«Женщины меня не интересуют».
Вот тут-то Дзиген обычно привирал. Просто проще было говорить так, чем расписывать то, чем его каждый раз ранили.
«Это вовсе не значит, что меня интересуют мужчины».
Вот это до некоторого времени было даже чистой правдой. А потом он сам не знал, что случилось. Нет, он не стал заглядываться на каждого встречного мужчину и всё такое, это не в его характере, даже если бы это были девушки. Нет, всё было куда хуже... Дзиген пережил слишком многое, чтобы чувствовать этих пресловутых бабочек в животе, и надеялся, что больше что-то подобное не пробьёт мощный панцирь, в который он загнал себя сам.
Он не учёл, что Зантетсукен может разрезать абсолютно всё.
«Из всех глупых вещей, что я мог сделать, глупее чувств к мужчине я мог только запасть на друга, и я это сделал», — думал Дзиген иногда, пасмурным взглядом сверля своё отражение в зеркале.
«Прекрати. Ты просто не в себе...».
Однако шли недели, выдался целый месяц без крупных дел, а Дайске не мог побороть в себе эти ощущения, ранее оставлявшие в его сердце только маленькие мерзкие осколки. Как бы ни пытался он закрыться в себе, кое-какие мелкие проявления своих чувств сдержать не удавалось. К примеру, не так давно он заметил за собой привычку подолгу смотреть на руки Гоэмона. Что это были за руки!.. Бледные, сильные, но с длинными изящными пальцами. А глаза? Никаких слов не хватит, чтобы описать эти совершенно ненормально чёрные глаза, окаймленные по-детски пушистыми ресницами. Если бы можно было, не вызывая подозрений, смотреть целыми днями в эти бездонные чёрные дыры, то Дзиген, конечно, так бы и сделал.
«Ну да, он красавчик, и я, возможно, даже восхищаюсь этим! Вот парень тренируется, не покладая рук, и с наследственностью ему повезло. И глаза... Ох, ну и всё, я просто завидую! Просто зависть, белая зависть».
Дзиген не завидовал, Дзиген мечтал. Мечтал о том, как крепкие руки Гоэмона хоть разок, хоть по-дружески, прижмут его к себе. Даже не о руках мечтал — о нём самом. Дайске романтиком не был, совсем. Но улыбка Гоэмона...
«Ужасно. Я порчу всю нашу дружбу».
Валяясь под газетой на диване в ожидании Люпена (и зачастую в одной комнате с Гоэмоном), Дзиген не спал, как можно было подумать. Он уже знал, чем могут закончиться такие сны: была парочка... От одного воспоминания о них краснели уши, хотя даже не все были неприличными. Даже сон, где Гоэмон лежит головой на его животе и смеётся... Ему становилось тесно в груди. Может, медитировать? Вот как Ишикава-
Ужасная идея. Лучше вообще о нём поменьше думать.
А как? Он постоянно маячит, постоянно улыбается, постоянно делает эти невозможно, смертельно изящные движения мечом и смотрит на него, Дзигена Дайске. А от этого сплошные сердечные беспокойства.
Временами, стоя в ванной и просто глядя в зеркало, он пытался понять самого себя. Умывался, бил себя по щекам, но ничего не меняло уже явного факта: он влюбился. В друга. В товарища. В напарника. Влюбился до искр в глазах. Каждое касание, каждое слово, каждый взгляд проворачивались в голове бессчётное количество раз. Внешне он будто бы оставался таким же Дзигеном, парнем «без глаз», но даже Люпен уже почуял неладное и постоянно хихикал:
— Что, дружище, неужто какая-то красотка всё же смогла покорить твое сердце? Не познакомишь?
Гоэмон обычно фыркал, а Дайске отмахивался:
— Пошёл ты. Нет никакой красотки.
Это была чистая правда, и Дзиген часто жалел о том, что всё не так прозаично и обычно. Ему уже даже хотелось, чтобы Гоэмон сильно полюбил кого-то, завёл семью и был счастлив. Может, хоть так удастся забыть его невероятную силу духа, его всё ещё немного детские перепады настроения, его сдержанный, но такой звучный смех... Забыть и не вспоминать, но как? Быть счастливым оттого, что счастлив он... Но быть несчастным оттого, что Ишикава счастлив не с ним, Дзигеном.
«Сердцу не прикажешь, а жаль! Вот бы достать его и дать указание никогда, никогда больше не встревать в это дерьмо!».
Как же так?
Он знал, что нет ни шанса на взаимность, да и на какую взаимность? Дзиген сам не может принять эти чувства, а тут ещё и другу их раскрывать. Нет уж.
«Само пройдёт».
...Не проходило. Даже стало хуже: иногда его бросало в жар прямо при виде Гоэмона или при мысли о нём. И это пугало.
«Он не должен узнать!» — скрипел зубами Дзиген, уходя из общего дома в бары, напиваясь и ночуя где попало. Это не приносило никакой радости, только усугубляло отчаяние... И лишь туманило разум, не давая прийти хоть к какому-нибудь решению.
***
— Дзиген что-то сегодня мрачноватый какой-то, — Люпен поглядел на закрывшуюся за другом дверь. — Да и в последнее время сам не свой. Не знаешь, что с ним?
Гоэмон пожал плечами. В том, что касалось Дзигена, он и сам терялся.
— Может, и правда красотка какая-то его отвергла, — продолжал рассуждать Арсен, закинув ногу на ногу. — Только когда он успел? Он выходил из дома только в магазин и с нами на дело... А может, не отвергла, но им нельзя быть вместе? Такие, знаешь, Дзиген и Джульетта...
— Тебе не надоело? У твоего друга проблемы, а ты ему кости перемываешь, — приоткрыл один глаз Ишикава.
— Я думаю, как ему помочь, не ворчи!
— Чем ты ему поможешь? Не в обиду будь сказано, но у тебя с женщинами не лучше.
— Можно подумать!.. — сложил руки на груди Люпен. — У меня они хотя бы были!
— На что это ты намекаешь?..
— Э-э, не надо меч, я всё понял, извини!
Позже, когда Гоэмон спрятал меч и молча покинул комнату, Люпен утёр лоб и недовольно проворчал:
— Зануды. Позвоню-ка Фудзико!..
***
То, что Гоэмон сильно поддатый, стало понятно уже тогда, когда Дзиген только зашёл домой и увидел его, сидящего в обычной для него позе лотоса. Во-первых, Ишикава покачивался, будто не мог поймать равновесие, чего за ним особенно никогда не наблюдалось. А во-вторых, Гоэмон, услышав его шаги, осоловело поглядел на друга и в попытке выпрямиться завалился на спинку дивана.
— Ч-чёрт... Привет?
«Он ещё и красный», — не без растерянности отметил для себя Дзиген.
— Ну ты и красавчик, конечно, — он оперся на дверной косяк, усмехаясь. Это выглядело... Забавно. Особенно если учитывать обычную сдержанность Гоэмона. Даже он, Дзиген, знает меру и всё ещё адекватно соображает, хоть и выпил сегодня... А сколько он выпил?
— Спасибо, — мотнул головой Гоэмон, но, видно, сделал это слишком резко и прикрыл руками рот, чтобы его не вырвало. — Ты тоже н-ничего...
— Чего? Балда, я про то, что ты конкретно упился! — Дзиген кашлянул, неловко садясь на тот же диван, правда, стараясь держать дистанцию. «Что это значит — ничего? Хорошего или плохого?» — ненароком подумалось ему. — Как тебя угораздило?
— Фляжки перепутал, — пробурчал Гоэмон, с неподдельным интересом рассматривая свои руки. — Там было сакэ...
Дзиген фыркнул, но тут же посерьёзнел, когда Гоэмон повернулся к нему и протянул руки к нему.
— Вот этими самыми руками!.. Моя честь... Непозволительно...
— Успокойся, Гоэмон, всякое бывает, — отвёл от себя его руки Дзиген, нервно потея. «Что ж такое! Он издевается!».
— Я уж-жасен, — булькнул Ишикава, закинув голову назад. Дзиген невольно залюбовался его профилем и, наверное, смотрел слишком долго, чтобы Гоэмон этого не заметил. В следующий миг их взгляды встретились, и Дайске нервно сглотнул. — Дзиген, это позор...
— Да кто об этом узнает-то? — ляпнул Дайске, в следующую секунду уже ошалело наблюдая у своего горла меч.
— Ты свидетель моему позору, — хмуро заявил Гоэмон, сверля его тяжёлым взглядом.
— А ты — идиот... Убери меч, предки не оценят.
— Точно! — Гоэмон тихонько взвыл и откинулся обратно на спинку дивана, глядя в потолок. Дзиген выдохнул: хорошо, что цел остался. — Как я посмотрю в глаза предкам?
— Ха, ну, могу сказать, что нескоро, — Дайске заметил на столе фляжку, с интересом взял её в руки и понюхал. — И впрямь сакэ. Ты полфляги выдул. Сдаётся мне, что это ты не случайно.
— Может быть, — буркнул Гоэмон, отбирая у него флягу и отпивая глоток (или даже больше). — Сначала случайно... Эх, всё-таки сакэ лучше этой вашей бурды, вина то есть...
— Не начинай опять, — хмыкнул Дайске, косясь на струйку сакэ, которая потекла по подбородку Ишикавы и думая, как бы теперь с ума-то не сойти. — Поделишься?
— На, — неаккуратно сунул ему посудину Ишикава, икнув. Дзиген отпил несколько глотков и едва заметно скривился.
«А ведь мы пили из одной... Тьфу ты!»
— Тебе, думаю, хватит уже, — он хмыкнул, видя, как вообще никакой уже Гоэмон сползает по спинке дивана, и встал. — Проспись.
— Позо-ор, — почти бессознательно протянул самурай. Дзиген со вздохом накрыл его пледом и, снова отпив из фляжки, заключил:
— Нет, пить тебе нельзя. Ты дуреешь.
— Дзиге-ен, — рука Гоэмона свесилась с дивана. — А поцелуй на ночь?
Дайске оторопел и решил было, что ему послышалось, поэтому прошёл мимо, но рука Ишикавы внезапно ухватила его за штанину, а сам он, щурясь, повторил:
— Не чмокнешь перед сном?
— Ты не в себе, Гоэмон, — сглотнул Дайске, чувствуя, как учащается сердцебиение. Он и сам пьян слегка, так, может, ему чудится? Или Гоэмон не знает, что говорит, и думает, что перед ним какая-нибудь милая девушка... От этой мысли Дзиген прикусил губу. Да, пожалуй, наутро Гоэмон ничего не вспомнит или подумает, что уснул в компании красотки. Ну и ладно. Почему нет?
Он склонился над Гоэмоном и немного смазанно прижался губами к его губам, чувствуя, как уголки губ Ишикавы приподнимаются. Возможно, одно лишнее, совершенно лишнее мгновение он стоял так, но всё же эти тёплые губы, пропахшие алкоголем, не хотелось отпускать никогда и ни за что. Но всё когда-то кончается...
— Доволен? — буркнул Дзиген, но... Гоэмон сонно сопел, впав в дрёму, и уже ничего не слышал, только улыбался во сне.
— Взял и уснул, — неверяще и устало прошептал Дайске и, пошатываясь, потопал в свою комнату, к холодной, но родной постели. Скорее забыться и этот пьяный бред тоже забыть... И забыть вкус его губ, такой желанный и приятный.
***
— Ай-ай-ай, — Люпен покачал головой, глядя, как Гоэмон стоит, засунув голову в аквариум. — Вот это ты наклюкался. В честь чего?
— Иди к чёр-рту, — в перерывах между погружениями огрызнулся Ишикава.
— Дзиген, ты почему за ним не следил?
— Я ему что, нянька? — недовольно протянул с дивана Дзиген, прикладывая ко лбу холодную, но, увы, пустую фляжку. — Я пришёл, а он никакой. В мясо. Хорошо, что хотя бы не буянил.
«Хотя неплохо так подогрел мой мозг, если мне это не привиделось. Хотя галюнами вроде не страдаю...».
— И что я творил? — Гоэмон наконец прекратил пугать рыбок и взглянул на Дзигена с интересом и одновременно опасением. Дайске, который не мог не любоваться мокрой головой Ишикавы, опустил шляпу пониже на глаза и пожал плечами:
— Я пришёл поздно. Может, ты что и творил, но не при мне. Только вот мечом в меня своим тыкал... Думал, всё, порежешь ты меня.
— Кошмар, — Гоэмон потёр виски, однако Дзигену показалось, будто бы Ишикава слегка расслабился. Или это ему привиделось? — Прости, Дзиген, я опозорился, да ещё и на тебя чуть не напал.
— Вот-вот, ты про позор тоже что-то лепетал, — подстегнул его Дзиген. — А я, как ты сказал, ему свидетель.
Ишикава как-то неестественно выпрямился и пошёл красными пятнами.
— Я правда так сказал?..
«Какой очаровашка. Кхм. И чего он так распереживался? Ну перепил, с кем не бывает, он с нами тоже, бывало, пару лишних рюмочек...»
— Ты так и сказал, — Дзиген прислушался к тому, что происходило на кухне. На кухне, собственно говоря, происходил Люпен, а это было чревато чем угодно, и обычно это что угодно было опасным для всех окружающих.
— Я точно больше ничего не говорил? Может, ты забыл что-то? — узнать причину такой дотошности Гоэмона Дзиген не успел, поскольку из кухни высунулся сияющий Люпен. Точно что-то натворил.
— Кому горелой яичницы?
— Воздержусь, — мгновенно уселся на диван Ишикава. Дайске вздохнул и потопал на кухню.
— Сколько раз повторять: в этом доме готовлю я!
Он не заметил, каким взглядом провожает его Гоэмон, а если бы заметил, то ещё долго бы гадал над причиной.
***
— А где этот прохвост? Где он, я спрашиваю? Кто плиту будет после его кулинарных шедевров чистить, а? Опять я? — по тому, как Дзиген шлёпнул полотенцем по руке, можно было понять, что к нему лучше вообще не подходить. Гоэмон подавил улыбку. Злой Дзиген в фартуке и с полотенцем выглядел очень по-домашнему.
— Если ты о Люпене, то он-
— Конечно же о Люпене! И знаю я, где он, это был риторический вопрос. Конечно, с Фудзико уехал кататься! Вот помяни моё слово: вернётся сегодня же вечером, раздетый до трусов и без копейки денег, — проворчал Дайске, плюхаясь на диван.
— Ну, зато до этого времени можно расслабиться.
— Расслабиться, говоришь? — Дзиген захлопал руками по карманам в поисках хоть какой-нибудь сигареты. — Да уж, расслабишься тут...
— Прекращай ты так за него переживать, — всё-таки улыбнулся Ишикава. — Ты как наседка.
— Сам наседка! И если тебе интересно, то я переживаю за всех вас... То есть не переживаю! И вообще, не смешно это! — скрестил руки на груди Дзиген.
Гоэмон хмыкнул, прикрыв глаза.
— Спасибо, что уложил меня вчера. А то мало ли, что я мог бы натворить.
— А ты уверен, что ничего не натворил? — не удержался Дайске, приподняв край шляпы совсем ненадолго. Самурай явно напрягся, но сдержанно спросил:
— А ты, значит, уверен, что да?
— Возможно, — выплюнул Дзиген, думая, зачем в это ввязался и почему нельзя было держать язык за зубами.
— И... Что же? — он даже подался вперёд, неизвестно на что надеясь. Дзиген проклял себя четырежды. Вот оно ему было надо? Заигрался и проиграл.
— Просил поцеловать тебя ночь, — быстрее, чем было бы оптимально, произнёс Дайске, рефлекторно прячась под шляпу. — Видно, совсем в детство впал.
Из-под чёрной полы дорогого и любимого головного убора Дайске заметил, как лицо Гоэмона сначала резко запунцовело (даже удивительно, что оно могло принимать такие оттенки), а затем побледнело. Он оперся на спинку дивана и потёр переносицу.
— Да уж, нелепо... — негромко подал голос Ишикава. — И что же ты сделал?
«Ещё хуже!.. Ладно, погибать, так с музыкой!»
— Ну, ты так настаивал, что я решил не сопротивляться, — пожал плечами Дайске, внутренне холодея. Кто знает, не решит ли Гоэмон снова обнажить Зантетсукен?
Если он так и решил, то, по крайней мере, решил это дело отложить, потому что на данный момент он с истинно самурайским спокойствием сидел и... молчал. Правда, недолго.
— Извини за приставучесть. Я был очень пьяный, — выдавил он.
— Ничего, я понимаю, — Дзиген отмахнулся, мол, да пустяки, а сам потихоньку начал выдыхать. Кажется, казнь откладывается.
— Хотел хоть чьего-нибудь внимания, — уже тише добавил самурай, опуская взгляд на клинок, лежащий у него на коленях.
— Да все по пьяни такие, ты ещё в адеквате был.
— Дал волю чувствам... — совсем тихо, уже шёпотом добавил Гоэмон, наклоняя голову так, что волосы скрыли лицо.
— Да хватит тебе так переживать!.. Каким чувствам? — последний вопрос у Дзигена вырвался сам по себе.
Ишикава поднялся с дивана, так и не ответив. Дайске почему-то понял, что вот сейчас — важно, сейчас нельзя упустить момент, и поспешно встал следом за ним, положив ему руку на плечо. Гоэмон оглянулся на него — взгляд его был странным, пугающим.
— Не хочешь поделиться? Я мог бы выслушать, — неловко предложил Дзиген.
— Это неважно, — отрезал Гоэмон.
— Я так не думаю, — Дайске сам удивился своей настойчивости. — Нельзя держать всё в себе.
— Кто бы говорил, — вдруг хмыкнули ему в ответ. — Сам же знаешь: есть вещи, которые лучше держать при себе.
— Откуда тебе знать, насколько мне это знакомо? — Дзиген обошёл его кругом и взглянул ему в глаза.
— Я... Я всё-таки живу с вами, — кашлянул самурай, кажется, слегка смутившись. — Ты никому ничего не говоришь о себе. Так почему я должен?
— Потому что я, допустим, хочу знать, какую ты, черт возьми, цель преследовал, когда просил поцеловать тебя, — ох, не это он хотел сказать, не это, но слово не воробей. А Гоэмон, кажется, растерял всё своё самурайское спокойствие, поскольку выпалил:
— П-почему я должен был преследовать какую-то цель? Я был пьян и просто творил, что вздумается!
— И тебе вздумалось-
— Да, мне вздумалось. Почему ты так привязался к этому поцелую? Он был даже не в губы!
— А почему ты так уверен?
«Отлично, Дзиген, надеюсь, теперь ты доволен тем, что не умеешь держать язык за зубами!».
Возникла напряжённая пауза, во время которой Гоэмон то открывал, то закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.
— То есть... Да? — как-то бестолково спросил он, немного придя в себя.
— Ага, — точно так же бестолково ответил ему Дзиген. И стояли они так же бестолково. И молчали. Дайске было дико неуютно под взглядом этих самых чёрных глаз, выворачивавших душу наизнанку, но он держался, продолжая странную игру в гляделки, в которой никто не собирался сдаваться. Наконец Гоэмон моргнул и отвёл взгляд.
— Я думаю, что ничего страшного... В конце концов, какая разница? Я был пьяный... Может, почувствовал себя ребёнком.
Голос его и лицо говорили об обратном. Кажется, он был в полной растерянности.
«Надо что-то сделать и прекратить это», — подумалось Дзигену. Но что?
— Ну ты... Обращайся, если вдруг снова захочешь, чтобы тебя чмокнули перед сном, — хмыкнул он, снова надвигая шляпу на глаза.
— Что?.. — Гоэмон непонимающе моргнул, будто не веря своим ушам.
«Чего это он? Я перегнул и меня раскрыли?»
— Что слышал.
— Так ты не против? — от этого взгляда Ишикавы у Дзигена перехватило дыхание. Что происходит? До чего они договорились в ходе этой странной беседы?
— Ну да, а чего мне быть против? — продолжал гнуть своё Дайске, правда, уже не так уверенно. — Всё-таки просьба друга...
— Друга, — отчего-то хмыкнул Гоэмон, отведя взгляд. — Что ж, спасибо...
«О чем он думает? Почему так... Друга? Я идиот! А что, если... Нет, это невозможно!»
— Даже и не на ночь, — брякнул Дзиген, надеясь, что его не услышат, но...
— Серьёзно? — Ишикава, кажется, замер.
— Вполне. Так что, э-э... Да хоть сейчас!
Ему казалось, будто этими словами он ударил по пирамидке из кубиков, которая составляла их дружбу, и вот теперь... Теперь-то точно всё. Вон и лицо у него странное какое-то... Что ж. Лучше тогда решить это прямо сейчас, хотя и страшно, хотя и дико не хочется. Лучше сказать и забыть. Только вот что-то его «друг» молчит и задумчиво сверлит его взглядом. Вот сейчас, сейчас должен всё понять! И отвергнуть... Ну же! Что он молчит?!
— Дзиген... Давай, — Гоэмон поднял голову и неловко усмехнулся, так, что у Дзигена душа в пятки ушла.
— Ты о чём?..
— Ты, кажется, перестал соображать. Тогда я сам, — всё так же неловко (этим словом можно было описать весь их разговор) Гоэмон подошёл к нему ближе, чем обычно, ближе, чем друг... Дзиген оцепенел, когда пальцы Гоэмона (те самые пальцы, на которые он так заглядывался!) переплелись с его пальцами. Прикосновение кожи к коже было таким лёгким и осторожным, что Дайске сначала не поверил в его реальность. Но вот уже Ишикава отодвигает на затылок его шляпу, чтобы не мешалась (зачем?! Чего он хочет?), вот уже их лица совсем близко...
Как будто взрыв прогремел в голове Дзигена, когда он _понял_. Почувствовал его мягкие губы на своих, ощутил, как его ладонь сжимает такая родная и желанная рука...
«Гоэмон... Гоэмон!»
Кажется, всё вокруг них растворилось и перестало существовать. Дзиген, отойдя от первого шока, несмело, аккуратно притянул Ишикаву к себе за талию. Сердце его сделало огромный скачок, когда тот в ответ нежно обнял его за шею. Обоим казалось, что они сейчас лопнут от неизведанного счастья, переполнявшего их. Или от недостатка воздуха, который вскоре не преминул о себе дать знать. Гоэмон первым оторвался от губ Дзигена, но глаза открывать не спешил. Воспользовавшись этим, Дайске снова, не сдерживаясь, звонко чмокнул его в губы и широко улыбнулся. Гоэмон, открыв глаза, робко улыбнулся в ответ:
— Ты увлёкся...
— Тебе не нравится? — опасливо взглянул на него Дайске. Гоэмон нахмурился, но, как позже оказалось, от смущения.
— Нравится, просто у тебя борода колется...
— Сбрею, — мгновенно отозвался Дзиген, серьёзно глядя ему в глаза.
— Не смей, — чуть заметно улыбнулся ему в ответ самурай.
— Гоэмон... Так ты... — он замялся, не зная, что сказать, но ему тут же пришли на помощь.
— Да, и я тоже... — его щёки раскраснелись, что бывало с ним не так уж часто, и Гоэмон не договорил. Но уже и не было нужно. Дзиген лишь крепче обнял его.
— Я и не надеялся, — пробормотал он.
— Я тоже. Я... Я не перепутал фляжки. Я сам... Напился. Из-за тебя, — Гоэмон вконец смутился, опустив взгляд. Если бы Дзиген не знал его, то наверняка бы не засёк то самое выражение, которое у этого «я-всё-контролирую» самурая значило дикое смущение. Вообще по Гоэмону сейчас можно было бы подумать, что у него болит голова.
— Что значит «из-за меня»? — Дзиген медленно моргнул, снова мгновенно напрягаясь. Что он ещё натворил?
Гоэмон замотал головой, будто бы всё отрицая, но было поздно, и под пронизывающим взглядом Дайске он сдался и произнёс:
— Ну, знаешь, у меня не получилось сносить твоё состояние в последнее время.
— Я такой гнетущий? — невольно хмыкнул Дайске. Гоэмон сделал едва уловимое движение глазами, которое должно было значить что-то вроде «ты со своими шутками у меня в печёнках сидишь». Он и раньше так делал иногда, но теперь это обрело новый смысл, новый оттенок... И вызывало лишь улыбку и какой-то тёплый отклик в груди.
— Мне не давало покоя предположение Люпена о красотке. Ты молчал слишком долго, чтобы мы подумали, что тут не замешаны отношения. Я... Ну, я не смог выносить твоего тоскующего лица.
— И решил напиться?
— Да я правда фляжки перепутал! А потом... Решил воспользоваться этим и выпить ещё немножко, — то, какие выражения принимала сейчас его обычно довольно спокойная физиономия, было достойно пера, кисти и арфы. Он выглядел, как школьник, которого застукали за чем угодно непотребным, и Дзигену это ужасно нравилось, а ещё больше нравилось, что Гоэмон так выглядит из-за него, Дзигена Дайске.
— Гоэмон... — Ишикава оторопел от того, что на его щёки вдруг легли тёплые ладони Дзигена. Подняв взгляд, он сглотнул и зажмурился, настолько необычным был взгляд «друга»: как всегда, немного ироничный и настороженный, но теперь вдобавок мягкий и даже нежный... Как же это было ново для него. Для них обоих. — Гоэмон, ты можешь не волноваться. Никакая красотка мира не станет тобой.
— Дзиген... Не поцелуешь меня? Вроде как на ночь, — подался вперёд Ишикава, чувствуя разливающееся тепло в груди. Он едва уловимо улыбался той улыбкой, которая так будоражила кровь Дзигена.
— В любое время. На ночь, утром, сейчас... Всегда, — пробормотал Дзиген, когда их носы уже почти соприкасались. — Всегда.