это всё объясняет. Она садится слишком резко, от чего перед глазами на мгновение темнеет. Хватит на сегодня нелепых игр. Теперь, когда она видит тонкий профиль, пронизывающий взгляд из-под спадающей чёлки, связно думать становится труднее. Она выпаливает на одном дыхании, чтобы не передумать:

— Зачем тебе всё это? Зачем возишься со мной, будто своих проблем мало?

«Зачем тебя так много?» — трусливо добавляет про себя. Подтекающие своды просторного зала, холодный камень, не способный согреться колким пламенем камина. «Каково ваше участие в данной истории?» Ровный ответ, ни одна мышца не дрогнула на застывшей маске. «Скажем так, Мия — мой добрый друг»*. Внутренности протестующе сжимаются. Она бы с тихим злорадством крикнула «возражаю», только они не в зале венчания и не в глупом фильме.

— Ты знаешь ответ, Мия. Зачем спрашивать, если не готова мириться с правдой? — не терпящий пререканий тон, обманчивая мягкость, оборвавшая поток её молчаливого отрицания. Почему разговаривать с ним так сложно? Почему пропасть, пролёгшая между, ощущается так остро? Мия ломает собственные остовы, снимая опостылевшую страховку, она устала цепляться. Ей нужно так мало, чтобы он протянул ей руку. Лишь бы не падать в эту проклятую бездну.

Отвести глаза — значит проиграть. Мия знает, что против него невозможно выстоять, поэтому легко подрывается с насиженного места, …

…решение принято. Мия не хочет быть одна, не в пустом промозглом номере отеля, не сегодня. Нарушивший гулкие разговоры посетителей скрип отодвигаемого кресла. Бутылочное стекло приятно холодит резко вспотевшие ладони. Наверное, она пожалеет об этом с первыми лучами, проникшими в комнату. Или ещё раньше, когда он с холодной вежливостью выставит её за дверь. Но, как завещала Скарлетт О’Хара, она подумает об этом завтра**.

Мия пересекает короткий переулок, даже через тонкие подошвы чувствуя выступающие каменные бруски. Мия медлит снова. Чувствует, как нервная дрожь касается позвоночника. Хороший же из неё Страж. На её руках непростительно много крови, с заклятым врагом разделяют считанные километры, а она боится единственного вампира с нечитаемой радужкой, выкрашенной в цвет жжёной умбры. Она проклинает все на свете двери, которые нужно дёргать на себя. Она не виновата, что все силы уходят на то, чтобы переставлять негнущиеся ноги. Девушка на ресепшене одаривает её усталой улыбкой, Мия лишь молча проскальзывает мимо кучкующихся в холле новых постояльцев. Бедро болезненно натыкается на забытый кем-то чемодан, …

…пылает в том месте, где мягко упирается в его напряжённую ногу. Она не знает, как это могло прийти ей в голову. Регенерации вполне достаточно, чтобы сохранять трезвость ума, но пусть он лучше спишет её несдержанный поступок на выпитый алкоголь, чем на взбалмошную натуру. Мия отпивает ещё немного, но вкус уже смазывается, а по телу проходит волна жара. Она удобнее устраивается в кресле, насколько это вообще возможно, будучи тесно зажатой между твёрдым подлокотником и таким же твёрдым от сковавшего его напряжения телом вампира. Она осторожно вдыхает едва уловимый запах его парфюма. Терпкие древесные ноты с легким цитрусовым шлейфом. Пусть он считает её фривольной идиоткой, это того стоило.

— Расскажи мне что-нибудь.

— Например?

— Ты никогда не рассказываешь о себе. Тебя многое связывает с Европой?

Она различает сдержанное недовольство, промелькнувшее в остром взгляде. У всех свои секреты. Мия хранит их под многочисленными замками, ключи от которых давно утеряны в пыльных завалах комнаты в родительском доме. Мия знает, что Виктор хранит свои под многочисленными слоями наносной холодности и тщательно смытыми следами запекшейся крови. Мия молчит о том, что узнала от Данте и Ксандра. Мия до саднящих ладоней хочет, чтобы он открылся ей сам.

— Я здесь родился. Провёл большую часть жизни. События давно ушедшие и мало волнующие, поэтому на этом вопрос исчерпан, — колючий взгляд под стать такому же колючему тону. Мия всматривается в длинные тени ресниц, рассёкшие скулы. Сердце заходится гулкой дробью в горле, щемящей тоской обволакивает рёбра. В сознании всплывают тусклые картинки из детства. Она давно потеряла свой дом. Она до сих пор ищет ему замену. Она не понимает, как кто-то может быть одиноким так неправильно долго. Мию по-настоящему пугает, что можно найти кого-то настолько похожего. Она никогда не сможет его отпустить. Виктор для неё почти необходимость.

— Как там говорится? Невозможно скрыть Солнце, Луну и истину. Ты поделишься. Может, когда-нибудь. Может, не со мной, — голос срывается в шёпот, опаляя яблочным дыханием прохладную кожу. Виктор смотрит внимательно, будто выискивая что-то в её и без того распахнутой душе. Она устала бороться. Кровь пульсирует в приоткрытых губах, белым флагом сигналя о её капитуляции. Глубокое, волнующее «может, когда-нибудь» в ответ. Этого достаточно, чтобы она наплевала на выстроенные стены и подалась навстречу, намереваясь сорвать такой желанный поцелуй. Только губы внезапно встречаются с впалой щекой. Теперь он точно окрестит её фривольной идиоткой. Без всяких сомнений. Острый профиль для неё красноречивее любых слов.

— Мия…

— Нет, ничего не говори. Я облажалась, ничего нового, забыли. Пойду к себе, — она настойчиво избегает встречаться с ним глазами, судорожно оправляя платье и подбирая скинутую посреди комнаты обувь. Она не готова столкнуться с его снисхождением. Хуже только жалость.

— Мия, — промелькнувшая в голосе сталь заставила её затормозить у двери. Отлично, не хватало только менторского тона, — как я уже говорил, я не люблю, когда со мной играют***. Позволь напомнить, что прошлая попытка не увенчалась успехом, — бархатистая горечь, тщательно скрадывающая напряжение в голосе. Мия чувствует, как тяжелый взгляд обжигает волосы на затылке, проникает под кожу. Она не в силах обернуться. Не сейчас, когда глаза так глупо жжёт от собственной опрометчивости, — если это не просто очередная блажь, если это решение взвешенное, — колкий акцент, выбитый на последнем слове, — ты можешь остаться.

Витиеватая ручка удобно ложится в ладонь, приятным холодом ласкает загрубевшую кожу, …

…она делает шаг в сторону уходящих вверх ступеней. Три лестничных пролёта отделяют её от заветной двери. Миллион и одно сомнение неумолимо тянут её назад. Если бы тревожный комок внизу живота перестал закручиваться, связно мыслить стало бы гораздо проще. В сложившейся ситуации лучше и вовсе не думать. Тёплый свет ламп, наполняющий холл, слепит. Мие нравится запах отелей. Чистый, почти стерильный, с тонкими нотами перебивчивых парфюмов, случайно занесённых такими же случайными гостями из разных уголков мира. Отличное место, чтобы встретиться лишь раз и навсегда оставить неугодные воспоминания за закрытой дверью гостиничного номера. Без последствий, без сожалений. Чтобы лишь спустя десятки лет вспомнить волнующий опыт своей испитой юности.

Одна, две, три ступеньки. Протяжный скрип четвертой заставляет её замереть подобно испуганной лани в свете близящихся фар. Ещё на две выше, неумолимо, отчаянно, оставляя позади…

…резкий щелчок последнего оборота ключа до упора. Последняя баррикада, преграждающая ей все пути для отхода.

— Так ты хочешь, чтобы я осталась? — голос, наполненный глухой хрипотцой. Сейчас она остро чувствует разлившееся вдоль бёдер вязкое желание, разгоняемое предательским сердцем по пронизывающим их сплетениям артерий. Мия знает, что он слышит его так же отчётливо.

— Подойди, — мягкое, волнующее наваждение. Она не может ему противиться. Уснувшие было инстинкты протестующе встрепенулись, впрыскивая капли адреналина в кровь. Колени подкашиваются, но она уверено делает несколько шагов навстречу, утопая босыми ногами в пушистом ковре. Она не станет убегать. Не сегодня. Она не станет играть по его правилам. Сегодня — нет. Тонкие пальцы поддевают край одежды. Обманчивая гладкость едва уловимыми уколами дразнит разгорячённую кожу, цепляет волосы и сдутым облаком приземляется на кофейный столик. Рёбрам, стянутым эластичной лентой белья, становится непривычно тесно. Нежное кружево, отправившись вслед за платьем, невесомым акцентом венчает недопитую бутылку Нойбургского.

Прямая фигура в кресле застыла неподвижным изваянием, и только чёрные провалы глаз на бледном лице пламенеют так живо, кутая плавные линии девичьего силуэта тягучим дурманом. Мия не пытается унять учащённого дыхания, это приятнее, чем безрассудное бегство. Её кожа горит недописанными строками его мелодии. Сегодня она позволит сорвать последние ноты.

— Ты хочешь, чтобы я осталась?

Колени оставляют глубокие вмятины в длинном ворсе. Испытующий взгляд снизу вверх. Она чувствует его звенящее желание. Ладони скользят вдоль узких бёдер, забираются под рубашку, обнажая полоску бледной кожи. Сухой поцелуй, натянутое напряжение мышц. Негнущиеся пальцы на удивление быстро справляются с пряжкой ремня. Виктор не любит уступать, Мия — тоже. Она с победной радостью отмечает дрожь тёмных ресниц и сорвавшийся тихий выдох, когда кончик языка оставляет влажную дорожку вдоль напряжённой плоти. Она на секунду забывается в нежных прикосновениях рук, перебирающих короткие волосы. Сейчас не время.

— Ты не ответил, — мягкая ласка тёплых пальцев, — ты хочешь, — горячее дыхание, опалившее тонкую кожу, мокрый поцелуй, — чтобы я осталась? — затуманенный жадностью взгляд, наблюдающий оглушительный треск последних остов тщательно выстраиваемого самоконтроля.

— Да, Мия, — во рту вяжущая яблочная сладость, смешанная с горечью грецкого ореха. Он был прав, ей подходит, — с тобой это всегда «да», — давящее касание ладони на затылок. Мия не сопротивляется. Лёгкий спазм, сжавший мягкие ткани, утробный стон, рождающий звучную вибрацию в горле, срывающий с его губ такой же в унисон. Мия знает, это её единственная победа на сегодня. Она готова проиграться гораздо крупнее. Но самые высокие ставки стоят каждой волнующей ноты сбитого дыхания, …

…каждая новая ступенька отдаётся гулким ударом сердечного ритма. Бутылка в руке исходится прохладными дорожками, тая от её согревающих прикосновений. Глухое эхо шагов замирает в коридоре второго этажа. Ветер, врывающийся через распахнутое окно, гоняет высохший лист. Она бы хотела быть более постоянной. Она бы хотела, чтобы у неё было за что держаться. Мия обречённо боится быть сброшенной. Лучше уходить первой. Приходить, наверное, тоже. Мия молится, чтобы Виктор оставил её за порогом. Проще переложить ответственность на кого-то другого, чем изнывать от тяжести обязательств, с последствиями которых никогда не сможешь справиться самостоятельно. Лист подбирается к её ногам, льнёт будто живой. Мия наблюдает, как крошатся хрупкие жилки под носком сапога. Если она сейчас не остановится, спасать будет уже нечего. Её сердце такое же иссохшее и хрупкое. Она доверяет Виктору. Она знает, что обошлась с ним гораздо циничнее.

Мия отворачивается от удручающего зрелища, цепляется за стёртые многочисленными касаниями перила. Два пролёта, тридцать четыре ступеньки. Осталось почти ничего. Сквозняк ударяет ей в спину, подталкивая к неизбежному, забираясь под свитер, …

…холодит сведённые лопатки гладкий сатин, с тихим хрустом смятый под её телом. Бледные пальцы с выверенной неспешностью расстёгивают пуговицы рубашки, одну за другой, стягивают черный шёлк, будто сбрасывая вторую кожу. Слабый лунный свет высвечивает глубокие провалы ключиц, тонкий рельеф выступающих рёбер и напряжённого живота, делает кожу матово-белой. Мия заворожённо скользит взглядом по чётким линиям. Ему место в музее. Ей отчаянно хочется прикоснуться к нему, ощутить алебастровую гладкость подушечками пальцев. Она лишь бессильно сжимает простынь, чувствуя пьянящую дрожь в разведённых коленях.

Если бы ошибкам нужно было вести счёт, она бы давно сбилась. Если бы ошибки можно было исправить, дразнящее прохладой дыхание никогда не вошло бы в их число. Сухой шёпот, срывающийся с покрасневших губ, отсчитывает невесомые касания. Неуловимые, будто крылья бабочки. Их невозможно поймать, только забыться. Жадное касание языка, расходящаяся по ногам слабость, …

…она спотыкается на последнем пролёте, едва удерживая равновесие. Наверное, это было бы даже забавно. Наверное, есть в этом какое-то мрачное предзнаменование. Наверное, ей стоит пройти чуть дальше по коридору, привычно вставить ключ в замочную скважину собственного номера, опустошить эту чёртову бутылку, уже набившую оскомину, и уснуть глубоким сном, не жалея о том, что «могло бы» и «было бы». Мия осторожно приваливается к стене, ловит сбившееся от быстрого подъёма дыхание. Она не имеет на это права. «Тебе может хотеться банально расслабиться»***. Есть вещи, на которые не стоит соглашаться, если боишься пожалеть о последствиях. «Останусь тебе другом». Есть линии, которые невозможно пересечь дважды. Под рёбрами неприятно саднит. Мия корит себя за сумасбродство слишком часто. Мия боится признаться, что его незыблемое постоянство — единственное, в чем она может быть уверена. Виктор — единственный, в ком она нуждается так сильно.

У неё не будет ещё одного шанса. Сейчас на кону всё или ничего, но она больше, чем когда-либо готова пойти на этот опрометчивый риск. Мия легко перескакивает последние две ступени, слишком шумно…

…собственный стон путается в пляшущих по стенам причудливых тенях. Она путается тоже. В скомканном покрывале. В растрёпанных её ладонями иссиня-черных вихрах. В откровенной ласке губ, вынуждающей нетерпеливо подаваться бедрами навстречу. В грубой хватке обычно чутких рук. Человеку не доступно столько сдерживаемой мощи под обманчиво хрупкой оболочкой.

Мия не может противиться вязкой истоме вдоль позвоночника, сильнее сжимая его пальцы. Металлический холод кольца. Обжигающая смесь острого удовольствия и обволакивающей боли. Мия думает, что в Викторе до пугающего много граней. Мия думает, что до неправильного очарована каждым его контрастом. Ей нравится тонко вибрирующая в нём опасность. Нравится, что для неё она всегда скрыта тягучей нежностью.

— Повернись, — бархатный приказ, подёрнутые дымкой желания два теплящихся уголька, от взгляда которых печёт тонкую кожу под глазами. Мия так мучительно нуждается в скрытой в нём силе. Ей совершенно безрассудно хочется впитать её всю без остатка.

— Нет, — голос звучит на удивление твёрдо. Мольба в её замутнённых радужках наверняка читается Виктором со всей очевидностью. Мир ломает её непозволительно часто, вскрывая не успевшие затянуться раны. Мир оставил ему в напоминание выжженный пустырь и ледяную корку на сердце в качестве нелепой заплатки. Вдвоём выстоять было бы проще. Если она будет достаточно сильной. Если он снова позволит разделить с ним влекущую тьму своей несгибаемой воли. Мия больше не будет бояться.

— Хочу тебя видеть.

«Хочу, чтобы ты меня видел». Она едва различает границы его зрачков. Обволакивающие ленты дурмана кутают беспокойное сердце. Она впервые за долгое время чувствует себя в безопасности. Она впервые так чётко знает, в каком направлении всматриваться, …

…лакированная дверь будто осуждающе глядит на неё в ответ. Мия очень старается дышать чуть тише, боясь выдать своё присутствие. Мия крадучись отходит на пару шагов назад, вглядываясь в узкий просвет над полом, в идиотских попытках уловить его присутствие. Непослушные пальцы поддевают слабый пучок на макушке. Кончики вишневых прядей, так и не высохших из-за влажного воздуха, мокро облизывают шею и худые плечи.

Мия собирается с духом до нелепого долго. Краем глаза цепляется за оставленную в дальнем конце коридора вазу. Неприкаянную, бесполезную, с посредственным орнаментом и сколотой кромкой. Мия бы давно выбросила её ко всем чертям. Мия не хочет признавать, что видит в каждой её детали собственное несовершенство. У Виктора глаза старика на слишком юном лице, чарующая живость ума и образцовая выдержка, сквозящая в каждом сказанном слове и размеренном жесте. Виктор — высеченная в мраморе безупречность. Она бы отдала ему всё без остатка. Она знает, что ей нечего ему предложить.

Мия хотела бы, чтобы цена некоторых ошибок была не так высока. Мие приходится только гадать, насколько фатальные из них ему приходилось исправлять. Наверняка он смог бы научить её справляться чуть лучше, чем она делает это сейчас. Но перед ней лишь молчаливая неприступность двери. И ей придётся пройти этот путь самой. Рука замирает лишь на мгновение, давая ей фору, чтобы отдышаться. Костяшки звучно встречаются с глухим к её мольбам деревом. От волнения сводит горло. Зубы цепляют тонкую корку обветренных губ, …

…солоноватый вкус собственной крови будоражит. Острый укол пульсирует на кончике языка, безрассудно скользнувшего между полных губ. Виктор цепенеет на доли секунды. Она улавливает спавшее наваждение гипноза. Веки тяжелеют. Сорвавшийся стон звучит почти жалобно. Только хватка прохладных пальцев на подбородке ненадолго приводит её в чувство.

— Смотри на меня, Мия. Ты сама этого хотела, — выворачивающий сознание велюровый шёпот в приоткрытые губы. Она отчаянно пытается сморгнуть влажную пелену с глаз. Глубокие проникающие движения сводят все её попытки к нулю, заставляя лишь крепче стискивать рёбра острыми коленками. Её тело помнит его тело. Мия не знает, кто мог бы дополнить её лучше. Он не может её этого лишить. Она никогда не сможет от него отказаться.

Мия жмурится до цветных кругов перед глазами. Исход ночи рассыпается колючими вспышками на подушечках пальцев. Наверное, Мия врала с самого начала. Она — единственная из них двоих, кому всегда будет мало. Она давно безнадёжно привязана. Ей до абсурдности хочется называться «его». Мия не знает, позволит ли он когда-нибудь себе быть чьим-то. Мие до чудовищного обидно, что она так и не смогла назвать его «своим».

…Виктор не выглядит удивлённым. Наверное, он слышал все её нелепые метания за дверью и тщетные попытки скрыться. У него в руках сухие строки, обернутые ветхим переплётом. У неё — жидкое золото, плещущееся о толстые стеклянные стенки. До комичности разные.

— Нойбургское. 2014. Как ты и советовал. Составишь компанию на ночь? — нарочито бодрый тон, сбитое дыхание.

— Только на ночь? — поблескивающая в маслянистых тёмных провалах усмешка.

— Всего одну ночь.

Виктор медлит, будто прикидывая в уме, сколько проблем принесёт её странная просьба. На его месте она бы даже на порог себя не пустила. Он отходит в сторону, позволяя ей пройти вглубь комнаты. Что ж, по крайней мере, теперь это не её ошибка. Мия стягивает тугую ткань сапог с бёдер, вслушиваясь в тихий хлопок закрывшейся за спиной двери.

***

Она крепче стискивает облако одеяла на груди в жалких попытках спрятаться в пухлых складках от вежливой холодности, пропитавшей комнату. В глазах слишком сухо от недостатка сна и расчертивших стены и мебель первых бледных лучей солнца, но она настойчиво продолжает сверлить висок уткнувшегося в книгу вампира. Разномастный завтрак перед ней, наверное, уже давно остыл. Ей плевать, всё равно кусок в горло не лезет. Она бы с радостью перевернула его вместе со столиком, только бы не быть так демонстративно игнорируемой. Мию сдерживает лишь осознание, что за последние несколько часов она позволила себе уже достаточно, нарушив все предписанные когда-то правила.

— Интересно? — осипший голос озвучивает вопрос неприлично зло. Пусть так. Мия давно усвоила, что лучше трястись от едва сдерживаемой агрессии, чем захлёбываясь в истерике.

— Вполне.

— С тобой невозможно разговаривать.

— Тогда попробуй сформулировать другой вопрос, чтобы вывести диалог в нужное русло.

Мие хочется запустить в него чем-нибудь тяжёлым. Она лишь бессильно откидывается на спинку дивана, поджав дрожащие губы и уставившись в потолок. Ей хочется бежать из этой комнаты. Она бы так и сделала, будь на ней хоть один элемент одежды, аккуратной стопкой сложенной сейчас на прикроватном пуфике. Мия теснее поджимает ноги к тёплому животу. Она не сдвинется с этого дивана, пока не разорвётся гнетущее молчание. Она не скажет ни слова первой.

— Я оставил тебе подарок, — нечитаемый тембр голоса, глаза всё ещё медленно скользят по строчкам. Мия невольно поворачивает голову в сторону кровати. Конечно, она не могла не заметить. Пухлый бутон молочно-белой розы, нежное сплетение лепестков на тонкой ножке.

— За секс? — Мия не хочет быть грубой. Мию злит, что он будит в ней ощетинившегося подростка. Это единственный способ выводить отстранённых «взрослых» на эмоции, который ей известен. Он срабатывает даже сейчас. Колючий взгляд из-под пушистых ресниц заставляет её затаить дыхание.

— Если тебе так хочется.

— Мне не хочется, — Мия не понимает, почему он её испытывает. Мия чувствует только, что в носу предательски щиплет. Внимательный взгляд удерживает её мучительно долго. Ей хочется верить, что промелькнувшая в нём ласка ей не привиделась.

— Было бы неприлично отказываться. Возьми, — обманчивая мягкость слов. Он не потерпит пререканий. Мия вздыхает слишком тяжело. Она почти физически ощущает фантомную боль от колючих уколов на кончиках пальцев. Одеяло тянется за ней неподъёмным шлейфом. Слабый ореховый запах, исходящий от горлышка бутылки, смешивается с резким ароматом розы в ней. Волнующее сочетание. Она немеет, чувствуя гладкий, влажный шёлк стебля, ласкающий подушечки.

— Она без шипов.

— Верно. Тебе они не нужны.

Гулкий шум крови в ушах. Голос звучит как-то сипло и неправильно глухо:

— И что дальше?

— Дальше тебе решать.

Мие кажется, что кислорода в комнате становится как будто меньше, или это она просто разучилась дышать. Пальцы, стискивающие крупный фолиант, побелели от напряжения. Она замечает. Как замечает и скованность позы утопающей в кресле фигуры. Выжидающий взгляд исподлобья. Мия ожидала вердикта. Мия не ожидала, что станет той, кто должен вынести приговор.

Ноги не слушаются, в голове болезненно гудит. Всё-таки стоило выпить кофе, пока он был ещё тёплым. Мия спотыкается у самого кресла, запинаясь о свисающие пуховые по́лы. Приземляется к Виктору на колени способом далёким от грациозности. Она почему-то совершенно не представляет, как должен звучать её голос, как будто слишком долго была немой. Она совершенно не представляет, что сказать в такой ситуации. Хочется говорить неприлично много, только мысли в голове сталкиваются и разбегаются подобно злосчастным бабочкам. Мия льнёт к нему осторожно, будто впервые, убирает густую чёлку со лба. Улыбается искренне и светло. Впервые за долгое время.

Исправлять ошибки, оказывается, не так уж страшно. Возможно, она задумается ещё над парочкой. Когда-нибудь. Чуть позже. С губ срывается тихое, чувственное «спасибо». Она вкладывает в него так много. Она знает, что Виктор услышит каждый его оттенок.

— Ты совсем замёрзла, — сухой поцелуй в оголённое плечо. Она чувствует, как натягивается кожа на груди, осыпая её мурашками.

— Это не от холода.

Мия мысленно благодарит Прагу за то, что чемодан её всё так же пуст. Она не любит перегруженные багажи. Благодарит за кисловатую терпкость выращенного из заблудшей веточки винограда. За подаренный вечер, подобный вырванной странице такой нормальной в своей обыденности жизни. За то, что возвращаться никуда не нужно, потому что единственный, кто был необходим, никогда и не оставлял её. За то, что называть его своим будет так невыносимо приятно.