северный ветер

Старые раны болят. Старые раны ноют и гниют. По венам бежит проклятье, самое настоящее. Весит бременем, как занесённый кинжал. Сяо хочется, чтобы он наконец упал. Чтобы он отрубил ему голову, пролил грязную кровь на землю.

И чтобы она хлестала из обмякшего холодного тела. Как будто оно и так не холодное.

В забвении не будет фантомной боли, не будет покалывать самые кончики пальцев. Моракс даровал ему имя, жизнь, силы. Но не дал спокойствия и счастья мятежной душе.

Сяо сжимает пальцами дерево балкона, на которое опирается, и склоняет голову. Волосы падают на лицо, закрывая глаза, щекочут щеки. Он склоняется в позе слуги. Только на колени не встаёт — они уже стёрты вечным поклонением воображаемым Богам, которые никогда не исполнят его желаний. Их было всего несколько — таких простых, но неисполнимых.

Ресницы трепещет ветер. Он холодом касается плеч и шеи, сжимая в мнимой попытке задушить. Ветер несёт за собой семена одуванчиков и перемены. У ветра сладкий голос. У ветра есть имя, которое нельзя произносить всуе. Его надо петь, растягивая гласные. Надо упоминать в молитвах, ударяясь лбом о мраморный пол церквей, и преподносить дары, повторяя несколько раз подряд.

Барбатос, исцели меня. Барбатос, дай мне сил. Барбатос, благослови моё путешествие.

Барбатос-Барбатос-Барбатос.

Венти.

Его теперь так зовут.

Венти заливисто смеётся, рассыпаясь мелкими колокольчиками и касается ногами пола. Ветер развевает косички и перо на вычурной шляпе. Сяо помнит его не таким. Помнит, когда его никто не звал Венти и помнит, когда у него в волосах были цветы. Красивые.

Сяо боялся их касаться. Боялся всего, будучи просто оружием, выкованным для уничтожения демонов. Для того, чтобы вырезать монстров пачками. Не для того, чтобы Бог Ветра целовал его в лоб. Это тоже было раньше — мягкие касания и поцелуи, рассыпанные по лицу. Барбатос целовал исключительно в лицо. Сяо не знал почему. Тогда ему было все равно.

Так было даже лучше. Он целовал его маску, её изгибы и изгибы его губ. Алатус никогда не целовал в ответ, в страхе разрушить. Даже сейчас Сяо не хотел прикасаться, содрогаясь от возможности сломать бледное нечто, такое же легкое, как одуванчики.

Барбатос спускается к нему на балкон, принося с собой ветер и звёзды, осыпая ими полотно неба.

— С каждым разом ты кажется все задумчивее, — улыбается Венти, проходя внутрь и огибая Якшу. Смотрит внимательно, как будто оценивает. Ему уже приходилось видеть это копье в действии во время Войны Архонтов. Сяо знает, что у них почти равный счёт. Будучи самым молодым Барбатос пролил крови, которой хватило бы на целые моря. Только вот его это как будто не волнует. Как будто все эти убийства были лишь развлечением.

Поводом для новых баллад.

Венти, осыпая его щеки поцелуями, в бреду обещал написать балладу и о великом защитнике Якша. О его подвигах, об оружие в руках, которое сносило головы лишь на благо.

Но через музыку нельзя передать всю боль, все отчаяние и рвущую кожу ненависть. Нельзя облить лиру кровью, нельзя пропитать струны проклятьем. Сжать грязными ладонями музыкальный инструмент, чтобы получить такую же грязную музыку. Рваную и больную. Как сам Сяо. Сшитую из тысячи лоскутов грубыми стежками — раз, два и готово. Что получилось. Даже если изломанное и неправильное. Даже если сквозь боль.

Хватать оружие переломанными пальцами ради далекой расплывчатой цели.

— Мир уже не такой как прежде, — адепт бросается острыми фразами, пытаясь сохранить остатки каких-то философских размышлений и пафоса. — Приходится больше думать.

Мир уже не похож на поле боя и у Сяо все тело сводит судорогами от желания схватки. Хочется вновь сжимать копье до болящих пальцев, чувствовать боль не от старых ран, и горячее на своих пальцах. Хочется защищать кого-то, как раньше. Моракс спрятался, отрёкся от божественности. Венти смотрит на него насмешливо.

Мир уже давно перестал быть адом на Земле, сгорающим дотла. Тонущим в людских смертях. Они возвели города и стены. Сяо больше некуда податься, поэтому его бросает туда-сюда по небольшой снятой комнатке на постоялом дворе.

Такое желанное спокойствие вспарывает кожу, разрывая её вот так — по живому.

— Получается? — Анемо Архонт улыбается, останавливаясь рядом с Якшей и они пересекаются взглядами. Сяо не держат ноги, они дрожат, как блики в глазах Венти. Сяо падает на колени перед Барбатосом, сжимая пальцами его светлые одежды. Слез нет. Их никогда не было. Не было ни тогда, не будет и завтра. Послезавтра. Ни-ко-гда. Это слово вяжет во рту. Потому что у Якши не могут слезиться от ветра глаза. — Что ты делаешь?

Адепт вжимается в чужой живот лбом, отголосками слыша стук сердца, как будто эхо в пещере. От Барбатоса пахнет надеждами и пьянящим вином.

— Молюсь, — Сяо знает, что Венти не может даровать ему свободу. Знает, что не может освободить от оков, потому что не подобрать к ним ключа. Просто продолжает молиться, произнося имя Анемо Архонта день за днём. Слушая перезвон ветряных колокольчиков с надеждой на его скорый приход.

— О чём? — Венти звучит заинтересованно. Он гладит чёрные волосы, перебирая жесткие пряди пальцами. Глаз Бога отзывается тянущим чувством в грудной клетке, расползаясь мягким светом. — Ты хочешь свободы, Алатус?

Свобода — понятие растяжимое. Надо представлять, что ты имеешь в виду под свободой. Жизнь без груза на душе? Возможность пойти куда глаза глядят? Может быть, отправиться в путешествие, чтобы обрести свою собственную свободу и своё собственное счастье. Счастье тоже понятие растяжимое. Сяо не знает, что такое счастье — оно кажется мирским и низменным, совершено не для адепта.

Его свобода целует только в лицо.

— Уйми мою боль, — шепчет Якша в ответ.

Сяо находит спасение в Венти, но не вцепляется в него. Терпит и ждёт, когда Архонт вернётся. Потому что нельзя ограничивать Бога свободы.

Уже привык лишь надеяться, да ждать. Как верный пёс, который лает только по команде и ждёт, когда хозяин наконец обратит на него внимание.

У Венти холодные руки. Как северный ветер. Они гладкие и мягкие, а кожа бледная, похожа чем-то на снег. Венти касается его, беря лицо в ладони, которые будто оставляют ожоги. Следы пузырятся, не проходя. Как множество ран. Как множество шрамов.

Поцелуи у Венти тоже холодные. Они ложатся на подрагивающие веки Сяо, след остаётся на лбу.

— Встань, — и тянет на себя. Потом негромко смеётся, звуки остаются вибрацией в горле. — Ну же, вставай, Сяо.

Адепт встаёт. Венти смотрит на него. А потом целует в ладонь. Что-то странное, похожее на тепло, расходится по коже. Якша моргает и сглатывает, не пытаясь сопротивляться действиям Архонта. Только он может утолить его голод сражений. Только он может дать душе тот важный покой. И только он может дать Сяо вздохнуть без боли.

Сяо не задумывается, каким именно образом Венти это делает. Только иногда думает, может ли подобное делать Моракс и если да, то почему не сделал? Не захотел?

Губы ласкают грубую от оружия кожу, стянув перчатки на пол. Касаются пальцев, середины ладони и маленьких шрамиков, которые едва заметны на коже. Сяо знает, что они там есть. Венти, отчего-то, тоже. Может быть, это знание даётся свыше. Кем-то сильнее и могущественней обычных Архонтов, неспособных даже до конца залечить раны от магических тварей.

Или это было оружие?

— Лучше? — Барбатос улыбается, выводя узоры и проходя по линиям на руках Алатуса. Ему нравилось делать что-то подобное с его татуировкой на открытом плече. Венти при каждой встрече делал вид, что не видел рисунка раньше и каждый раз с интересом его осматривал, будто возжелав найти новые узорчики. Затем прослеживал их пальцем, чтобы наверняка запомнить.

Боль несколько отступает. Она отходит на второй план, скрываясь за нежностью, которая переполняет, забиваясь в легкие. На короткие мгновения Сяо мог забыть о проклятье, которое шло за ним по пятам. Расслабить плечи, свалив всю ношу куда-то вниз. В пустоту.

Музыка Анемо Архонта спасала его. Тьма расползалась перед светом и ветром.

— Лучше, — голос вздрагивает.

Венти не целует его в губы. Потому что знает, что в этот раз Сяо ответит.