Первый учебный день был ужасен. С самого утра Гарри вновь преследовали шепотки и косые взгляды учеников, их было даже больше, чем тогда, когда вся школа считала его наследником Слизерина. В памяти все еще стояло возмущенное лицо Симуса. Ночью, поняв, что эта стычка прогнала всю сонливость, Гарри попытался настроиться на однокурсника и понял несколько вещей. Во-первых, Симус действительно не знал, что именно произошло на кладбище, так во что именно он должен был верить? Во-вторых, все лето он находился рядом с матерью – на этой мысли Гарри невольно передергивало, – а она, как и прочие волшебники, свято верила Пророку, который исправно втаптывал в грязь его и Дамблдора, убеждая всех, что они не просто лгуны, но могут быть психически неуравновешенны и опасны для окружающих. Скрепя сердце Гарри решился на эксперимент и попробовал поставить себя на место матери Симуса. По всему выходило, что ее страх за сына и нежелание отпускать его туда, где она не сможет его защитить, вполне можно понять. В итоге Гарри пожалел, что вспылил настолько, чтобы поднять на однокурсника палочку. Утром он твердо вознамерился попытаться наладить с ним контакт, но эта мысль была пресечена побегом Финнигана из спальни.

А потом понеслось: придирки Снейпа, бесконечные стычки Рона и Гермионы, очередное предсказание скорой смерти от Трелони, испуганные взгляды и шепотки, шепотки, шепотки… Отношение школьников ударило по его самолюбию гораздо сильнее, чем косые взгляды чинуш в Министерстве. В кабинет Защиты от Темных Искусств Гарри вошел, взвинченный донельзя.

Глядя на приторную улыбочку Амбридж, он испытывал необъяснимое отвращение. Ему претило абсолютно все: ее манера говорить, ее отношение к студентам, будто они пятилетки, ее толстые, напоминающие украшенные массивными перстнями сосиски, пальцы, пушистый, не подобающий преподавателю розовый свитер и абсолютно дурацкий, похожий на жирную муху, бархатный бант.

Гарри невольно вернулся мыслями в темный коридор на площади Гриммо и будто снова услышал слова Дамблдора о том, что Гарри проникнется антипатией к новому преподавателю. Вероятно, к тому моменту директор уже знал, кто займет вакантную должность. От того, насколько точно Дамблдор предугадал чувства Гарри, ему стало еще более тошно, и он взорвался, выкрикивая в жеманно улыбающееся лицо все, что накипело за этот непростой день.

Зря ты, Поттер, нос задрал…

Наверное, неприятно, когда тебя уличают во лжи, и при этом ты на самом деле лжешь. Но когда говоришь правду, а все вокруг считают, что ты лжец – это совершенно другой уровень.

…Все ты врешь, и все ты врал…

Гарри не жалел, что нарвался на отработку в первый же учебный день. Он шел по пустынным коридорам Хогвартса, сжимая в руке пергамент от Амбридж, а в его душе закипал коктейль из жгучей обиды и странного злорадства. Ведь сила в правде? Однажды правда сотрет ухмылку с лица розовой жабы. Однажды осознание накроет каждого, кто считает его лжецом, за что же тогда они будут цепляться?

…Никакой ты не герой…

Когда МакГонагалл услышала, что произошло на Защите, и, вместо того, чтобы прочитать лекцию, предложила угоститься печеньем, Гарри опешил настолько, что кипящие чувства несколько улеглись. Пока декан объясняла ему, почему не стоит вступать в конфликт с Амбридж, Гарри вновь вспомнил об открывшихся ему вчера возможностях и пристально уставился на женщину, силясь снова испытать ощущение, будто на него обрушивается волна чужого восприятия.

Ничего не произошло.

…А обычный псих дурной!

Но ведь в поезде ему не показалось? Все было таким ярким, он точно знал, что творится в мыслях его попутчиков! И реакция Малфоя говорила сама за себя.

А вдруг он все выдумал? Обратил внимание на какие-то особенности поведения, воображение разыгралось, он сделал выводы, повел себя нетипично, чем и вверг того же Малфоя в ступор.

Подходя к башне Гриффиндора и мысленно собираясь перед встречей с однокурсниками, Гарри глубоко вздохнул. Размышления о странном таланте, которого, возможно, и нет в помине, вытеснили собой раздражение. Прежде, чем зайти в гостиную, Гарри решил, что, даже если ситуация в поезде во многом оказалась плодом его воображения, все началось с того, что он внимательнее присмотрелся к попутчикам и попробовал поставить себя на их место, следовательно, это полезный опыт, и стоит дальше наблюдать за окружающими.

***

Следующее утро ознаменовалось глубоким изумлением.

За завтраком Гарри, следуя собственной теории, искоса посматривал на стол преподавателей. Дамблдор отсутствовал. МакГонагалл споро орудовала столовыми приборами, поглощая омлет и не забывая при этом бросать строгие взгляды на заспанных, заторможенных учеников. Снейп с отрешенным лицом держал в руках кружку, а сидящая рядом Амбридж с приторной улыбочкой что-то ему говорила. Она была столь же розовой и мерзкой, и явно не планировала прерывать своего щебета. Гарри был готов поставить галлеон на то, что, несмотря на внешнее равнодушие, Снейп закипает. Все также продолжая говорить, Амбридж придвинула к себе тарелку с большим, покрытым толстым слоем взбитых сливок пирожным и потянулась к сахарнице. Гарри с удивлением проводил взглядом ее руку, аккуратно насыпающую в крохотную фарфоровую чашечку пять ложек сахара, и перевел недоуменный взгляд на пирожное, чувствуя, как у него сводит скулы, и делая судорожный глоток из собственного кубка.

Возможно, он ничего и не заметил бы. Но ему было от отвращения интересно, как может человек, не являющийся Роном, употребить столько сладкого, поэтому он продолжал украдкой наблюдать за происходящим за столом преподавателей.

Когда Амбридж, продолжая вести непринужденную беседу и ловко орудуя чайной ложечкой, за несколько минут подчистила тарелку и потянулась за добавкой, Гарри понял, что Рон нервно курит в сторонке.

Провожая взглядом ягодные тарталетки, перемещающиеся с общего блюда прямиком к профессору ЗОТИ, Гарри краем глаза уловил странное движение. Не в силах и дальше наблюдать за гастрономическими изысками, он отодвинул собственную тарелку и, допивая тыквенный сок, присмотрелся к Снейпу поверх края кубка.

Снейп же, аккуратно поставив свою кружку на стол, едва заметно махнул рукой, и две одинаковые с виду сахарницы прямо перед увлеченной своим занятием Амбридж поменялись местами.

Гарри нахмурился. Как бы он ни ненавидел зельевара, но если тот решил отравить министерскую жабу, Гарри определенно сделает вид, что он не заметил его манипуляций.

Амбридж снова налила кофе в свою крошечную чашечку, потянулась к сахарнице, отмерила пять ложечек, сделала глоток и...

Нет, она не упала замертво. И не покрылась бородавками.

Она мучительно закашлялась – звук этот был совсем не похож на ее манерное «кхе-кхе», – и взвизгнула:

– Соль?! Кто это сделал?!

Гарри хрюкнул. Поменять местами сахар с солью? Снейп – Снейп! – использовал такой простенький розыгрыш? Это ж насколько она надоела ему своей болтовней?

И неужели он может вот так – не цедить презрительно слова, не одаривать надменными взглядами, а просто подшутить?

Это был первый раз, когда выходка Снейпа не принесла Гарри неприятности, а заставила улыбнуться, старательно прячась за давно опустевшим кубком.

– Вам следует быть внимательнее, Долорес, – довольно громко произнес Снейп, степенно поднимаясь со своего места. – Дети любят пошутить, особенно над новенькими.

«Нет, ну каков наглец! – восхитился Гарри. – Еще и стрелки на нас перевел, прикрыл тылы!» Он наконец отодвинул от себя посуду и, подхватив сумку, тоже направился к выходу из Большого Зала, столкнувшись в дверях с ведущими первокурсников Роном и Гермионой, и даже не обратив внимания на десяток направленных на него испуганных взглядов.

Подсмотренная только что сцена натолкнула на крамольную мысль – а ведь Снейп тоже живой человек. А если за его образом злобной летучей мыши скрывается что-то еще? Что, если это лишь удобная маска? Ведь и та же Гермиона, как выяснилось, успешно прячет застенчивую, не уверенную в себе девочку за маской успешной отличницы и, Мерлинова борода, у нее это прекрасно получается! До поездки в Хогвартс-экспрессе Гарри даже не подозревал, что его подруга может чувствовать себя слабой.

***

После обеда Гарри с Роном вышли на крыльцо, решив подождать Гермиону, убежавшую с каким-то заданием от МакГонагалл, на свежем воздухе. Впервые с момента их приезда в школу погода немного разгулялась: среди низких туч наметились просветы, сквозь которые то тут, то там пробивались лучики по-осеннему застенчивого солнца. Гарри с грустью подумал о том, что большую часть лета просидел в душной затхлости дома на Гриммо, и, когда один из лучиков робко коснулся его лица, с удовольствием запрокинул голову повыше и довольно зажмурился. Пока Рон с жаром строил предположения относительно будущей игры Пушек Педдл, его мысли уплыли к Сириусу. Каково ему, проведшему двенадцать долгих лет в крохотной камере среди самых ужасных на Земле существ, снова оказаться взаперти, да еще и в доме, из которого так мечтал вырваться? В доме, в котором наверняка раньше кипела жизнь, а теперь не осталось ничего, кроме пыли и воспоминаний, основательно прореженных дементорами – ведь как еще можно объяснить то, что крестный, по словам многих, в молодости являющийся жизнерадостным, активным человеком, шутником и балагуром, помнил исключительно негативные события детства? А каково портрету Вальбурги видеть единственного выжившего сына в таком состоянии – сломленного, беспрестанно пьющего, с потухшим взглядом, потерянного?

Эти размышления напомнили о другом потеряшке – Гарри пришло в голову, что урок Ухода за магическими существами, который должен был начаться уже через несколько минут, проведет совсем не Хагрид – тот так и не появился в Большом Зале, а его хижина по вечерам погружалась во тьму, теряясь в тени холмов.

Удивительно, но при всей мрачности мыслей, Гарри чувствовал некоторую несвойственную ему отрешенность, почти умиротворение, словно был простым наблюдателем в собственной жизни. Возможно, дело было в том, что он чувствовал себя опустошенным, ведь обычно в первые недели обучения он привыкал к нагрузкам, вливался в школьный ритм, а большая часть событий, приключений происходила ближе к концу учебного года. Но на этот раз все было иначе – за несколько дней произошло столько открытий, потрясений, эмоциональных встрясок, что незаметно для себя Гарри устал, эмоции притупились. А может быть, все это ему казалось, и виной его спокойствию было тепло осеннего солнышка.

– Что стоите? – пропыхтела схватившая его за локоть Гермиона. – Звонок через пять минут!

Как и подозревал Гарри, у хижины Хагрида их встретила Граббли-Дерг. Пока она рассказывала о тонкостях взаимодействия с лукотрусами, Гарри прикидывал, как бы подойти к ней с вопросом о Хагриде так, чтобы ответила – уж больно суровой была профессор. Так и не придумав ничего путного, он, когда пришла пора выбирать лукотруса для изучения, и школьники гурьбой двинулись к столу, нарочно обогнул его, чтобы оказаться рядом с Граббли-Дерг.

– Что вы топчетесь, Поттер? Берите лукотруса и идите на свое место, не задерживайте других.

И он решился:

– А где Хагрид? – по сознанию тут же полоснула мысль, что вопрос был крайне невежливый, и ничего хорошего в ответ он не услышит. И точно:

– Не ваша забота, – точно также ответила профессор и в прошлом году, когда заменяла Хагрида. Между тем совсем рядом склонилась прилизанная голова – Малфой схватил со стола самого крупного лукотруса.

– Не исключено, – уголком рта ухмыльнулся он, – что эта безмозглая орясина здорово покалечилась.

Гарри нахмурился. Малфой явно что-то знал, и хотел этим похвастаться. Между тем вспомнилась его замешательство в поезде, и Гарри, успокаивая себя, что так сможет добиться от слизеринца чего-то большего, изо всех сил сдержал ответную колкость, вместо этого вежливо спросив:

– Ты что-то знаешь об этом?

Брови Малфоя взлетели, он непроизвольно шагнул назад. В следующий миг приглушенный гул голосов прорезал возмущенный взвизг Паркинсон – толпа сгрудилась слишком плотно. Малфой, непроизвольно втянувший голову в плечи, оглянулся к однокласснице, пробормотал что-то, и, снова оказавшись рядом с Гарри, откашлявшись, повторил:

– Не исключено, – он снова попытался высокомерно усмехнуться, однако голос предательски дрогнул, – что он связался с чем-то слишком большим для него, если ты понимаешь, к чему я клоню.

– Слишком большим, говоришь… – Гарри с удовольствием понаблюдал за сомнением на бледном лице и решил не останавливаться на достигнутом: – Спасибо, Малфой. Я подумаю об этом.

Он уже сделал пару шагов к своему месту – бочком, чтобы не наткнуться ни на кого из одноклассников, и, конечно же, чтобы не пропустить реакцию слизеринца, когда раздался громкий хруст, сопровождающийся возмущенным писком сжатого в руках Малфоя лукотруса.

– Да что с тобой не так, Поттер?!

– Разговорчики! – гаркнула профессор Граббли-Дерг, и Гарри поспешил от нее подальше, напоследок полюбовавшись, как на щеках Малфоя проступает румянец.

Его догнал возмущенный Рон:

– О чем ты говорил с этим слизнем?

– Да так, – он хихикнул и присел рядом с уже строчащей что-то на пергаменте Гермионой, – он поделился со мной одной очень интересной информацией.

– И ты поверил?! Ты… – Рон бросил взгляд на компанию слизеринцев, скривился и раздраженно раздул щеки, отчего его веснушки стали еще заметнее – Ты что, не понимаешь? Это же Малфой!

– Да это ты не понял, Рон, – Гарри миролюбиво поднял руки, а затем потянулся, чтобы забрать из крупных ладоней друга лукотруса, пока того не постигла та же участь, что и ранее – его сородича. Следовало успокоить ребят, пока они, чего доброго, не решили, что он сошел с ума. – Я просто нашел новый способ бесить Малфоя – посмотри, какой он забавный, – плюс, повторю, добыл важную информацию. Осталось ее понять...

– Малфой? Забавный?! – пока Рон открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, Гермиона, не отрываясь от своего занятия, поинтересовалась, что же Гарри удалось узнать.

– Он намекнул, что Хагрид связался с чем-то слишком большим, – Гарри рассеянно закусил губу. В тот момент его гораздо больше интересовало, как Малфой отреагирует на его поведение, поэтому он просто заполнил его слова, чтобы обдумать позже. Гермиона отложила перо, на ее лице промелькнула догадка, сменившись неверием:

– Вы ведь не думаете?.. – наткнувшись на два вопросительных взгляда, она замотала головой, отчего ее грива распушилась больше обычного. – Да нет, не может быть.

– Говори уж, – подбодрил ее Гарри. – У нас с Роном нет таких умных мозгов, как у тебя, мы ничего не поняли.

– А чего сразу я-то, – пробубнил Рон, плюхнувшись рядом с ними.

– Может быть, – неуверенно протянула Гермиона, – Дамблдор решил привлечь на нашу сторону великанов?..

Повисло молчание. Воспользовавшись тем, что про него забыли, их лукотрус попытался сбежать, но был тут же схвачен и зафиксирован бдительной Гермионой.

– Но ведь это же бред! – воскликнул Гарри. – Они же, ну... слишком тупые? Перетопчут тут всех, да и от маглов как их скрыть?..

– Но, согласись, такой вывод логичен, – заявила подруга, снова берясь за перо. – Займитесь делом уже. Чем больше успеете сделать за урок, тем меньше придется доделывать вечером. А у тебя еще и отработка, Гарри, – напомнила она.

Несколько минут они молча зарисовывали фигурку лукотруса и старательно списывали у Гермионы его характеристики. Гарри заметил, что Рон какой-то дерганный – хмурится, поглядывает на него насупленно, будто так и порывается что-то сказать.

Так и оказалось:

– Вы вообще не о том думаете. Это же Малфой, Гарри! Ты что, забыл, кто его отец? Да он точно соврал тебе!

Солнце скрылось за набежавшими тучами, и пронзительно ледяной ветерок пробрал до костей. Настроение резко упало. Перед глазами как наяву встали темные надгробия, почтительно склонившиеся фигуры, платиновые волосы, мелькнувшие под одним из глубоких капюшонов. По телу прокатилась волна фантомной боли, а в ушах зазвучал высокий ледяной смех.

– Поверь, я прекрасно помню, кто его отец, – Гарри передернулся, с трудом сбросив с себя наваждение.

– Тогда почему ты вообще с ним заговорил?

– Сказал же…

– Что он забавный?!

– Потому что он явно знал ту информацию, которая интересует меня! – взорвался Гарри. Да что Рон к нему прицепился-то? – Потому что я волнуюсь за Хагрида, и мне важно знать хоть что-то!

– Но как же!..

– Мистер Поттер! Мистер Уизли! Минус десять очков с Гриффиндора за шум на уроке!

До самого возвращения в замок они больше не проронили ни слова. На периферии сознания маячила мысль о том, что Гарри обещал себе смотреть на любую ситуацию с разных сторон, что беспокоит его не сама ссора – да и какая это ссора? Так, смех один! – а то, что он вообще не понял, из-за чего все началось. Но времени на размышления уже не оставалось – его ждала Амбридж. Поужинав, он сухо попрощался и хотел было отправиться на отработку, но его остановил громкий оклик:

– Эй, Поттер!

– Что еще? – пробормотал он и обернулся. Через весь зал к нему неслась разъяренная Анджелина Джонсон. Стремительно приблизившись, она обвинительно ткнула его пальцем в грудь:

– Я тебе сейчас объясню, что еще! Как ты ухитрился заработать наказание на вечер пятницы?

Гарри хлопнул себе ладонью по лбу. Вратарские испытания! Ведь Анджелина предупреждала его, что вся команда должна собраться вместе!

– Вспомнил он! Так вот, Поттер: я не хочу знать, как ты будешь отпрашиваться, можешь хоть сказать ей, что Сам-Знаешь-Кто – плод твоего воображения, но в пятницу изволь явить свою задницу на поле!

Возмущение захлестнуло его, подобно цунами. «Плод воображения», серьезно?! Но время уже поджимало, поэтому, пообещав что-нибудь придумать, Гарри поспешил к кабинету ЗОТИ – не хотелось усложнить ситуацию еще больше из-за опоздания на первую же отработку. Несясь по коридорам, он нарочно громко топал, пытаясь хоть как-то сбросить напряжение, настроение было – хуже некуда.

Постучав и услышав «Войдите!», сказанное настолько сахарным голоском, что невольно вспомнилось то количество сладкого, что Амбридж употребляла за завтраком, Гарри против воли скривился и вошел.

Кабинет оказался под стать хозяйке. Стены приобрели нежно-розовый оттенок – именно такого цвета была жвачка со вкусом бубльгум, его кузен Дадли в детстве просто обожал эту жвачку, он надувал огромные пузыри, которые частенько лопались, оставаясь на доброй половине его лица липкой кляксой. Дадли распространял вокруг себя запах бубльгума вплоть до тех пор, пока однажды вместе со жвачкой у него не вывалился молочный зуб, помнится, тогда он закатил жуткую истерику, а после переключился на леденцы.

Попробовать бубльгум на вкус Гарри так и не довелось, но вот его фантомный запах буквально заполнил его нос, стоило увидеть эти стены.

Собственно, на этом метаморфозы в кабинете не заканчивались. Абсолютно все горизонтальные поверхности были украшены кружевными салфеточками, а одну из стен сплошь покрывали декоративные тарелочки с котятами, которые непрестанно двигались: прыгали, катали нарисованные клубки и открывали рты в беззвучном мяуканье. Вспомнив ораву кошек миссис Фигг и представив, какой веселой была бы неделя отработок, окажись эти тарелочки со звуком, Гарри ужаснулся и, наконец, обратил внимание на покашливающую профессора, которая, словно хамелеон, терялась на розовом фоне.

– Добрый вечер, профессор, – деревянным голосом поздоровался он, чувствуя себя так, словно каким-то волшебным образом попал в зефирину размером с дом.

– Ну что ж, садитесь, – на толстых пальцах сверкнуло аж три массивных перстня, когда она указала на стол перед собой, так же, как и прочие поверхности, накрытый розовым кружевом.

Гарри вспомнил об обещании Анджелине отпроситься на пятницу, но обстановка кабинета настолько ошарашила его, что момент был упущен. Поэтому он просто опустился на стул с прямой спинкой, посмотрел на лежащий перед ним пергамент и полез в сумку.

– Нет-нет, мистер Поттер. Вы воспользуетесь моим пером, специальным, – она протянула ему длинное и черное перо, с необычайно острым кончиком. – Я попросила бы вас написать: «Я не должен лгать». Столько раз, сколько понадобится, чтобы смысл впечатался. Приступайте.

Гарри посмотрел на пергамент, на перо, которое внезапно показалось каким-то тяжелым, инородным, словно ему совсем не место в руке, и снова на Амбридж. Та наклонилась вперед, ее подбородок и щеки расплылись по подставленной ладони, рот растянулся в приторной улыбке, более чем когда-либо напоминая жабью морду.

– Вы не дали мне чернил.

– О, чернила вам не понадобятся, мистер Поттер.

Чувствуя на себе пристальный довольный взгляд, Гарри поднес перо к пергаменту и с трудом – сквозь бумагу проступал каждый перепад ажурной скатерти – вывел: «Я не должен лгать».

Тыльную сторону ладони обожгло болью, заставив его резко втянуть воздух. Он перевел взгляд на руку – те буквы, что он только что написал на пергаменте, появились и на ней, будто вырезанные скальпелем. Не поднимая головы, он исподлобья взглянул на Амбридж.

– Что-то не так? – невинно поинтересовалась она. Гарри покачал головой и снова поднял перо. Надпись на руке, по ощущениям, углубилась.

Так и пошло дальше. Гарри быстро понял, что писал он собственной кровью. Раз за разом раны становились все глубже, а пульсирующая боль нарастала. Гарри все еще ощущал на себе изучающий взгляд, и не собирался проявлять слабость на потеху розовой жабе.

Чтобы отвлечься от монотонного вспарывания собственной кожи, Гарри попытался «прислушаться» к Амбридж, но, очевидно, в глубине души ему совсем не хотелось почувствовать себя в шкуре этой женщины, даже на мгновение, даже для того, чтобы понять мотивы ее поступков, поэтому у него ничего не вышло. К тому же боль в руке снова и снова перетягивала его внимание на себя, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме проклятых строчек.

За окном совсем стемнело, когда в тишине кабинета, разбавляемой лишь скрипом пера, пропел елейный голосок:

– Подойдите сюда, мистер Поттер.

Он поднялся. Руку сильно саднило – ранки затянулись, но их контуры были отчетливо видны на воспаленной коже.

– Показывайте, – она обеими руками схватила его ладонь, и он с трудом сглотнул образовавшийся в горле комок. Ее толстые, похожие на сосиски для детей пальцы были в полтора раза короче, чем его, перстни вблизи показались еще более уродливыми, а прикосновение показалось до омерзения влажным. – Увы, увы, увы, результаты пока скромные, – покачала головой Амбридж. – Что ж, у нас с вами впереди вся неделя, не так ли? Можете идти.

Гарри молча подхватил с пола свою сумку и вышел. Его самообладания хватило лишь на то, чтобы тихо притворить за собой дверь; как только он отрезал себя от тошнотворной обстановки кабинета, судорожно выдохнул, и ноги сами понесли его на третий этаж, в туалет плаксы Миртл.

К его удаче, коридоры оказались пустынны, а в туалете не было даже самой Миртл. Он пулей пролетел к самой дальней раковине, набрал полные пригоршни воды, умылся, а затем стал с остервенением отмывать руки. Вода приятно холодила ссадины, напряжение отступало, уступая место жгучей обиде и непониманию. Выдержка дала трещину, и по помещению, отражаясь в высоких сводах, разнесся рваный всхлип.

Как это было возможно? Кто так наказывает? Как эту женщину вообще допустили до детей? Ладно, он, а если на отработку нарвется какая-нибудь первокурсница?

Позади него раздался тихий хлопок, заставив Гарри подскочить и вскинуть взгляд на зеркало. Прямо за его спиной оказался домовик, присмотревшись, Гарри с удивлением понял, что это Кричер.

Наскоро ополоснув лицо, чтобы скрыть следы непрошенных слез, он обернулся. Домовик хмуро смотрел на него, протягивая что-то в тощей лапке. Взяв уже знакомый пузырек с заживляющим зельем, Гарри шмыгнул носом и принялся втирать его в пострадавшую кисть.

Кричер недовольно пискнул, выхватил снадобье и, цепко сжав запястье, стал наносить лекарство сам – его по-паучьи тонкие пальцы действовали неожиданно мягко и умело.

От удивления Гарри даже не сразу разобрал, что говорит ему домовик.

– …Разгильдяйство! Что скажет хозяюшка, когда узнает!.. Бессовестному мальчишке повезло, что верный Кричер добросовестно следует приказу хозяюшки и следит за его благополучием. Как можно!.. Разве дело это, разбрасываться волшебной кровью? – он тщательно замотал руку Гарри чистым бинтом и поднял на него пытливый взгляд.

Еще летом парень понял, что Кричер притворяется. Что он отнюдь не сумасшедший. Теперь же, заглянув в огромные мудрые глазищи, Гарри лишь убедится в своих догадках. Кричер был очень, очень непрост.

А через мгновение до него дошел смысл последнего вопроса, и он похолодел. И правда, он писал на том злополучном пергаменте собственной кровью! А ведь кровь была мощнейшим ингредиентом для тех же зелий или ритуалов, навредить человеку с помощью его крови – раз плюнуть, об этом Снейп еще на первом курсе твердил. А он столь необдуманно оставил ее – и где! – у человека, который, не моргнув глазом, со сладкой улыбочкой, по сути, пытал его! Что ему стоило забрать пергамент с собой?

Гарри дернулся было в сторону двери, но его удержала лапка Кричера, по-прежнему крепко сжимавшая его запястье.

– Кричер уже обо всем позаботился. Он заменил кровь волшебника на кровь крысы, которую поймал в подвале.

– Спасибо, – пробормотал Гарри, на него накатило такое облегчение, что мышцы сами собой обмякли, заставив опустился прямо на пол.

Домовик отпустил его руку и продолжил, серьезно и без обычных причитаний:

– Кровавое перо – серьезный артефакт. От одного дня использования ничего не будет, но чем глубже раны, тем крепче ментальная установка, в скором времени глупый мальчишка действительно не сможет сказать ни слова лжи без вреда для себя.

– Что же делать? – ужаснулся Гарри. Он представил себе, как прямо говорит Рону, как раздражает его чавканье за столом, или Гермионе – что находит ее дурацкие волосы буквально везде, даже из трусов доставал, непонятно только – как они там оказались? Или как признается обоим, что знает об их шпионаже, или… да мало ли было таких «или»? Каждый человек в течение дня говорит множество лживых слов, а о том, что умалчивает – даже заикаться не стоит, и это нормально. Человек, говорящий только правду, особенно неприятную – это же как… Снейп? Кому он такой будет нужен?

– Кричер разберется, – буркнул домовик и с тихим хлопком исчез, оставляя Гарри одного на холодном полу туалета для девочек.

***

Утром Гарри встал пораньше, чтобы по-быстрому накатать пару фальшивых сновидений для Трелони. С нарастающей паникой думая о том, что из-за отработок ему не стоит и мечтать о том, чтобы делать домашнюю работу, как все, вечером, он решил пропустить завтрак и хотя бы дорисовать начатый на уроке набросок лукотруса.

В течение дня он урвал еще немного времени, чтобы позаниматься в библиотеке, но это не очень ему помогло – новые задания появлялись как грибы после дождя, грозя в скором времени вырасти до размеров горы и погребить его под собой.

Одно радовало – друзья были слишком заняты обязанностями старост, чтобы уделять ему столько же времени, что и летом. Гарри даже признался себе – не смотря ни на что, без них он чувствует себя гораздо свободнее.

Конечно же, он не сказал им, как именно прошла отработка. Отделавшись лаконичным: «строчки писал», он мысленно еще раз поблагодарил Кричера за лечение. Поутру он первым делом, пока никто не заметил, снял повязку, обнаружив под ней чистую, здоровую кожу.

Пока он тщетно пытался хоть что-то выучить, день незаметно сменился вечером, и он чудом не опоздал на ужин.

Подходя к кабинету Амбридж, он заволновался. Вчерашний день показал, что Кричер на его стороне, но как он собирался ему помочь?

Немного помявшись перед дверью – как-то же Кричер должен заявить о себе? – и так ничего и не дождавшись, он обреченно выдохнул и постучал.

Все было как прежде – тарелочки с котятами, розовая скатерть, приторная улыбочка Амбридж, перо лежало рядом с пергаментом. Без лишних слов Гарри занял свое место, помедлив, взял перо и замешкался.

Перо было какое-то другое. Выглядело оно совершенно так же, как и прошлым вечером, в этом Гарри был уверен – он несколько часов пялился на темно-красный с черными крапинками пух у острия и на несколько красных же бороздок на самом кончике, и все же… Он прислушался к своим ощущениям. Вчера перо вызывало у него какое-то неправильное, гнетущее чувство, даже казалось тяжелее обычного, а сегодня это было просто перо, хоть и непривычной окраски.

Поднося перо к пергаменту, Гарри заметил и другое изменение – абсолютно чистая с утра кожа на тыльной стороне кисти снова выглядела воспаленной. Он тихонечко почесал ее – и не почувствовал никакого дискомфорта.

Чтобы не привлекать внимание занятой проверкой письменных работ Амбридж, Гарри осторожно написал первую строчку и прислушался к ощущениям. Все было так, словно он действительно писал обычным пером обычные строчки – только вот буквы были такими же бурыми, как и вчера, и надпись на руке снова выглядела так, словно ее вырезали скальпелем.

Гарри тихо выдохнул. Он никогда особо не задумывался о магии домовых эльфов, а ведь, судя по событиям второго курса, они могли очень многое.

Очевидно, наложить иллюзию для них вовсе не было проблемой, как и незаметно подменить один предмет другим. Оставалось надеяться лишь на то, что Амбридж не увидит подвоха.

Без постоянной концентрации на неприятных ощущениях Гарри заскучал. Он подумал о том, что даже если писать одно и то же сотни раз обычным пером, оно так или иначе впечатается в его сознание, как надоедливый мотив, но особого выбора у него не было. Поэтому он просто начал думать о чем-то другом, делая записи машинально.

Дурацкие котята раздражали, мельтеша на периферии зрения.

Амбридж все так же приторно улыбалась, то и дело бросая на него удовлетворенные взгляды.

Гарри подумал, что сегодня, не испытывая постоянных страданий, он вполне может попытаться еще раз к ней «прислушаться». Теперь это не было вопросом неприязни, ему действительно было необходимо понять мотивы этой женщины, использующей столь грязные методы. Было совершенно очевидно, что Кровавое перо – темный, запрещенный артефакт.

Гарри долго и безуспешно пытался сосредоточиться. В поезде все произошло совершенно спонтанно, он даже не понял, как именно получилось то, что он сделал. Более того, он даже не был уверен, что все произошло на самом деле, а не в его воображении.

Минуты тянулись мучительно долго, а Гарри продолжал концентрировать все свое внимание на человеке, которого предпочел бы никогда не видеть. Ей-Мерлин, она оказалась на самой верхушке его личного списка неприятных личностей, потеснив Снейпа и уступая разве что Волдеморту и Хвосту. Проблема осложнялась еще и тем, что в прошлый раз он некоторое время удерживал взгляд на «прослушиваемом», чего сейчас сделать, не привлекая к себе внимания, не мог.

А потом все изменилось.

Амбридж ненавидела Хогвартс. Она еще помнила, каково это – быть изгоем. Она помнила, каково испытывать на себе издевательства, надеясь на помощь, но не веря в нее, ведь лживые ублюдки имели блестящую репутацию, целиком ими же сфабрикованную, и учителя верили им, а не серой мышке с баллами ниже среднего. Она всеми фибрами души протестовала против того, чтобы снова оказаться в этом проклятом месте, но слово непосредственного начальства – закон, особенно если начальство это – сам министр.

Она знала, что люди никогда не меняются, сколько им не выговаривай, сколько ни наказывай. Она видела узников Азкабана – озлобленных, сломленных, но ничуть не раскаявшихся. Если у человека есть выбор, он всегда сделает его в свою пользу, в пользу собственных убеждений и выгоды. Амбридж решила, что не даст хулиганам Хогвартса выбора. Кровавое перо – то, что нужно.

И как же ее раздражал мальчишка, сидящий напротив! Простачок и тихоня с виду, но она знала, что он притворяется. Что он такой же лжец, сказочник, как и тот, чье имя она хотела бы забыть. Но ничего. Скоро он не сможет придумывать свои фантастические истории.

Она исправит его.

– Кхе-кхе. Мистер Поттер, вы уснули?

Гарри как будто вынырнул на поверхность. Амбридж смотрела прямо на него, ее жабье лицо без улыбки казалось менее жабьим. Он прокашлялся:

– Кхм, простите… я задумался.

– Вы задумались? – ее брови взлетели вверх, лоб сложился гармошкой. Гарри понял, что сморозил глупость. Вчера он просто не мог думать ни о чем, боль в руке притягивала к себе все его внимание. Но сегодня – совсем другое дело. Амбридж наклонила голову вбок и подозрительно сощурилась. – Вашу руку, мистер Поттер.

Гарри отложил перо, чувствуя, как слабеют колени. С трудом поднявшись, он украдкой бросил взгляд на руку – она выглядела хуже, чем вчера: место надписи, хоть и затянулось тонкой кожей, но было воспаленным, бугристым, как будто буквы остались под кожей и разбухли.

Стоило ему приблизиться к Амбридж, как та снова вцепилась в его кисть, впиваясь короткими ногтями – конечно же, ярко-розовыми! – прямо в центр раны, порезы на которой в то же мгновение открылись, несколько капелек крови потекли к пальцам.

Ощутив сильнейший тычок под ребра, Гарри пискнул от неожиданности. А в следующее мгновение понял, что происходит, и болезненно сморщился.

Глядя на торжество в выпуклых глазах, зачарованно наблюдающих за ним, он не знал, что ему подумать. Эта женщина была садисткой, маньячкой, искренне полагавшей, что несет возмездие, делает мир лучше. Но Гарри понял, почувствовал, что она так и осталась маленькой обиженной девочкой, которая наконец получила в свои руки власть и инструменты, чтобы отомстить – за себя. И нет смысла пытаться с ней договориться, переубедить.

Нужно держаться от нее подальше. Не высовываться, сделать вид, что ее «терапия» принесла свои плоды – пусть поверит, что добилась справедливости, – и затаиться.

Какое тут «отпроситься на квиддич»? Главное – пережить эту неделю.

– Думаю, – она разжала хватку, – на сегодня достаточно, не так ли? Это послужит вам хорошим напоминанием. Вы можете идти, мистер Поттер.

Гарри ссутулился, прижав руку к груди и делая вид, что она доставляет ему массу страданий, другой подхватил с пола сумку и молча покинул кабинет. Лишь поднявшись на пару этажей выше, он выдохнул и поднял кисть на уровень глаз – даже в темноте Хогвартских коридоров было видно, что она абсолютно здорова.

– Спасибо, Кричер, – на грани слышимости выдохнул он, и отправился дальше.

«Ну и сволочь, – думал он, поднимаясь по лестнице. – Она ведь даже не понимает, что то, что она делает – зло. Это и считается сумасшествием?.. От нее точно надо держаться пода-а-а…»

– Рон?

Преодолев очередной пролет и свернув к башне Гриффиндора, он едва не налетел на друга, притаившегося за статуей Десмонда Долговязого. Услышав голос Гарри, Рон подскочил от неожиданности, разворачиваясь и замахиваясь метлой.

– Ты чего? – возмутился Гарри, когда прутики из орешника просвистели прямо перед его носом. – Сломаешь же!

– А… – Рон шмыгнул и медленно опустил метлу. – Это ты, Гарри?

– Конечно, я. А кого ты ждал? – Гарри прищурился, рассматривая уличную одежду друга. – Куда-то собрался?

– Я… никуда, а ты?

– Да брось, – нахмурился Гарри, – мне-то ты можешь сказать! – «это же не я за тобой «присматриваю» для Дамблдора», – добавил он про себя.

– Я… ну… ну хорошо, скажу, только не смейся, ладно? – с каждым словом Рон становился все краснее и краснее. – Я подумал, что, может, теперь, когда у меня есть приличная метла, меня возьмут в команду Гриффиндора? Ну вот. Давай. Смейся.

– Никакого смеха, – Гарри хотел бы вложить в эти слова больше участия, но некстати вспомнилось, что на отборочные испытания для вратарей он так и не попадет. – Отличная идея. Ни разу не видел, как ты играешь вратарем. Хорошо играешь?

– Вроде бы неплохо, – в голосе Рона явственно слышалось облегчение. – Когда Чарли, Фред и Джордж тренировались в каникулы, я всегда был у них вратарем.

– Значит, тренировался, – кивнул Гарри. Теперь понятно, почему Рон, как и он, с утра заполнял дневник сновидений для Трелони, правда, от завтрака так и не отказался. Гарри приглашающе махнул рукой и двинулся к гостиной.

– Только не говори никому, – нагнал его Рон. – Не хочу, чтобы кто-то знал. Вдруг не получится. А ты отпросился у жабы? – Гарри покачал головой. Что тут скажешь? – Вот ведь старая карга! Ну ты не расстраивайся, Гарри. На следующей неделе начнутся тренировки, тогда и полетаешь. Надеюсь, и я вместе с тобой.

– Да, я тоже надеюсь, – кивнул Гарри, думая о том, что у Рона гораздо больше шансов попасть в команду, чем у него – отвязаться от Амбридж, уж больно предвзято к нему она относилась. Нет, все-таки следовало изо всех сил избегать конфликтов с ней, он же не может постоянно полагаться на Кричера. К тому же, если верить его словам – а Гарри верил, – в случае, если отработки затянутся, через некоторое время ему придется симулировать тотальную честность. Ту честность, которая удовлетворит Амбридж, а не является истиной.

***

В пятницу Гарри в последний, как он надеялся, раз постучал в дверь кабинета Амбридж. Это был день вратарских испытаний, поэтому, как только представилась такая возможность, он слегка подвинулся на стуле, чтобы иметь возможность украдкой поглядывать в окно, которое выходило на поле для квиддича. Не то, чтобы это помогло – поле находилось достаточно далеко от замка, а день был хмурым, с неба сыпалась мелкая изморось, делая наблюдение невозможным.

Гарри вздохнул. После первых же строчек раны перестали закрываться, еще через час розовые кружева под правой рукой обагрились кровью. Ему было жаль тех крысок, что отдали свою жизнь ради его комфорта, но это чувство не шло ни в какое сравнение с глубокой признательностью Кричеру и приславшей его Вальбурге. Стоило представить, что это могла быть его кровь, что каждым выведенным словом он мог не просто калечить сам себя, а подписывать себе приговор на всю оставшуюся жизнь – становилось настолько мерзко и страшно, что хотелось просто сбежать, а градус его отвращения ко всему розовому неуклонно рос.

Он устал. К концу недели он совершенно перестал справляться с ворохом заданий, спать приходилось по три-четыре часа, из-за чего дни проходили в тумане сонливости. Ни о каких успехах на уроках не было и речи, он мог думать лишь о том, чтобы не отключиться прямо на занятиях и не заработать еще одно взыскание.

Вот и сейчас, размеренно выводя строчку за строчкой, он с трудом сдерживал зевоту, а когда было совсем невтерпеж – изо всех сил стискивал зубы, маскируя зев. С поля для квиддича доносился гул, изредка перемежающийся свистом, веки отяжелели, Гарри медленно моргнул…

Резкая боль в боку заставила его вскинуться, оглушительно шкрябнув по полу ножками стула. Одновременно с этим он отчетливо ощутил щелбан по тыльной стороне правой руки и, осознав, где находится, и что только что чуть не натворил, он понятливо выронил перо и с шипением прижал руку к себе.

– Покажите, – раздался безразличный голос Амбридж.

Пошатываясь и дезориентировано моргая, Гарри сделал пару шагов к ней. Сердце билось как сумасшедшее, голова гудела, кончики пальцев тряслись. Он чуть не спалился!

Гарри протянул дрожащую руку – из врезанных букв непрерывно сочилась кровь, капая на веселенький, в розочках, половичок. Все казалось настолько сюрреалистичным, на мгновение ему почудилось, что не было никакого Кричера, и в голову закралась паническая мысль: сколько крови он уже потерял?

И тут его полоснула боль – на этот раз самая реальная, только не в руке, а в шраме на лбу. Он выдернул руку из коротких пальцев Амбридж и отскочил, глядя на нее во все глаза.

– Больно, не так ли? – мягко улыбнулась она.

Гарри не ответил. Эта, новая, боль словно выдернула его из марева тупой усталости, в воспаленном сознании вспыхнула картинка: он стоит в темноте коридора на Гриммо, а Вальбурга Блэк говорит о его шраме.

Он ошеломленно моргнул. С того дня он вообще не вспоминал об этой части их разговора, увлекшись размышлениями об однобокости собственных взглядов, а следом – открывшимися способностями. А ведь в ту ночь леди Блэк хотела рассказать ему именно об этом!

– Вы можете быть свободны, – донеслось до него словно издалека.

Несясь по пустым коридорам – отбой уже наступил, – Гарри лихорадочно думал. Что же хотела сказать ему Вальбурга? Как теперь узнать это? Как он вообще мог об этом забыть?

Уже стоя перед портретом Полной Дамы, Гарри хлопнул себя по лбу – Кричер! Ну конечно же, домовик ведь был с ним рядом, и у него есть связь с портретом! Оставалось проверить, откликнется ли он на зов Гарри?

Жалея, что уже проскочил мимо всех заброшенных помещений, в которых можно было бы исполнить задуманное, Гарри все же решил не возвращаться, а поискать укромный уголок в башне.

– Мимбулус мимблетония, – выдохнул он, и в следующее мгновение был оглушен радостным воплем. Рон, сияя и обливаясь сливочным пивом, с разбегу запрыгнул на него:

– Гарри, я сумел, я в команде, я вратарь!

– Поздравляю, – просипел Гарри, пошатываясь и пытаясь спихнуть с себя друга. Рон был выше него на целую голову и гораздо крупнее!

– Вот, хлебни пива, – Рон, наконец, слез и сунул ему полупустую бутылку. – Я все никак поверить не могу… А куда Гермиона делась?

– Здесь она, здесь, – успокоил его Фред и показал на кресло у камина. Гермиона задремала, кубок в ее руке опасно наклонился. Как же Гарри ее понимал! В шуме гостиной усталость навалилась на него с новой силой; посмотрев на веселящихся однокурсников, явно не собирающихся отдыхать, он понял, что сегодня никак не сможет поговорить с Кричером. – Пусть поспит.

– Когда узнала, сказала, что рада, – поделился Рон уже не таким торжествующим тоном.

– Я тоже очень рад за тебя, дружище, – сердечно приобнял его Гарри и до хруста в челюсти зевнул. – Прости, сил никаких нет. Я пойду, ладно? А завтра отметим.

– Ладно, – промямлил Рон, растерянно глядя ему вслед.

Кивнув готовящемуся ко сну Невиллу, Гарри лишний раз убедился в том, что его планам не суждено сбыться. Впрочем, запал ушел вместе с силами, укладываясь, Гарри пообещал себе, что на выходных обязательно попытается позвать домовика.

Он думал, что уснет, как только голова его коснется подушки, но вместо этого его увлекли тревожные мысли. Они кружились в его сознании, сменяясь одна другой и не давая возможности сосредоточиться.

Гарри с грустью подумал о том, что, несмотря на любовь к друзьям, несмотря на то, что он не видит их вины в сговоре с Дамблдором и знает, что они действительно заботятся о нем, он уже никогда не сможет доверять им до конца. Незаметно для себя он уже начал утаивать от них важную информацию – о портрете, о своем таланте, об истинном наказании Амбридж.

Мысли сменились беспокойными видениями, а затем и их вытеснил уже надоевший за лето длинный каменный коридор, упирающийся в запертую дверь.