Спой на моей могиле

Раз, раз, раз.

Без передышки, не сбиваясь с ритма, почти не лязгая металлом об осыпающиеся стенки.

Работа его стала настолько привычна в своей монотонности и облегчающей разум тяжести, что уже не утомляла — он мог бы трудиться без устали до тех самых пор, пока тело не окаменело бы и не рассыпалось в прах. И это не пустые слова, с его-то историей не-жизни… Однако, почему-то в этот раз, на этом деле, в этом городе, он ночь за ночью отступал от правил. Отвлекался, теряя впустую время. Отрывался от своего занятия в тёмный предрассветный час, как другой мог бы для отдыха, и, путаясь в тенях и едва не спотыкаясь немодными нынче у молодёжи ботинками о ползущий с местной речушки туман, шёл к месту встречи.

Пару десятков шагов, почти беззвучных. Затаиться.

Сердце, давно разучившееся, казалось бы, это делать, на несколько долгих, но болезненных мгновений замолкло, чтобы вновь забиться лениво и ровно, стоило лишь различить в сумерках тонкий девичий силуэт. Сдерживаемая, исходящая извне ярость отдалась звоном в ушах и привкусом крови на языке.

Пришла. Опять пришла.

Следить, но не вредить. Следить, но не вредить…

Закрытый хлопковый пижамный комплект с кошачьим принтом, совсем не скрытый небрежно наброшенной на плечи джинсовкой, в ткань которой впились тонкие пальчики. Кроссовки на босу ногу, растрёпанные со сна чернильно-чёрные волосы. Мертвенно-бледное лицо, где редкие веснушки видны сейчас как никогда отчётливо. Дрожащие на ресницах капельки влаги, покрасневшие воспалённые глаза…

Перед ним стоял не призрак, не смутное видение прошлого, что было бы менее постыдно, а живая девушка — Дана — заинтересовавшая его не столько грядущей красотой, сколько горем, не притупившимся даже спустя годы.

Был ли он сам когда-то способен на такие сильные чувства? Точно нет. Люди ему никогда не нравились.

Потоптавшись неловко на месте и оправив джинсовку, Дана опустилась на каменную скамью. С полминуты поглядела на стелящийся понизу туман, сощурилась то ли болезненно, то ли просто близоруко на светлеющее у края небо. Затем опустила глаза к камню перед собой, судорожно вздохнула и запела. Тихо, напряжённо, себе под нос.

Те-ра-пи-я, чтоб её.

Он готов был поспорить, что все эти многочисленные колыбельные и тоскливые песенки из старого рока, которые Дана исполняла здесь каждую ночь, некогда после очередного кошмара напевала ей мать. К груди прижимала, поглаживала по волосам успокаивающе — он ещё помнил, как это обычно происходит. Говорила что-то вроде: «Ничего не бойся, я всегда буду с тобой»… Пусть даже и не может быть у смертных никакого «всегда». Смерть не обманешь. Но наверное, Дана думала, что, вновь соединив знакомые мелодии с призрачной материнской поддержкой, она найдёт покой и сможет прогнать кошмары.

Было ли в таком случае это истинным горем, или, может, лишь эгоизмом до конца не выросшей девчонки?.. Хотя, что есть любая скорбь по ушедшему, как не эгоизм?

Пустые мысли. И в песенках её смысла тоже не было. По его мнению, она своими ночными хождениями по кладбищу только хуже делала: и себе забыть о смерти и жить дальше, пока шанс есть, не давала и его… от работы отвлекала.

Но почему? Как ей удалось? Что он в ней нашёл такого?

Красота? За Даной и сейчас наверняка волочились все мальчишки в старшей школе, а через пару лет она и вовсе обещала стать роковой красоткой с высокими скулами, гордой осанкой и жарким взором… если доживёт.

Но ей не стать красивее Их Светлости, Первой Княгини, верно же?

Подсознание навязчиво подсунуло образ величавой белой госпожи. «Прекраснее Их Светлости только сам Дьявол», — громко подумал он, надеясь скорее избавиться от насильно вброшенного извне видения.

Красота? Нет. Он за свою не-жизнь таких красот повидал немало — приелось.

Воспоминание? Быть может, Дана напомнила ему кого-то? Но кого бы? Все лица поток времени отшлифовал до неприметных масок, а любви, тоски по давно утерянному он в себе не чувствовал.

Странно. Жутковато даже.

Хрупкая девичья фигурка, растрёпанные волосы, слезы в зелёных колдовских глазах, дрожащий голос… Дана вызывала жалость, а этого вообще допускать нельзя было, с его-то работой. Он проклинал тот день, когда, понятия ещё не имея о девчонке и её беде, решил-таки пойти на звук и выяснить, кто завывает на ночном кладбище. Он многие дни проклинал, но этот абсолютно точно входил в десятку худших.

Дана закончила свою песню, улыбнулась светло, но грустно. Поднявшись, нежно провела по верхней грани могильного камня в знак прощания. Запахнула джинсовку, двинулась прочь.

Он проводил её взглядом. Потеряв из вида, наконец ослабил контроль: сжатые челюсти разомкнулись, напряжённые мышцы опали. Мысли освободились на миг и тут же наполнились упрёками к самому себе: за неосторожность, за сантименты… За постоянное откладывание работы. Потом он окинул цепким взглядом окрестности, сверился по восходящему светилу вместо отсутствующих часов и, небрежным жестом скрыв следы подготовки к грядущему делу, двинулся прочь с кладбища.

Ночь медленно сменялась утром. Приближалось время новой бесполезной и ненужной встречи.

Раз, раз, раз.

Без лишних движений, не сбиваясь с ритма, почти не тревожа немодными ботинками траву заросшей тропы и треклятый туман.

Он нашёл это место недели с две назад, после того, как встретил Дану и поражённый собственным внезапным интересом, впервые оставил подготовку к делу чтобы подумать. Извилистая тропа привела его к старому деревянному мостку, что был перекинут между каменистыми берегами одного из притоков местной речки и, перевесившись через хлипкие перила, на мгновение он даже замер. Показалось сначала, будто бы впервые за годы и годы он снова научился видеть в природе что-то кроме дешёвой декорации, но нет. То было не восхищение — запоздалое узнавание.

Вода текла узкой кристально-чистой лентой и сверкала в лучах восходящего солнца почти магически. Текла там, внизу, на расстоянии в полдесятка ярдов, но он видел её так чётко, будто парил на расстоянии в дюйм. Небесное зеркало, прохладная грань миров… местный филиал Леты, из которой он в своё время испил*.

Забыл ли он что-то важное? Любил ли он? Верил ли людям и в людей, хотел ли им блага?

Жил ли вообще?..

Тогда его и окликнул этот. Молодой паренёк в длинной футболке, скини-джинсах и этих мерзких монструозных кроссовках. Ровесник Даны, быть может, чуть старше, с такими же, как у неё, зелёными глазами… Хотя нет, намного теплее. Со дна зрачков не просвечивали ещё уродливые душевные раны. Мир ещё не успел пнуть его, пробуждая в настоящую жизнь, не отбил наивного желания нести свет и добро, не разорвал по швам и не собрал вновь, колючим, неправильным, перепутав местами все детали.

Мальчишка был пока хорошим. Настолько хорошим, что искренне и с большим рвением бросился отговаривать незнакомца от надуманного самоубийства. Представился как Эндрю, заодно и ему имя пихнул, когда наткнулся на отказ называть настоящее — Алан. Мол, наружность какая-то очень уж британская. Самому «Алану», правда, всегда нравилось думать, что он испанец. Он походил на других испанцев вроде бы, и имя ему подходило какое-нибудь безбожно длинное, слов из пяти-шести, а не этот кельтский огрызок… Но он не был уверен и потому позволил называть себя, как мальчишке вздумается.

Позволил приблизиться, заговорить…

Но с Эндрю он не задавался вопросами «как?» и «почему?». Здесь объяснение имелось, пускай глупое и всё ещё вызывающее недовольство — при своих до отвратительного зелёных глазах и кошачьих мордах на спортивной сумке мальчишка совсем не вызывал желания его убить.

А значит, был таким же, как и он… как Алан когда-то.

Он видел в Эндрю тень себя — прошлого, недоступно далёкого теперь под толщами кристально-чистых вод Леты. Его интерес к мальчишке — простая проекция… вроде же так говорят психологи? И, пожалуй, ему немного нравилось, что его вновь называют, пусть и по чужому, но по имени, а не холодным «триста восьмой».

Раз, раз, раз.

Мост уже виднелся за деревьями.

Эндрю, конечно, ждал там. Под лёгкими шагами скрипели доски, звякали в перекинутой через плечо приоткрытой сумке плоские камешки, что он любил пускать по воде во время их разговоров. Эндрю то и дело приглаживал тёмные волосы и хрустел в перерывах пальцами. Непривычно нервный, без обычной улыбки, а оттого странный и вызывающий здравые опасения за успех дела.

Не удивительно, что первой мыслью Алана после взгляда на мальчишку стало короткое и до неправильного болезненное: «Он всё знает». Но знал бы, разве пришёл? В конце концов, раньше за ним суицидальных наклонностей не наблюдалось, чтобы, пусть и нервно, но дожидаться свою смерть на мосту.

— Я опоздал? — бросил Алан в утреннюю тишину.

Эндрю вздрогнул и, точно так, как ещё недавно Дана, прищурился, прорезая взором густой туман. Улыбнулся наконец:

— О, что ты. Как всегда точен. — Эндрю зажёг экран смартфона и восхищённо присвистнул. — Ровно пять тридцать. Не представляю, как это у тебя выходит!

— Дело привычки, — откликнулся Алан ровно. Ему хотелось бы добавить в голос тепла, чтобы показать, будто польщён чужой оценкой, но не вышло. Может, потому что у подобного рода эмоций уже срок годности истёк за выслугой лет, может, потому, что для него не было ничего естественнее существования по распорядку, а значит, и пунктуальности.

Эндрю почесал в затылке. Улыбка его чуть смазалась, став смущённой. И опять же, не ясно: виной всё те же нервы или неловкость от холодности того, кого ему с какого-то чёрта так не терпелось назвать другом?

Глупо, если второе — Алан другом стать не мог. Уж точно не этим обречённым деткам. Даже если бы очень сильно захотел…

А он, конечно же, не хотел.

Эндрю вновь хрустнул пальцами, раздражая. Пригладил волосы. Торопливо подвинулся и указал на место рядом с собой. Алан приблизился и машинально принял от мальчишки свою часть традиционных камней для «блинчиков», но почти тут же отдал назад, со скепсисом указывая на туман.

— Да, ты прав, конечно. Ничего не видно, погодка такая себе. А ты ещё и… Ты же не из дома? Ты, вроде бы, говорил, что живёшь на другом берегу. — Эндрю мотнул головой. — А может я и перепутал чего.

— Не перепутал. Живу.

Правда, Алан совсем не помнил когда, с его то любовью к болтовне, а главное зачем ляпнул, где его «дом». Раз Эндрю знал, где он живёт, это было совсем не хорошо… Хотя, какая теперь уже разница?

— Тогда почему идёшь с другой стороны? Ты не подумай, я не пытаю. Можешь не отвечать, если не…

— Дома только бессонница и одиночество. Я гулял.

Мягкие черты ещё более смягчились пониманием и сочувствием. Неприятно: сердце от того опять засбоило.

— Завтра ноябрь уже. Погода лучше аж до весны не станет. Холодно будет гулять… Может, переназначим место встреч?

— Мы его и не назначали. С чего решил, что мне вообще всё это нужно?

— Бессонница и одиночество, — вернул Эндрю его же слова и улыбнулся.

— А зачем это тебе?

У Алана, разумеется, была на этот счёт теория. Добренький мальчик настолько в своей беспочвенной любви к миру преисполнился, что долго ждал возможности, чтобы на кого-нибудь ту излить, а он всего-то неудачно попался под горячую руку.

Хотя, для кого именно неудачно — тот ещё вопрос.

— Рад быть полезен, — ответил Эндрю просто. — И рад говорить с кем-то, чей мир не ограничен Квитхиллом. У нас же тут даже из достопримечательностей — только старые дома да тот уродливый ведьмин курган… Вот что. Если однажды я не смогу пересилить себя и предпочту тёплую постельку местному дубаку — не стесняйся и заваливай ко мне часов так после пяти пополудни… Или давай номерами обменяемся?

«У меня нет телефона», — чуть не вырвалось. Да и курган, к слову, был для своего времени сложен добротно, так что нечего клеветать.

Алан хмыкнул:

— Ты не знаешь моего имени, но тебе нужен мой телефон?

— Окей, понял, без проблем. Тогда 32-й дом по Шейди-стрит, после пяти пополудни в любой день, что ты не найдёшь меня здесь.

— Твои родители не обрадуются. Я не выгляжу хорошей компанией.

А может, дело именно в этом — в плохой компании. Может хорошему мальчику надоело быть хорошим, а хмурый чужак в шрамах, кожаном плаще и с посеребрёнными сединой висками в отсутствие других вариантов в этом захолустье кажется достаточно «крутым», чтобы с ним дружить.

— У меня нет родителей. Только бабушка, — Эндрю пожал плечами. — А она за моей компанией не так уж и следит.

— Извини.

Жаль Алану, конечно же, не было.

Они стояли, силясь разглядеть под густым туманом воду, ещё с минуту, на протяжении которой Эндрю всё также нервничал и нервировал. Открывал было рот, готовый начать. Потом мотал головой, снова топил взгляд в ручье. И стучал, стучал, стучал противно своими пальцами по дереву ограждения.

Люди…

— Ты хотел что-то сказать, — прекратил Алан его метания.

Эндрю вновь смущённо улыбнулся и почесал затылок. Обречённо вздохнул.

— Мне нравится девушка, — наконец выдал и уставился на него зелёными своими глазами, ожидая реакции.

У Алана даже бровь немного дёрнулась:

— И что?

Находясь в здравом уме, он не мог придумать ни единой причины, зачем бы мальчишке так мяться, прежде чем выдать… это. Разве что, решил, будто Алан в него влюбился и поэтому приходит на встречи каждое утро? Идиотизм.

Эндрю, смутившись, отвёл взгляд. Переступил с ноги на ногу, улыбнулся с деланной беззаботностью:

— Ну, ты выглядишь как человек опытный, и я просто… — он осёкся и махнул рукой. — Да неважно, забудь. Лучше расскажи, как тебе книга?

Абсолютно безразлична. Книгу Алан бросил ещё на этапе чтения аннотации и даже названия её не запомнил. То оказалась какая-то очередная сопливая дурь о любви, всепрощении и желании жить, которую невозможно было воспринимать всерьёз и с открытыми глазами хотя бы потому, что, фактически, не жил он уже давненько.

И хоть стремление мальчишки накормить его своей подростковой попсой сомнений не вызывало, сейчас это точно был просто перевод темы.

— Ты хотел просить у меня совета, — настоял Алан.

Зачем — чёрт его знает. Хотя то, что мальчишка видел в нём не пациента или любовника, а умершего папашу, даже немного забавляло. Вроде бы, детей у него не было даже в планах. Маленькие люди — всё равно люди, а люди ему никогда не нравились.

— Забей, у нас не так много времени, — пытался отвертеться Эндрю, пряча пальцы глубоко в карманы толстовки.

— Времени всегда мало. А твою книжку я не открывал и даже не собираюсь. Можешь говорить.

Мальчишка на мгновение даже обиделся — по потускневшим глазам и дрогнувшим губам видно было. Но довольно быстро сдался и выдал как на духу, сам себя то и дело перебивая:

— Я хочу… Не знаю, пригласить её куда-нибудь погулять. В правильное место. Она мне нравится, но я ей точно не нравлюсь. То есть, нравлюсь, но так, как все нравятся. Ну, может, чуть больше. Она, вроде бы, не против моей компании, просит там помощи по мелочи. Хотя, она и у других парней просит… Но мы с ней с детства знакомы и вроде как всегда… Но я не уверен.

Глупый, забавный мальчишка. Он тоже был таким же? Скорее всего. Сколько Алан их повидал, все мальчишки глупы в равной степени, даже те, кому суждено стать великими.

— То, что у всех помощи просит, значит лишь, что она манипулятор. Симпатии тут не при чём. А ты просто никогда ещё не любил, вот и ищешь везде намёки.

А он сам — любил ли? Наверное, всё же хоть раз да любил, раз слова сложились так быстро стройно и цинично.

Эндрю упрямо скрестил руки у груди и покосился почти игриво: не на того ты, мол, дядя напал.

— У меня были другие девушки. Во всех смыслах были! — уточнил, чутко распознав невысказанное сомнение. — А ты её даже ни разу не видел. Она… Дана… Она особенная.

Алан хмыкнул, против воли соглашаясь. И, раз уж всё так удачно совпало…

— Чем же? — спросил. Сам он эту загадку решить не мог: а кто в силах помочь, как не влюблённый мальчишка? Эндрю вместо ответа глянул чересчур внимательно, то ли вновь распознав за невинным вопросом нечто большее, то ли прося конкретизировать. — В чём её особенность?

— Ну… Так сразу и не скажешь. Она умная, много читает… Кажется, что всегда всё поймёт правильно, будто на меня настроена: прямо в моей голове сидит и мои же мысли проговаривает. Добрая — всегда поможет, кто бы ни попросил… Ещё не пытается показаться крутой, всегда спокойная. Не задира — никогда выше других себя не ставит… Хотя, честно, иногда стоило бы. Та же Венди… Хотя да, это не так и важно. Что же ещё?.. Хочется быть с ней постоянно. Даже просто сидеть рядом и слушать дыхание. Раньше было не так, но… теперь кажется — в ней весь мой мир. И в её глазах не захочешь — утонешь… Как-то наивно звучит, да?

…Утонешь во всей её невысказанной боли и наверняка скрытом отвращении. Такое удобное разбитое сердечко, чтобы попытаться его склеить… Да, солнечный мальчик?

— Натуральная ведьма, — отметил Алан. В причинах влюблённости Эндрю на удивление не оказалось ничего сверхъестественного, ничего, что объяснило бы собственный интерес.

— В плохом смысле? — поинтересовался Эндрю с улыбкой.

Алан пару раз моргнул, осознавая, что только что выдал. Покосился на пятнавшие спортивную сумку морды котов. Да, он порядком разучился говорить с людьми. Хотя, на самом деле, есть ли разница? Даже если мальчишка поймёт — что он сделает со своими абсолютно бессмысленно зелёными глазками?

Пустышка.

— А есть другой? Ведьма не может быть хорошей, — даже мерзкое слово, сказанное вслух, жгло язык и побуждало в Алане жажду крови. — Магия не должна подчиняться смертным. Они слишком ограничены своим ущербным бытом, чтобы видеть картину в целом. Импульсивны. Не думают о последствиях своих мелких хотелок.

— Магией не владею, поспорить не могу, — ответил Эндрю тепло. Вроде как, всего лишь непритязательной и уместной шуткой.

Опять съехал с темы, пусть уже гораздо изящнее.

Он ведь и вправду не владел. Бракованным родился, судя по чутью и отсутствию бьющего по всем чувствам сигнала «фас!», что всегда исправно срабатывал с той же Даной. Но поспорить он мог бы. Мог бы спросить при желании у своей сбрендившей бабки. У соседки, что на показ, изо всех сил строит из себя нормальную. Или у будущей девушки, что бегает ночью на кладбище, чтобы спеть на могиле погибшей матери. Или у её папаши, что зарёкся колдовать, пусть в грядущем это ему никак не поможет. Или у собственных мёртвых родителей.

Едва ли Эндрю не понимал, что, будь выбор, никто бы из них ни за что не согласился променять покой и неведение на свою мизерную власть над мирозданием, помня, сколько и скольких магия уже забрала. Едва ли не понимал, как они завидовали ему, бракованному — не настолько же глупый, пускай и мальчишка.

Интересно, а ему самому когда-то — завидовали?

— Вряд ли ты влюблён. Думаю, просто в какой-то момент увидел её с другой стороны. Понял: те, с кем ты был, чужие, а она своя. Ваши родители дружили. Один Круг, одно воспитание, общие тайны… Так же оно обычно бывает?

В неживой голос прорвался неуместный сарказм. Но Эндрю, пусть вздрогнул, даже теперь не насторожился, ограничившись вздохом и задумчивым:

— Думаешь, мы с ней не пара?

— А ты уверен, что любишь? — Кивок в ответ последовал быстро, но слишком мягко. Компромиссный такой кивок. Не твёрдое «да», но явно «скорее да, чем нет». — Принято, другой вопрос. Мы познакомились тут, когда я, как ты себе нафантазировал, хотел прыгнуть вниз. Ты уверен, что это хорошая идея — спрашивать у меня совета?

— Внешность обманчива. Ты выглядишь нелюдимым, но ты хороший человек. Я это знаю.

Алан не удержавшись, фыркнул.

Джекпот! Два слова в характеристике — и оба мимо! Алан давно уже не человек, а даже когда был, почти уверен, хорошим его мог назвать только полоумный. Наивный мальчишка верно думает, что и шрамы на его лице — следы какой-то болезни или юношеских угрей, а не печать давно отгремевшей войны… Хотя, чёрт их знает, откуда на самом деле взялись. Но вариант с войной Алану больше нравился. Да и объяснял, почему он так хорош в своей работе.

Не вышло бы из Эндрю хорошего душеспасителя, с таким-то умением разбираться… в людях. Может, оно и к лучшему: человеческая душа, если заглянуть достаточно далеко — то ещё смердящее болото.

— Если любишь Дану, и правда хочешь моего совета: тебе она не нужна. Точно не так. Влечение быстро проходит и превращать в него любовь — если уж ты на неё способен — кощунство… — произнёс Алан. Однако, подумав, сказал другое: — Но ты учти, что я не лучший советчик. И точно не хороший человек. Поэтому, наверное, умнее будет поступить наоборот… Да, поступи с точностью наоборот. Пригласи её куда-нибудь завтра же.

Эндрю хотел было поспорить, но в кармане толстовки завибрировал смартфон. Мальчишка, смазано, пусть и как всегда тепло, попрощался и поспешил прочь.

Кроссовки с объёмной подошвой слегка пружинили под стать жизнерадостной походке, камни постукивали в такт, ударяясь друг о друга в спортивной сумке с кошачьими мордами. Руки — в карманы, смартфон — между ухом и плечом со слегка съехавшей толстовкой. За худощавую фигуру упрямо цеплялся мертвенно-белый туман.

Эндрю хотел бы спасать, да не сможет. Как победить врага, о котором ничего не знаешь, убедить всех полюбить жизнь, если сам ты и тысячной части её не видел? Девчонка наверняка разберёт его и соберёт по своему уже искажённому болью подобию, но так будет лучше. Она опустит его с небес на землю нежнее, чем это мог бы сделать кто-то другой…

Если успеет, до того как Алан завершит работу.

Эндрю ушёл, унося с собой иллюзорное ощущение нужности. А Алан нащупал в кармане плаща начатую месяцев восемь назад пачку и закурил, вглядываясь в шипящий далеко под ногами филиал Леты и осознавая, что даже у него, при всей его формально бесконечной не-жизни, времени на принятие решения больше не оставалось.

***

Раз, раз, раз.

Без пересчёта, не сбиваясь с ритма, почти не касаясь пальцами мятых цветных банкнот.

Алан где-то слышал, что деньги — лучшие переносчики заразы, и теперь не мог выкинуть это из головы, хотя ему, с его-то не-жизнью, должно было быть плевать.

Хотя, бессмертие штука хрупкая. Не-жизнь с ним тоже пыталась попрощаться: по венам уже будто песок тёк, обдирая все внутренности острыми гранями песчинок.

Быстрей бы уже зашло чёртово солнце…

Копаться на кладбище днём не казалось хорошей идеей. Потому, как и все дни до этого, он устроил себе прогулку по старому городу. Послушал версию возникновения возле Квитхилла ведьмина кургана, быть может, десятую, но снова, вплоть до дат, неправильную. Поглазел на туристов, помозолил глаза жителям. Затем на несколько часов пропал в библиотеке, ища от нечего делать хоть какие-то упоминания в местных хрониках сверхъестественного. На удивление, встретился с Даной.

Действительно на удивление, ибо Эндрю явно преувеличивал её любовь к чтению: за тот месяц, что Алан здесь торчал, он пересекался с ней в библиотеке от силы трижды. Заблуждения мальчишки на том не ограничивались: доброжелательностью, спокойствием и скромностью даже не пахло. Ну да, та самая «удивительная» Дана существовала: глядела в глаза любому встреченному знакомому, слушала внимательно, улыбалась пухлыми губками и кивала, подбадривая. Существовала, но лишь недолгое время. А потом уже надменная ведьма раздражённо и недовольно пялилась зелёными колдовскими глазищами знакомому в спину.

Пялиться она вообще любила, на Алана в том числе. Дерзко, прямо, явно не ощущая вины или смущения. Причём взгляды эти скорее носили характер «вау, круто, вот это урод!», чем «фу, боже, какой урод». Дана явно была из тех девушек, что на День Святого Валентина предпочитают ванильным тедди нелепые Uglydoll*. Вот только лучше от этого не становилось. Стоило ему зыркнуть в ответ — Дана каждый раз принималась с интересом водить пальцем по строчкам какого-то томика классической поэзии. Будь Алан одним из людишек, которых она привыкла обводить вокруг этого самого тонкого пальчика, — точно бы решил, что любопытные взгляды ему мерещатся. Но ему они мерещиться не могли. Он чувствовал эти чёртовы взгляды всем своим существом. Будто ковыряли кожу зажжённой спичкой. Будто трупные черви наконец спохватились и принялись объедать его изнутри.

Наглая и любопытная, с этими её мерзкими взглядами, дневная Дана только раздражала и всё больше распаляла встроенную по умолчанию жажду расправы. В такие моменты Алан её совсем не жалел и не понимал своих же глупых ночных колебаний. Не будь они в полной людей библиотеке, он бы убил её не задумываясь, но они были. А ночную Дану, нежную, опустошённую, поломанную, пусть не умом, но подсознательно, убивать уже совсем не хотелось. Замкнутый круг, из которого давно нужно было найти выход.

Очередная отмеренная ему жизнь истекала…

— Чё ты там в окне увидел, мистер? Чё, тёмный властелин с бесами в салки играет? — вырвал его в реальность фермер. Похлопал по столу, намекая, что раз уж деньги подсчитаны, можно их и отдать. Типичный «венец творения» — обрюзгший, лысый, краснолицый, в выцветшем и протёртом джинсовом комбезе на голое тело и сапогах, по щиколотку заляпанных в дерьме.

Натуральный ковбой. Натуральнее некуда.

— Я не сатанист, хватит глупых намёков, — отрезал Алан, оставляя на столе купюры.

Фермер фыркнул. Глянул снисходительно.

— Никогда тебя нигде не видел, а тут в один месяц — дюжина кур, свиньи, теперь барашек…

— Это ягнёнок. Свинья была одна, а кур не дюжина, а пол. И я просто экспериментирую с мясной кухней.

— Так там тоже не взрослая животина: цыплята да поросята были. А в розницу если берут, так всё равно уже мясом, не живьём…

— Браво, Шерлок! От меня-то вам что надо?

Фермер недовольно пожевал губу. Покачал головой.

— Порядка. Чтобы не заявились мне сюда и не заявили, мол, мистер над животными издевается.

— Не заявятся. Я не издеваюсь над животными.

Была бы его воля и хоть капля лишней магии в теле — Алан с удовольствием бы поиздевался над их хозяином, что так глупо тратил его время. Или хотя бы рот заткнул.

Фермер ещё чуть-чуть сурово поглядел для проформы из-под насупленных бровей, но в конце концов сгрёб деньги и поманил Алана за собой: из подобия офиса на улицу и к стойлам. Затем пронаблюдал, почёсывая лоб, как выпущенная животинка сама подходит к покупателю и спокойно позволяет себя поднять, замерев в некрепкой хватке.

— А в следующий раз, чё, корову готовить? — с попыткой в юмор, должной скрыть неуверенность, бросили Алану вслед.

Корову и сейчас было бы неплохо — живёт она лет двадцать. А это в переводе на его внутренний «счёт» — три года стандартных или полтора месяца с магией. Да вот к кладбищу с ней даже ночью не пройдёшь — слишком приметно.

Пора было что-то решать с местными ведьмами.

— Не будет следующего раза, — сухо заявил Алан.

Солнце зашло. Маленький, с локоток всего, белый ягнёнок, заворожённый близостью возвратыша и исходящим от него, не различимым для простых людей запахом смерти, мелко подрагивал, испуганно раскрыв чёрные глаза.

Снять полог с приготовленной ямы Алан без магии не мог, потому нашёл её по памяти и наощупь — нога, попавшая на край, обеспечила жёсткую посадку. Ягнёнок испуганно, но опасливо бекнул. Алан скинул плащ и ве́рхом стянул футболку.

Животных он и правда не мучил — научился всё делать быстро. Перерезал артерию. Дрожащими пальцами начертал алые руны на груди, животе, руках. Круговыми движениями размазал жидкость по лицу…

Это как снова умыться водой из Леты и Стикса. Жжётся поначалу, но потом отдаётся в каждой клеточке целительной прохладой. Жизнью. Точнее, не-жизнью… Ещё около четырёх недель взаймы, но этого мало.

Нужна кровь ведьм.

Обновлённое тело наливалось опасной тяжестью, будто бы погружаясь в сон. Это чувство было самым отвратительным в его не-жизни, потому что настоящих снов у возвратышей не бывало. Бывали лишь жуткие тягучие кошмары наяву, в которых Первая Княгиня, прекрасная белая госпожа, тянула его к себе по всем мёртвым рекам, через бьющие крыла и острые когти воронья, через липкую паутину, сквозь отчаянье и боль, сквозь могильный мрак и адский пламень, по цепким костлявым пальцам грешников, под тяжёлыми сапогами бесов, по всем кругам Преисподней в облюбованную ею ледяную бездну.

Она опять решила призвать его в момент ритуала. Стерва.

Алан стоял перед ней на коленях абсолютно нагой, дрожащий от холода, пока княгиня восседала на резном троне в ослепительно-белом брючном костюме и расшитом каменьями, нарочито роскошном плаще с меховой оторочкой, что совсем к тому не подходил. Власть у госпожи была, а вот вкуса не было.

— Ковен найден, месяц прошёл… — проговорила Первая Княгиня своим приторным голосом, сверкая голубыми льдинками глаз. — Скажи, триста восьмой, что ты делаешь?

Высокая блондинка с симметричными чертами, длинной шеей, бархатной кожей, медовым сопрано, она могла бы и впрямь считаться самой прекрасной женщиной на земле и в Аду, в чём пыталась всех убедить, но на деле была лишь самой большой сволочью.

— Ж-ж-жду удобного момента. Спешить нек-к-куда. Нужно всё подгот-т-товить, — покорно ответил он, пытаясь унять дрожь хотя бы в зубах.

— Момента? — княгиня надменно подняла брови. — Ты уже животных режешь ради пары лишних дней! А «всё» — это, верно, яма, где ты сейчас отдыхаешь? Там стены уже дальше ровнять некуда, к чему это всё?.. Нет, не отвечай, — вскинула она тонкую руку, увешанную перстнями, — мне нет до этого дела. Мне нужно, чтобы была выполнена работа.

— Д-да, яма… Обязательно нужна правильная ям-м-ма. А то будут… опять говорить лет через т-т-триста… что могила урод-д-дливая… как достопримечательность… т-т-так себе.

Княгиня остроту не оценила, а, скорее всего, даже не поняла, потому лишь брезгливо сморщила идеальный носик:

— Я же велела не отвечать. Забыл своё место? Забыл, как тебе повезло? Что дала — могу забрать назад. Хочешь умереть? Совсем умереть, ни земли, ни Ада, ни Рая — больше не увидеть?.. — уточнила зачем-то. И сама же и ответила, не давая права выбора: — Не хочешь, знаю. Никто не хочет. Так работай! Что в этом сложного?.. Или тебе нужно пример показать?

***

Раз, раз, раз.

Без лишней суеты, не сбиваясь с ритма, почти не дребезжа тонким стеклом.

Кто-то стучал веткой в окно второго этажа 32-го дома по Шейди-стрит.

Минут пять Эндрю никак не реагировал, пытаясь убедить себя, что это делал бук, каким-то образом за ночь подкравшийся на два метра ближе. Но стук всё не прекращался, и он сдался. Встал, не прощаясь с одеялом, поднял стекло, высунул голову. Протёр заспанные глаза на всякий случай.

Но картинка не поменялась: фонарь всё также высвечивал относительно невысокую мрачную фигуру в кожаном плаще. Алан. Алан пришёл зачем-то за — Эндрю покосился на часа на прикроватной тумбе — полтора час до их обычного времени встречи. Ого.

— Привет. Ты… чего так рано? Случилось чего? — поинтересовался Эндрю громким шёпотом. Осмотрел на всякий случай улицу — пусто. Проморгался. Уставился на ночного гостя встревоженно.

Ноги — на ширине плеч, руки — по швам, голова была чуть приподнята, тёмные, непонятного цвета глаза — спокойны… На грубоватом, попорченном шрамами лице не дрогнул ни один мускул.

— Пошли. Покажу кое-что, — выдал Алан будто ультиматум.

Странная даже для этого нелюдимого чудака жёсткость заставила поёжиться. Эндрю сильнее закутался в одеяло. Нахмурился.

— Это так срочно?

— Не пойдёшь сейчас — опоздаешь.

Куда можно опоздать, если сегодня воскресенье? «Покажу» — значит, есть на что посмотреть? Какой-нибудь звездопад? Лунное затмение, комета?.. Будь так, он бы уже давно знал от бабушки, Даны и Нелли — это особые явления, из тех, чью мощь можно запереть впрок в сосуд.

— Куда? — повторил Эндрю уже вслух.

Но отвечать Алан не собирался. Лишь стоял, всё такой же ровный и зловещий в оранжевом свете фонаря, и ждал.

Эндрю колебался. С одной стороны, такой внезапный визит — это слишком, и не захочешь, а заподозришь подвох. Но с другой… Хотел бы навредить — давно бы навредил: они и так в глуши встречаются, разве нет? И вдруг он действительно хотел тогда броситься с моста, а сейчас ему срочно нужно о чём-то поговорить?

— Я через пять минут выйду, — решился Эндрю.

Алан даже «угу» в ответ не бросил.

Странный.

Эндрю выпутался из одеяла, влез в первые попавшиеся штаны, попытался, не развязывая шнурков, напялить кроссы, застегнул толстовку. Уже в дверях вспомнил о «сонных бомбах», что ему подарила Нелли для самозащиты, и сунул одну в карман.

Доверие доверием, а подстраховка никогда не помешает.

Убедившись, что комната бабушки закрыта, а свет нигде в доме не горит, он выскочил на улицу. Неловко хохотнул, когда заметил уже под фонарём, что надел штаны, заляпанные краской. Алан же внешний вид никак не прокомментировал: лишь кивнул, развернулся на каблуках, эффектно крутанув полой чёрного плаща, и махнул рукой — давай, мол, за мной.

Эндрю пожал плечами и послушно двинулся следом. Через большой мост — в центр старого города, от центра — к окраине, по залитым туманом тропкам — уже к их мостку, через него — куда-то дальше…

— Мы на кладбище идём? — спросил Эндрю в шутку. Ему вновь не ответили. И чем дальше шли, тем медленней он переставлял ноги, пока и вовсе не остановился. — Стой, Алан, погоди! Мы что, реально идём ночью на кладбище?

— Да, — ровно откликнулся тот, покосившись через плечо, и продолжил путь.

Эндрю ничего не оставалось, как его нагнать.

Может, Алан такой из-за того, что кого-то потерял, а сегодня — какая-нибудь годовщина, вот они и пойдут на могилу?..

Но они прошли мимо скрипящей калитки и десятка ухоженных могилок. Прошли и мимо покосившихся, покрывшихся трещинами надгробий, и мимо старых зловещих склепов, что так и просились в какой-нибудь фильм ужасов, особенно, при почти полной луне, с этим туманом, типичным для здешней осени.

Остановились они только перед заросшим высокой травой пяточком земли у замшелой кирпичной ограды.

— Эм, ты хотел показать мне… пустырь? — поинтересовался Эндрю и попытался улыбнуться.

Алан странно вскинул руку. И ещё до того, как дрогнуло, окончательно схлопываясь, скрывающее заклинание, вспомнилось, что так, одними жестами, умела колдовать из всего их ковена лишь сильнейшая ведьма — Гвен Райли, мать Даны.

Пальцы сами собой вцепились в пластиковую оболочку «сонной бомбы».

В отсутствие скрывающих чар на пустыре проявился тёмный провал: глубокая, судя по всему, яма. Но Эндрю не спешил подходить к краю, боясь оказаться внизу, а всё рассматривал Алана. Болезненную гримасу на его лице. Серость, покрывшую выступающие на руках вены, будто гниль… Разве такое у колдунов нормально?

— Смотри, — кивнул Алан в сторону ямы. — Смотри! — повелел снова и, прихватив за грудки, настойчиво притянул ближе.

Эндрю попытался вырваться, но тщетно: это привело лишь к тому, что он таки взглянул ненароком в яму. И тут же замер, всматриваясь. Провал не был пуст. Там что-то светлело, что-то… Какие-то…

Алан отпустил, но Эндрю уже сам сделал шаг, будто заворожённый. Наклонился даже, чтобы разглядеть в лунном свете… Тряпки? Одетых манекенов? Похожи на людей, но больно уж позы неестественно прямые…

Эндрю вздрогнул. Показалось, что вместо пустых глаз одного из манекенов на него глядели остекленевшие глаза мистера Райли. А что у манекена рядом — мелкие мелированные кудряшки, совсем как у Нелли, и кожа — такая же смуглая…

А третье тело, сухое, морщинистое, и вовсе манекеном быть не могло. То была бабушка. Его бабушка, которая должна бы спокойно спать сейчас в запертой комнате.

Эндрю заторможено перевёл взгляд на Алана.

— Это будущая ведьмина могила, — мигом отозвался тот. — Как там говорят?.. Вторая, улучшенная версия.

— Но кто её… — Эндрю запнулся, понимая глупость вопроса, но всё ещё отказываясь верить. Вдруг Алан просто нашёл их так и решил рассказать, предупредить? Маловероятно, но…

— Я её выкопал, — прямо заявил Алан, к чертям отметая любые попытки оправдания. — И тот курган, который ты уродливым назвал — тоже я. Ему триста лет, так, к слову. Поимел бы почтение.

Раз, два, три… Трое из четырёх ведьм ковена, здесь нет Даны.

Хоть бы он не знал про Дану…

Но он же сам ему про неё рассказал.

— И ты… кто? Охотник на ведьм? Такой… старый? — посыпались по инерции вопросы, хотя интересно Эндрю совсем не было. Он глядел на кукол внизу, недвижимых, со стеклянными глазами, и никак не мог осознать, что это — тела его близких, тела живых людей… Когда-то живых.

Алан хмыкнул, как показалось, с раздражением.

— Какой, к чёрту, охотник? Я возвратыш. У вас тут что, про них вообще не слышали?

— Их не существует. Бабушка говорила, возвратышей придумали в Средневековье, чтобы оправдать убийства и дискриминацию таких как я, немагов, — отвечал Эндрю на автомате. — Типа, в них магия спит, и если от них не избавиться, пока ещё малыши, они восстанут из могилы после смерти и перебьют из зависти весь ковен…

Он глядел в яму. Это всё ещё укладывалось у него в голове.

Человек, которому он хотел помочь, убил его бабушку, лучшую подругу и мистера Райли.

Человек, которому он хотел помочь, даже не человек.

— Это что, слёзы? Держи себя в руках. Ты тоже немаг. И тебе тоже придётся охотиться на ведьм, если не повезёт и умрёшь. Так что постарайся не умирать… — Алан недобро усмехнулся. — Хотя, умрёшь ты в любом случае. Есть у смертных такое свойство.

— Сейчас? Я умру сейчас? Ты меня для этого сюда привёл — убить?

Алан замер, моргнул недоумённо. Вроде как даже задумался, будто и сам не знал ответа. Но продлилось это недолго, что-то его отвлекло.

Он вскинул голову. Тёмные, кажущиеся теперь демоническими глаза сверкнули, ноздри затрепетали, руки сжались в кулаки.

Алан снова усмехнулся.

— Ты же дружить со мной хотел, да? Что, расхотел уже? Не страшно. Мне твоя дружба не сдалась, но было забавно. Поэтому я позволю тебе попрощаться с Даной… Или ты её всё-таки не любишь?

Не дожидаясь ответа, он потащил за собой, назад, к относительно ухоженной части кладбища.

Эндрю ошалело качал головой, но не пытался разжать крепкой хватки, лишь торопливо переставлял ногами в густом тумане.

— Нет, стой! Это какое-то безумие! — повторял. — Ты в Квитхилле уже давно, почему сейчас? Почему не сразу?.. Ты же не хочешь этого делать! Я знаю!

— Ни черта ты не знаешь.

И вот впереди - тонкая фигурка в накинутой поверх смешной пижамы чёрной куртке, растрёпанные чёрные волосы, колдовские зелёные глаза…

Эндрю вытолкнули из-за угла очередного склепа прямо на неё, и Дана отшатнулась, запахнула куртку, испуганно вскинула голову. Но чуть оттаяла, когда его разглядела:

— Энди? Это всё-таки ты? Я думала, мне послышалось. Ты почему здесь?

Сердце заныло от жалости. Дана, его родная Дана...

Алан, всё ещё тонущий в тенях, многозначительно перевёл взгляд с неё на Эндрю. Чуть приподнял бровь. Прощайся, мол, я обещал позволить тебе попрощаться… Чтобы потом убить. Положить рядом, четвёртой, на свободное место, даже не прикрыв глаза. Стереть, отнять, уничтожить...

Нет. Хотя бы не Дану, только не Дану!

И Эндрю загородил её собой.

— Беги отсюда! — крикнул и бросил в Алана «сонной бомбой».

Но Дана не побежала. Дана, его спокойная милая Дана, ощетинилась и прищурилась, будто дворовая кошка, высматривая опасность, а пластиковый шарик, распавшись надвое и обдав Алана зеленоватым дымом, вызвал только хриплый смешок.

Бабушка говорила, на возвратышей почти не действует чужая магия. Чёрт!

— Беги! — повторил Эндрю, срывая голос и встряхивая девушку за плечи. Попытался сам утянуть её прочь, но Дана раздражённо оттолкнула его — не мешайся, мол, пустышка, — и забормотала слова заклинания, вскинула руки в магическом пассе… Однако белёсая дымка просто стекла по чёрной коже плаща и смешалась с туманом.

Внутри что-то оборвалось. А в зелёных глазах лишь мелькнуло непонимание и разгорелась злоба.

— Он охотник, он возвратыш, не убьёшь! Беги! — пытался Эндрю достучаться, хватая за запястье.

Но Дана вновь лишь смахнула его руку, качнула головой и упрямо принялась за новое заклинание.

Эндрю встал на пути Алана в надежде хотя бы задержать, но был легко отброшен прочь.

Удар о чей-то могильный камень пронзил грудь тупой болью и выбил из лёгких воздух. Он пытался подняться, но не мог. И мучительно, будто в замедленной съёмке наблюдал, как Алан приближается вплотную, раздувая ноздри подобно загнавшему зверя псу, как Дана пинает его и бьёт по лицу, а он ожесточённо, до вмятин, вжимает уже в её лицо и шею сильные пальцы.

Миг, хруст позвонков, взметённое облако чёрных волос — и тело Даны потонуло в тумане.

Всё было кончено.

Алан облегчённо выдохнул, задрал голову к небу. Улыбнулся.

Всё было кончено. Вся жизнь Эндрю разрушилась всего за одну ночь.

А Алан просто стоял и улыбался.

— Что они тебе сделали?.. — голос почти не слушался.

Алан перевёл на него взгляд, не спеша сбрасывать эту свою мерзкую, мёртвую улыбку.

— Ничего. Мне нужны их непрожитые годы, — сказал.

— Всегда можно найти другой выход…

Алан сдвинул с пути ещё тёплое тело Даны тяжёлым ботинком, будто какой-то мешок. Подошёл ближе к Эндрю, присел на корточки. Тёмные глаза наполнились сытым довольством и даже счастьем, которых никогда за всё время их знакомства там прежде не бывало.

Чудовище. Как можно было не понять, что он, жёсткий, отчуждённый, со своим вечным пренебрежением и грубым лицом в непонятных рубцах — чудовище?

— Считаешь, я чудовище? Думаешь, это я так от Ада бегу, просто боюсь счёта за грехи? — хмыкнул Алан, будто прочитав всё по одному только взгляду. — Веришь, что я могу получить искупление, если хорошенько постараюсь, — и в Рай, а ты туда, как откинешься, сразу, без очереди пролезешь?.. Так вот для нас посмертия вообще не предусмотрено, мы на той стороне не удерживаемся. Выхода тут всего два. Полное небытие, шаг за Врата, прямо в Бездну, или всё-таки паршивая, но жизнь. Сыграем в напёрстки, а, солнечный мальчик? Что выберешь? Ты как я, тебе это тоже предстоит, так чего тянуть?

Эндрю сжал губы.

— Я бы выбрал небытие… Каждый человек что угодно бы выбрал, но не убивать!

Алан вздохнул. Лицо его приобрело прежнее равнодушие.

— Громкие слова. Проверим? — сказал.

Миг — и он притянул Эндрю к себе, а лезвие играючи вошло под рёбра в районе сердца. Миг — и мир исчез за ослепительной вспышкой боли.

Гляди, как надо, триста восьмой!

***

Алан резко сел со рваным, болезненным вдохом.

Над головой, едва заметно искажая небо, колыхался купол скрывающего заклинания. Перед ним в широкой и глубокой яме с гладкими стенами лежала лишь свежая тушка ягнёнка.

Госпожа просто решила посмеяться, наслав видение. Он этого не делал. Он ничего из этого пока не сделал… С ними не сделал, а сколько было других? И чем они лучше, чем заслужили жизни, пока сам он уже столетия как мёртв и уже стольких утянул за собой в могилу? Зачем останавливаться сейчас? Какая разница?!..

Раз, раз, раз.

С раздражением, щёлкая вразнобой и тихо ругаясь.

Механическая зажигалка никак не хотела высекать заветную искру… Да и чёрт с ней.

Алан, оставив попытки, лёг обратно, на дно подготовленной, но всё ещё пустой братской могилы. Лёг с незажжённой сигаретой во рту, с обнажённым торсом и лицом, расчерченными нелепыми символами, что стягивали кожу, и уставился на небо. Звёзды, сегодня особенно яркие, издевательски подмигивали ему со своей высоты.

Возможно, сейчас он был кем-то другим. И лежал, не здесь, а на дне кристально-чистой Леты, помнящий и испуганный. А оттуда, с недосягаемой высоты за толщами ледяной воды, глядели на него не миллиарды мёртвых звёзд, а лишь один немёртвый — уродливый циничный незнакомец. Незнакомец, что стоял и с руками по локоть в крови важно рассуждал о любви, которой никогда не знал.

Глупо…

Дана сегодня пела «Stairway to Heaven» Led Zeppelin. И если бы не дрожал так тоскливо, то и дело срываясь, девичий голос, Алан готов был поклясться, что и ведьма над ним насмехается.

Лестница на небеса… Ха.

«И, когда мы идем по дороге, наши тени выше нашей души», — выводила Дана. А Алан, сглатывая несуществующую кровь, зачем-то всё ещё борясь с судорогой в мышцах и стремлением всей своей сути свернуть девчонке шею, думал, что это, наверное, неплохо, когда у тебя в принципе осталось что-то помимо собственной тени.

— Но тот и раб, и нищ, и одинок,

Кто в жизни выбрал спутником порок*, — произнёс он бесцветно, даже не сожалея.

Замер, будто вслушиваясь в эхо сказанных слов. Усмехнулся.

Это написал, кажется, де Вега. Теперь он был почти на все сто процентов уверен, что в прошлом никакой не Алан, а всё-таки чёртов испанец с чёртовой кучей имён.

Видение было понято, решение — принято.

Он точно знал, как разорвать замкнутый круг.