Когда Костя вышел вечером в аптеку, то впервые увидел его — тихо сидящего на качелях, задумчивого. И сразу после — испуганного, взъерошенного, жмущегося ко Льву. Глядящего своими черным глазами из-под челки — недоверчиво, почти враждебно. Перепуганный воробушек. Таким Юра запомнился ему в первый раз.

Потом он видел Юру уже при дневном свете. Парню было холодно, он пытался согреть руки подмышками, явно безуспешно. Конечно — какое там тепло? Косточки одни. Юра мерз, но не уходил, глядя, как они со Львом занимаются. Костя даже на один подход больше сделал на турниках. Рисовался. Ебаный стыд. А потом на скамейке Лев грел Юре руки — и Костю кольнула зависть. На то, что Лев вот так, запросто, умеет расположить к себе даже самых недоверчивых, они не шарахаются, а позволяют к себе прикоснуться, растереть закоченевшие пальцы. Лев и посмеяться умеет вовремя, рассеивая неудобство.

Костя знал, как сам выглядит со стороны: примерно как классический представитель быдлокласса. Гоп-стоп гудбай и штаны с лампасами. А что делать, если они удобные?! Бегать хорошо… А Юра испугался его при первой встрече. И правильно, наверное. Так бы среагировал любой интеллигентный мальчик. Или девочка, без разницы. Костя привык, что на таких, как он, все смотрят одинаково.

Потом Костя утешал Носочка, растерянного, плачущего, в его разгромленной квартире. Прижимал к себе, инстинктивно пытаясь защитить от чувств, что раздирали Юру изнутри. Им Костя не знал названия, но ощущал их горечь. И помогал, как умел. Ему было стыдно оттого, что в душе в такой неподходящий момент взмахнула крылышками радость, потому что Юра не боялся, и вырывался не от него, Кости, а… хуй знает. Но не от него. Спустя десять минут уже доверчиво положил голову Косте на грудь. Все еще погруженный в себя, всхлипывал, стирал рукой слезы. Наверное, воспринимал неожиданно оказавшегося рядом парня как гнездо. Пусть неодушевлённое, но теплое и крепкое.

Костя думал о нем. Не меньше, чем о заварухе с Владом, так точно. Даже мечты об отъезде на время отошли на второй план. Костя себе врать не привык и быстро понял — Носочек ему интересен. Обычно он не терпел ходить вокруг да около и спрашивал прямо о том, что его интересовало. Но Лев не слишком любил сплетничать о своих постояльцах, на улице Носочек почти не показывался, а вломиться к ним домой со своим любопытством… все же не настолько дурак.

Потом он увидел ловкие белые пальцы, заставлявшие гитару звучать совсем непохоже на босяцкое треньканье, порой раздающееся из городских парков. Носочек сидел на скамейке под березой, поджав под себя одну ногу и играл тихо, склонив голову, словно прислушиваясь к струнам, которые шептали ему что-то, скрытое от остального мира. Костя сам не понял, как подошел ближе. Юра поднял глаза, но играть не перестал. Улыбнулся едва-едва, уголком рта. И Костя понял, что влип.

С девушками у него не особо-то ладилось. Но, в отличии от Влада, Костю это не очень волновало. Он ни разу не влюблялся. Наблюдать за страдающими по одноклассницам дружками было любопытно, слушать визгливые истерики девчонок по одноклассникам — ну такое. Ничего нигде не ёкало. Не, ну было че-то в школе, но это скорее на волне «как у всех» и «уже пора». И секс Костя тоже не превозносил до небес, в отличии от приятелей, говорящих об этом с придыханием и закатив глаза. Ну, приятно, да. Но мозги от спермотоксикоза можно и самому себе прочистить, разница невелика, а ответственности в разы меньше. А потом — цветочки-свечечки-пушочки, да ну его нахуй, блять.

А тут — стоял и смотрел, как приварили его. Не на девушку — на парня. Даже не сразу врубился, что музыка-то кончилась. А потом съебался побыстрее, пока не начудил еще больше. Не дай Бог, Носочек снова начнет его бояться…

Но услышав на другой вечер гитару, Костя не смог не выйти во двор. Ховаться по углам было глупо, он просто сел рядом с кульком семечек и стал слушать. А Юра начал петь. И Костя забыл про семечки.

Юра иногда бросал на него нечитаемые взгляды, Костя мог только надеяться, что не выглядит совсем уж дегенератом с открытым ртом и вытаращенными глазами. Хорошо, что через какое-то время пообвык. Пел Носочек классно. По-настоящему классно, как по-живому резал по нервам. Костя не удивился, когда на другой день во дворе появились еще слушатели — люди-то не дебилы, понимают. Даже растения, мама говорила, на хорошую музыку реагируют.

Юра был загадочным. Казался хрупким, но, с другой стороны, слабаком его назвать было нельзя: иначе пошел бы за первым встречным, спился или скололся бы, сто раз пропал, особенно в той среде, где работал… Костя видел таких за территорией завода, где тусовались страшные престарелые бабищи-проститутки, отдающиеся за глоток из бутылки на задворках бетонных ангаров, где останавливались дальнобойщики.

С каждым днем Костя залипал на Носочка все больше. Само собой, пока никто не видит, в том числе и сам Юра. Любовался. Родинки на щеке хотелось тронуть пальцем. Ну и руки у него были пиздец красивые — с длинными пальцами. Но не слабые, а наоборот, умелые и привычные к тонкой работе. Кое-где на пальцах виднелись тонкие шрамы. О струны резался? Костя смотрел на свои руки — в ожогах и мозолях, кое-где темные от въевшегося масла. Не фонтан, определенно. Ногти надо хоть вычистить, что ли.

А еще они разговаривали. Немного, потому что Юре было трудно, да и Костя не офигеть мастер речи толкать. Зато со временем стало казаться, что Юра заговорил чище. Как будто приноровился. А потом дал и контакт в соцсетке. Пришлось срочно регистрироваться, хотя возню вот эту со страничками в сети Костя терпеть не мог. Да и страшновато было: писать-то красиво Костя умел еще меньше, чем говорить. Но тут уж ему пришлось приноравливаться. Так и общались — прикладывая усилия, каждый со своей стороны.

— Ты че такой окрыленный? — спросил как-то Михалыч, мастер цеха. — Бабу завел?

Костя тогда не знал куда и деться. Неужто у него таким прямым текстом все на морде написано?! Что даже сквозь защитную маску видать? Тогда, значит, и Юра тоже мог знать. При этой мысли Костя сначала похолодел, а потом воспрял. Если знает и до сих пор не послал на хер — значит… ох, лучше не думать. В отношения влезать, перекраивать свою жизнь — трудно, наверняка. И надо ли?

Он внимательно присматривался к Юре. Тот не шугался, не морщился, даже если Костя случайно касался его рукой или коленом. Брал у него семечки. Правда, лущил их странновато — пальцами. Понаблюдав за парнем несколько дней, Костя уверился: знает. Точно знает. Улыбается эдак смущенно. По-особенному щурится, когда ловит Костин взгляд. А в сети… Костя уже знал, что шутить с Носочком опасно: может не въехать и замолчать. Поэтому старался юморить максимально прозрачно и просто. Иногда — пошло, но без задней мысли. Потом задняя мысль пришла, но это позже, вот, буквально, теперь.

Костя фильтровал базар, как мог. Пошлые шутки исчезли. Носочек спросил:

«Ты обиделся?»

Костя развел руками, на зная, как и быть.

«Неа, с чего ты взял?»

«Тогда расскажи анекдот».

Ну, а какие анекдоты у заводских? Блять…

«Смешно»

«Гонишь»

«Нет. Я ржу, на меня Лев косится»

«Смотри чтоб не покусал»

«XD»

Жуть состояла в том, что Костя и сам краснел от таких шуток и тем, словно девица. Может, потому что чувствовал: рыльце-то в пушку. Не просто так пробивает на ха-ха в разговоре с Юрой. «Ты его кадришь, придурок. Вот что. И он понимает, что ты это делаешь».

В следующий вечер народу было немного: дул холодный ветер. Когда все разошлись, а Юра застегнул гитарный чехол, Костя откашлялся и сказал:

— Слушай, Юр… Я не особо знаю… Я хочу сказать…

Носочек обернулся, оглядел его, отложил гитару.

— Что?

Костя ощутил, как горят щеки.

— Я просто… ты мне нравишься, — выпалил он.

— И ты мне т-тоже н-нравишься, — помолчав, улыбнулся Юра.

Встал, закинул гитару на плечо и пошел к дому. Костя остался сидеть, глядя ему вслед. Вот и че теперь?! Чего ждать — Костя не знал. Как надо — тоже не знал. Знал, как не надо: не надо вилять и замалчивать. Лучше выяснить все прямо и сразу. Только вот оказалось, что нихера это не помогает, если дело идет о таком вот… об отношениях.

«Нравишься» — это «да» или «нет»? Костя имел в виду то, что имел. А Носочек? Может, что-нибудь другое? Как это понять вообще?

Утро наступило какое-то особенно солнечное. Гулять в такое утро охота, а не топать на завод. Выйдя во двор, Костя увидел знакомый силуэт, обрадовался, а потом встревожился. Раньше любви к утренним прогулкам у Юры не наблюдалось.

— Ты что тут в такую рань делаешь? — удивленно спросил Костя.

Тот обернулся, румяный, улыбающийся. Красивый — сил нет.

— П-просто не сплю.

Он хотел еще что-то сказать, но Костя внезапно склонился и поцеловал его в губы. Мягкие-мягкие, прохладные, на вкус — само солнце… И отпрянул, в шоке от себя.

— Извини, — выдавил он и сбежал.

— Вот че это за херня-то, а?! — спросил он у себя вслух, быстро шагая по улице. — Учудил, бляха муха…

Ответа не было. Облизываться было страшно. Помнить, что на губах остался отпечаток чужих губ — сладко. Думать о том, что теперь случится — тревожно. На работе все валилось из рук. Михалыч сочувственно вздыхал, хлопал по плечу.

— Баба бросила?

— Да нет у меня никого, — со злостью отмахнулся Костя. — И не было никогда!

Он задержался на смене, до последнего аккуратно раскладывал инструменты. Вышел — на улице уже зажигались фонари. Во дворе было темно, окна Львовой квартиры горели уютным оранжевым. Костя прошел мимо, не останавливаясь. Потом долго курил у раскрытого окна, глядя на эти окна внизу. Ближе к полуночи дверь распахнулась, из дома пролился свет, послышался веселый галдеж. Вышла пенсионерка, та, что Льва с крыши сняла, и направилась в соседний подъезд. Дверь закрылась, свет и гомон исчезли. Весело у них там. Костя потушил бычок, хлопнул окном и рухнул на кровать.

На следующий день Носочек во двор не вышел. На сообщения тоже не отвечал. Ну вот и все. Поиграли — и хватит… Да кому он нужен такой, в самом-то деле — токарь-самоучка без перспектив? Да и вообще — не красавец, с серебряной ложкой во рту не родился, даже нормально говорить о высоком не очень-то умеет. Может, Юра вовсе не хочет никаких отношений, и его «нравится» означает то, что у нормальных людей — дружбу. Вот как у них с Владиком… была. Или есть. Теперь Костя уже ни в чем не был уверен.

Вопрос «надо ли» отпал сам собой. Ну, для Кости — так точно. Ему было надо и еще как. Первый раз в жизни. Больно, смешно от самого себя, иногда нестерпимо горячо, иногда печально и холодно. Он скучал, проверял личку. Лазал по пабликам, видел забавные или интересные штуки, которые понравились бы Юре. Или о которых можно было бы поболтать. Потом уходил в свои таблицы, карты и списки снаряги, которую еще предстояло докупить. Брал халтуру, попросил Михалыча подсобить с работой, еще накопить деньжат.

— Куда тебе столько? — ворчал Михалыч. — Молодой, гулять надо, а ты пашешь тут до ночи, почернел весь, а ну как помрешь?!

— Это ж грязь, Михалыч, — смеялся Костя.

— Бабу свою вернуть хочешь? — понимающе цокал мастер, поглаживая бородку, — Подарками любовь не купить…

Костя уже устал злиться на такие реплики и просто молчал.

Потом ему пришла в голову мысль: а что если Юрик не выходит во двор, потому что ему неудобно, потому что думает, что Костя будет к нему приставать? А петь-то ему стопудово хочется… Это не дело. Чего бы там ни происходило у Кости, Юра-то ни в чем не виноват и страдать от этого не должен.

Дома он его не застал, а Льву выговариваться не хотелось. Незачем. Тут и посложнее дело было: передать от Владика пару слов. Ну, не слов, но Владик, как и сам Костя, в дела больше, чем в слова умел. Но в итоге не удержался, и про Юру все же спросил. А услышав, что Носочек уехал с риэлтором, почувствовал как сжалось что-то внутри. Ну, не вечно же Юре тут кантоваться, правильно. Уезжать надо, на ноги вставать. И Ленча уехала к брату — Лев на тренировке говорил. А теперь, спросив о новостях, Костя неожиданно увидел в его глазах то, отчего остро нахлынула собственная тоска… Лев не просто ждал новостей от Каленче. Он ждал ее саму.

— Держись, братан, — сказал Костя, чуть не добавив «мы в одной лодке». Но удержался, слава Богу.

«Выходи, разговор есть».

Костя был готов к тому, что Юра не ответит или откажется.

«Сейчас».

Курить хотелось нестерпимо, но Юра табачного дыма не любил. Костя стоял у скамьи под облетающей черемухой, рвал на клочки сухие листья. Наконец, послышались шаги. Двор освещали лишь окна домов, фонарь снова кто-то раскокал. Поймать бы и яйца оборвать. Костя опустил глаза и встретился со взглядом Юры. Дыхание перехватило на миг, но он взял себя в руки. Кашлянул.

— Сядем?

Юра покосился на скамейку, кивнул. Костя зачем-то провел ладонями по своим джинсам, потом сцепил пальцы в замок.

— В общем, я хотел поговорить. Ну, о том, что случилось. Ты не бойся, я не придурок. Ну, не конченый, — нервно усмехнулся Костя. — Я просто… извиниться хотел.

— Ты у-уже извинился, — ровно заметил Носочек.

Костя глянул на него, но в полутьме понять что за выражение на его лице было трудновато.

— Ну еще раз, значит. Я не думал… Я не хотел. В смысле, целовать… я хотел, но не пугать. Ну или чтобы ты теперь дома сидел-боялся, потому что ходит тут один кретин озабоченный…

— Т-ты правда думаешь, ч-что я поэтому? Сижу д-дома?

Костя повернулся и увидел его улыбку.

— Я больше не буду! — горячо пообещал он, с облегчением отметив, что Юра не сердится.

— Нет? — растерянно спросил Носочек.

— Никогда, — тряхнул головой Костя. — Свободно выходи, пой и все такое… Я только послушать приду. Можно?

В груди защемило от воображаемого, заслуженного «нельзя». Юра молчал. Долго-долго, Костя успел придумать себе восемнадцать вариантов ответа, а потом просто отпустил все это к черту и стал слушать вечер, смотреть в темноту.

Полосатая ветровка рядом шевельнулась.

— Я написал песню. Про тебя.

Костя удивленно выпрямился. Юра придвинулся, Костя ощутил прикосновение его колена к своему бедру. Носочек говорил тихо и как-то певуче. Наверно, поэтому выходило так гладко…

— Я записал на телефон, хочешь? — Юра порылся в кармане, пиликнуло сообщение. Быстро простучал ответ, потом протянул мобильник Косте. — Смотри.

Это было видео. Юра сидел на кровати Льва, такой домашний и теплый, что… нет уж. Так странно оказалось смотреть и слушать его голос с экрана, зная, что он сидит рядом. Юра подался ближе, заглядывая в телефон. Костя отодвинул ногу — так, на всякий случай. Потому что чувствовать его вот так близко в темноте ему еще не доводилось и мало ли… Лучше подстраховаться. В голове смешалось столько всякого разного: и начало разговора, и обещание, которое будет так трудно выполнить, что хоть вой, и прикосновение бедра к бедру, и написанная про него — Костю! — песня…

— Мне… мама в детстве… — Экран погас, Костя никак не мог справиться с неожиданной помехой в горле. Хорошо, что темно. — …пела. Я…

Он не успел договорить, Юра придвинулся еще ближе, поднырнув снизу, внезапно коснулся его губ своими. Еще раз. Костя даже не сразу понял, что произошло. А потом протянул руку и провел пальцем по родинкам на щеке, которых не было видно в темноте, но Костя точно знал, где они. Юра улыбнулся, ткнулся в его ладонь лицом, как котенок.

Костя перебирал его волосы. Совершенно охреневший от неожиданности. Ни слов не было, ничего. Пустота и постепенно расцветающее внутри ощущение счастья. Пряди были шелковистые, приятные на ощупь. Юра смотрел Косте в лицо и молчал, потом выгнул шею, подставляясь под нехитрую ласку, прикрыл глаза. Костя притянул его вплотную, снова нашел мягкие губы. Сегодня на нижней топорщилась корочка: опять грыз. Волновался… Костя осторожно провел по ней языком, Юра резко выдохнул и отстранился.

— Я не умею, — начал было Костя, но Юра перебил его:

— Я тоже.

И снова поцеловал. Костя вот вообще не ожидал от него такого. Но времени удивляться не было: только радоваться и отвечать, отвечать. Изучать. Удивляться тому, что может сотворить прикосновение губ, как отдается внутри влажная ласка языка, и как руки сами по себе находят идеальные места на чужом теле. Это совсем не походило на невнятное копошение, едва-едва окрашенное удовольствием, что он помнил со школы.

Юра внезапно вцепился в Костины плечи, приподнялся и сел на него верхом, не отрываясь от поцелуя. Костя обомлел. Нет, они взрослые люди, и все понятно, нечего тут друг другу морочить голову, но Юрин напор походил на фонтан из пожарного гидранта с сорванными пломбами. Это и умиляло, и безумно заводило, и в то же время самую чуточку пугало. А ну как парень потом пожалеет о том, что творил с сорванной крышей? Костя ласково гладил его лопатки под ветровкой, старался сбавить темп и глубину поцелуев, но вскоре сдался, потому что поплыл сам. Только и хватало сил на то, чтобы не вжаться в Юру ноющим стояком, не придвинуть к себе… Что там делают дальше с парнем Костя слабо себе представлял, но и того, что творилось здесь и сейчас, было более чем достаточно. Выше крыши.

— Юр… ты меня с ума сведешь, тормозни…

Нужно было срочно как-то сбросить обороты, иначе можно натворить херни. Костя оторвался от горячих и совершенно мокрых Юриных губ и прикусил за шею, думая привести в чувства. Но Носочек в голос застонал, прижал Костину голову руками, отчего у последнего все, что только можно нахуй слетело к заводским настройкам. Шея у Юры оказалась куда чувствительней губ. Костя задыхался от восторга, водя по ней языком, осознавая, что это от его касаний плавится Юра, притискивает к себе, бессловесно прося продолжать… Потом Носочек застонал еще раз и сделал то, чего боялся Костя: впечатался ширинкой ему в низ живота.

Пиздец.

Костю прошибло так, что он очнулся и сморгнул алые сполохи лишь через несколько секунд, слыша чье-то низкое рычание. Выдохнул, и понял что — свое. А руки живут сами по себе, вовсю мнут чужую задницу. Юрины — тискают грудь и плечи Кости. И каменно-твердый пах ритмично трется о его живот.

Пиздец-два.

Юра ощущался податливым, жарким и совершенно поехавшим, а значит, ответственности нести не мог.

— Подожди, малой…

Костя усилием воли вынул руки из-под его одежды, успокаивающе провел по растрепавшимся волосам. Дыхалка срывалась. Он хотел хоть чуточку вернуть Юру в адекват, ну потому что — бля, да он сам не чувствовал себя готовым! Ну не вот так вот — сразу, да на скамейке, перед окнами… ну и вообще. Надо хоть почитать че да как там точно.

Юра неожиданно стиснул его плечи, прижался еще сильнее, выгнулся, замычал и замер, подрагивая. Костя понял, что настал пиздец-три: он кончил.

Блять.

И самому Косте до финиша оставалось чуть. Но Юра сел, завалился на него, уткнулся лицом в шею расслабленно. Еле слышно хихикнул. Костя медленно и осторожно гладил его по спине. Сидеть было неудобно: хотя болезненное возбуждение малеха спало, но трусы-то насквозь промокли. Он знал такую фишку за собой: всегда тек, как сучка. Хоть на клеенке дрочи…

— Ты охрененный, — хрипло проговорил Костя. — даже не представляешь, насколько я тебя люблю. Знаю, что не веришь… Но я говорю, что чувствую. Такой уж родился. Извиняй.

— Перестань извиняться, — прошептал Юра, не шевелясь. — Я тоже… думаю, что влюблен.

— Здорово, правда? — не удержался Костя.

Ему слишком хотелось поделиться восторгом от пережитого. Как ребенок, ей-Богу.

— П-правда, — выпрямился Носочек, пригладил Костины волосы и прижался губами к его щеке — нежно-нежно, бережно.

***

Костя чувствовал и знал: теперь Юра поет для него. Только для него. От этого становилось страшно, как от взгляда с большой высоты. И охватывал восторг и желание сделать для него все. Что угодно. Только скажи.

— Возьми меня с собой.

Этот разговор шел по кругу не в первый раз.

— Я не могу. Но я не поеду, не сейчас. Может, летом. На месяцок.

Юра вздохнул, уткнулся Косте в грудь. Они лежали на кровати у Кости дома. Полностью одетые, ничо такого. Родаки дома — мозги-то надо иметь…

— Т-ты так хотел… У т-тебя и сн-снаряга на зиму.

— Да похуй, — отмахнулся Костя. — Куда я от тебя такого поеду? — он перевернулся, подмял Юру под себя, чмокнул в уголок губ.

— У тебя уже было с парнем? — единым выдохом спросил Юра.

Костя усмехнулся. Долго готовился, видать…

— У меня и с девушкой-то не особо было. Ну, было два раза.

Юра смотрел вопросительно, ждал продолжения. Костя вздохнул, перекатился обратно на бок.

— Ну, в девятом классе после выпускного. Да я под мухой был, не то чтобы помню.

— В-второй?

— Ну была девочка одна, — отвел глаза Костя. — На заводе. Дочка начальника, Тася. Он ее, походу, к работе хотел приучить, чтоб пороху нюхнула. Ну, а ей, походу, интересно было как это — с рабочим трахнуться. Я сначала неврубон был, че она около меня крутится: «Костя покажи то, Костя сделай сё». Потом в подсобке переодевался, ну тут и Тася прибежала. Дверь на замок, сама ко мне. В штаны руки запустила сразу. И все. Она замужем сейчас.

— Эт-то ты н-на… с-свадьбу х-ходил потому… ч-что до сих пор…

— Дурачок, — рассмеялся Костя, глядя на встревоженное лицо Юры. — Да не было там нихрена. Так, полу-перепих на отвяжись. Она меня и не помнит теперь.

Он провел пальцем по складочке меж бровей Носочка.

— Возьми меня с собой. Я смогу.

— Юр…

Носочек отвернулся, сел прямо, застыл. Костя понял, что пришла беда и решать ее надо вотпрямщас, пока малой не успел нихрена напридумывать себе. Вскочил, обнял со спины.

— Хорошо. Ладно.

— Правда? — строго спросил Юра, скосив на него глаз.

— Обижаешь, — нахмурился Костя.

***

Ну дрочка и дрочка. Костю все устраивало. Главное-то это чувствовать его рядом, трогать и гладить везде-везде, целовать. Как именно кончать — дело десятое. Уже от одних Юриных вздохов обкончаться можно. Костя смущался своей особенности, особенно на долгих предвариловках, поминутно порывался вытираться, а то и вовсе не снимать одежду. На минет не давался. А Юрка узнал и ему понравилось. Уложил Костю плашмя, раздел, гладил, смотрел жадно, даже порывался целовать — но Костя не давал. Куда еще в водопад этот блядский… Изводил часа три. Правда, потом оказалось — сорок минут.

Уговаривал его на «настоящий секс». Костя краснел и бледнел. Ему все это казалось слишком сложным. Куда тут помнить порядок действий, когда крышу сносит от «хочу»? Он начитался достаточно жутких историй про порванные жопки, кровищу и операции, и не дебил же тестировать это на Юре? Ну нахуй. И так хорошо.

А потом была сильная пурга и маленький съемный домик, который они еле-еле нашли в буране. Внутри — тепло, только разжечь дрова. На камине бутылка бренди. Ну они и тяпнули для согрева… Наверное, многовато. Домик был реально крошечный — одна комнатка с угловой кухней и ванная с туалетом. Спать решили перед камином. Пожрали супа наскоро, в душ и баиньки. Ну, еще выпили, чтоб не пропадало — на донышке оставалось. Тут их и накрыло.

— Стой, — просипел Костя, когда понял, что Юра направляет его руку ниже и ниже. — У меня даже резинок нет…

— У меня есть.

И достал, подлец, и смазку, и презик из-под спальника. Сука.

— Не надо, — из последних сил сопротивлялся Костя. — Вдруг что… Тут до города топать десяток километров…

— Все будет хорошо, — свистящим шепотом выдохнул Юра, изогнулся, обхватывая Костю за бедра ногами.

— Не терпится ему, — проворчал Костя и, приняв решение, перевернулся, так что Носочек оказался сверху.

Быстро вынул резинку, улыбнулся закусившему губу в предвкушении Юре. И раскатал презерватив по его члену. Щедро выдавил смазку. Глаза у Юры стали огромные, Костя фыркнул и перекатился на четвереньки.

— Ну? — обернулся он, — Че, перехотел уже?

Юра облизнул губы.

— Я не думал… я думал…

— Много думаешь, щас упадет все.

— Но…

— Давай уже, не порвешь ты меня, не боись. Вот наоборот — очень может…

Тонкие пальцы с неожиданной силой вцепились в его бедра, дернули назад. Пришлось на полуфразе резко выдохнуть. Но настоящей боли не было, так, неприятно. Больше всего мешала резинка, хрустела внутри тонкими складочками. Но это можно потерпеть. Потому что Юре, судя по голосу, было невъебенно хорошо. Хоть на магнитофон записывай и продавай как средство от импотенции…

— Ну, с первым разом нас? — ухмыльнулся Костя, когда загнанно дышащий парень примостился к нему под бочок.

— Угу… Я думал наоборот… А так — даже не представлял.

— А разница? — пожал плечом Костя. — Кто в ком — по моему не важно. Важно, что вместе.

— Больно было?

— Неа.

— Вот видишь!

— Еба-ать… подловил!

Юра засмеялся.