Сегодня особенный день. Хозяйка это знала ровно так же, как и то, что наполненное грехом Чрево сегодня опустеет, пожрав всю грязь, что слили в него "гости". Тонкие губы искривились в презрительной усмешке, и женщина бросила взгляд на свое отражение, стараясь не задерживаться на собственном лице. Она не любила свое отражение - с тех пор, как на ее щеках горькие слезы ее собственного греха оставили черные шрамы, а глаза стали черными и безжизненными, больше не перенося яркий свет окружающего мира. Белоснежная равнодушная маска день ото дня скрывала такое же белое, безжизненное лицо с искривленными алыми губами, искусанными в кровь. Девушка отложила маску в сторону: сегодня она не понадобится, ни одна уловка не поможет скрыть ее грех, метку ее личного проклятия.
Гейша знала, что в один день придет новая девочка - возможно, в таком же желтом дождевичке, с закрытым тенью лицом и безумным голодом, который сворачивался в желудке темной бездной. Может быть, она будет Седьмой - или Двадцать Седьмой, если Хозяйка успеет свернуть шею маленькой мерзавке, которая придет, чтобы утихомирить невыносимую резь в желудке ее силами. Губы искривила горькая усмешка: она была Шестой из тех, кому удалось избежать участи стать подпиткой для всесильной властительницы Чрева, такой же голодной и ненасытной, как утроба, которой она правила. Маленькая девочка в ядовито-желтом ярком плащике с капюшоном, ослепительная в окружающей все вокруг тьме, словно та не была властна над неудержимой юностью. Шестая хранила свой маленький теперь дождевичок, принадлежавший ей когда-то, потрепанный и грязный, уже потерявший свою солнечную желтизну, смутное и давнее напоминание о прошлом. Лучик света в царстве мрака сменило кимоно холодного золотого цвета, не менее яркое, но иное в своем значении. Застывшее, неподвижное великолепие золотых нитей, которое не могло согреть хрупкое на вид тело, сжигаемое изнутри ее вечным голодом.
На маленьком старом телевизоре бежали белесые помехи, едва слышный треск наполнял комнату, и Шестая чувствовала, что если бы у нее все еще билось сердце, оно бы стучало так быстро, что грозилось бы выскочить из груди. Дыхание бы перехватило так, что вряд ли бы она могла сделать хоть один вдох. Да только ей давно не было нужно дышать, а сердце ее, каменное, равнодушное и жестокое, затихло, когда она совершила свой грех. Каждая, кому было суждено стать Хозяйкой, должна была совершить грехопадение, как религиозная Ева, вкусившая яблоко познания. Ирония - убитый девочкой и пожранный Ном не стал для Чрева настоящим грехом, который бы обратил ее из ребенка во взрослую, как и смерть предыдущей Хозяйки. Возможно, потому, что сама Шестая не посчитала это "грехом", не винила себя за эти загубленные жизни? Она долго размышляла о том, что превратило ее в ту самую Гейшу. Для нее смерть маленького человечка и вспоротое горло прежней Гейши были вопросом выживания, и потому совесть молчала, когда она, ребенок, совершала это. Необходимость этих действий была очевидной для юного разума. Но Моно...
Ее "грехом" стал Моно. Она сознательно отпустила его ладонь, узнав в преследовавшем их тощем мужчине того самого мальчишку, который стал ее первым другом, когда девочка сбежала из Чрева. Как же иронично было, что она, потерявшая где-то дождевичок, получила свою "драгоценность" из рук того, кто стал воплощением временной петли, захлестнувшей мертвый, потерянный город, где взрослые, лишенные черт лица и личности, только и могли, что смотреть на "белый снег" на экранах своих телевизоров, загипнотизированные. Моно, юноша с улыбкой тонких бледных губ, протянувший ей руку помощи, которому она помогала и оберегала в меру своих угасших вне адского корабля сил, оказался источником проклятия, поразившего город. Шестая знала, что должна была отпустить его, позволить упасть в преследовавшую их Бездну, чтобы отчаявшийся друг возненавидел ее и стал тем самым кошмаром, что старался настичь их через телевизоры. Как иронично, что их обоих можно было назвать "маленькими кошмарами", которые позднее выросли во вполне "взрослые ужасы". Ей было больно от ненависти того, кто все ещё заставлял пустоту внутри содрогаться, напоминая о том, что когда-то она чувствовала себя живой.
- Здравствуй, старый друг, - произнесла она шелестящим шепотом, вертя в руке свою белую маску и поглаживая рассеянно тонкими длинными пальцами гладкую поверхность. За спиной телевизор пошел рябью, зашумел, будто хлесткий дождь по бурному морю. Еще никогда ей не было так страшно, как в тот момент, когда на ее плечи легли костлявые ладони, обжигая холодом через тонкую ткань. В покрытом паутиной шрамов-трещин зеркале отразилась широкая улыбка на изъеденном временем,возрастом и страданиями лице с холодными тусклыми глазами. Тепла в этой улыбка было не больше, чем света в Чреве на его самых глубоких и кошмарных этажах, куда даже она не хотела бы заглядывать.
- Здравствуй, - прохрипел чуть слышно Тонкий, и голос его прошелся мурашками по спине, заставляя едва ощутимо вздрогнуть. Разумеется, Моно почувствовал, как вздрогнуло тело под его ладонями, но улыбка его, как и выражение глаз, не изменились ни на мгновение. Желудок скрутило знакомым, привычным голодом, оставляя ощущение напряженности и опасности, которое она испытывала рядом с потенциальной едой. Возможно, голод настиг ее тогда, когда она почувствовала таившуюся внутри своего друга силу, и она использовала эту отговорку, чтобы оттолкнуть Моно и позволить ему упасть. Не съесть друга под влиянием темной своей сущности, но обречь его на участь, что немногим лучше смерти. Так она усыпляла свою совесть, баюкая оставленные на собственной душе раны, пока те окончательно не уничтожили ее изнутри, сгнив от боли и ненависти к себе самой. Мальчик же теперь не спрашивал, за что тогда Шестая предала его, почему она оставила его в Бездне, среди кусков разумной хаотичной плоти. И от этого взгляда становилось только тяжелее. Сердце, мертвое и застывшее, сжималось в черную дыру и высасывало всю энергию, оставляя пустую фарфоровую оболочку тела, хрупкую, будто крыло бабочки.
"Грех" и голод рождали Хозяйку. Что же рождало Шляпника? Предательство и разочарование? Могла ли она искупить свой "грех" и спасти мальчика с большим и добрым сердцем, который в кошмарном перевернутом, искаженном мире все еще стремился помочь хоть кому-то? Хватило бы ей смелости разорвать временную петлю? Хватило бы ей воли сдержать свой безумный голод, от которого хотелось кричать в равнодушное, лишённое жизни небо? Смогла бы она не убить Моно в приступе безумия? Холодные руки на плечах будто душили хрупкую отчаянную надежду, что она могла повернуть ход времени и обмануть саму судьбу. И если ребенком она бы, возможно, смогла это сделать, то теперь...
Шестая бы хотела узнать ответы на свои вопросы до того, как по ее плоть и силу придет новая претендентка, которая сумеет свергнуть нынешнюю Хозяйку.