Что чувствуешь, когда влюбляешься? Как происходит щелчок, переход, когда человек обыкновенный превращается в объект любви? Ну пусть не любви, а влюбленности? Когда становится мало только говорить, а хочется увидеть его улыбку. Поймать взгляд. Не просто подать упавшую тетрадь, а прикоснуться. Не просто переписываться о всякой ерунде по телефону, а ждать сообщений. Когда начинаешь ловить себя на том, что залипаешь на его ключицы в вырезе футболки.

Лиза ощущала, что этот клик произошел полтора часа назад. Они всей толпой катались с горки после уроков, и Тихомир лихо съезжал на ногах, умудряясь не только ни разу не упасть, но еще и поддерживать решившую последовать его примеру Лизу. В итоге она все же рухнула в сугроб, под звонкий смех Лугового. Он нечасто смеялся так открыто и свободно, да и вообще редко выходил с ними гулять, отговариваясь тренировками и другими делами. Оправдывал свое имя — в школе вел себя тихо, не отсвечивал. Да и дома почти всегда играл во что-то мирное, сидел над очередной поделкой или перед экраном компьютера. Не то что сейчас — румяный, в расстегнутой куртке, подхватывающий очередную девчонку, решившую попытать свою ловкость на весеннем льду.

Чем только не увлекался Тихомир Луговой — и моделированием, и сноубордом, и роликами, и на губной гармошке играл, даже на танцы ходил полгода. А Лиза только читать любила, да и все. Дружили они чуть не с рождения — квартиры-то через лестницу, матери и бабушки их по очереди сторожили.

«Зато я готовить умею», — мрачно думала Лиза, лежа в сугробе, глядя на то, как крашеная рыжая Олька из параллельного одиннадцатого смеется и, якобы случайно, прижимается к Луговому, прямо к груди под тонкой футболкой. — «…а у нее даже макароны на технологии сгорают!»

Потом они всей толпой ехали домой на метро, в вагоне было душно и шумно, мигал свет, одна из ламп в углу вообще не горела.

— «Звонок», — поморщилась Оля.

Лиза пожала плечом, показывая, что давно переросла такие сравнения. Где-то в торце уличный музыкант играл разудалые частушки, стекла запотели. Лиза постаралась пробиться поближе к Тихомиру, решительно отодвинув Ольку плечом. Мило щебечущая рыжая сморщила носик, но лезть на рожон не стала. К тому же все знали — Лизавета Мамонтова и Тих Луговой можно сказать, родственники.

Тихомир читал что-то в телефоне, держась за поручень одной рукой. Увидев Лизу, улыбнулся и снова погрузился в чтение. Ей бы завязать беседу, но не хотелось орать на весь вагон, она не Олька. А в шуме разговаривать было бы можно, лишь шепча прямо в ухо. При мысли об этом уши у нее загорелись, хорошо, под волосами не видно. Вагон качало, Лиза чувствовала тепло дыхания Лугового и была благодарна провидению, что вечером в метро такая теснота.

— Молодые люди, вы бы сели, а то рюкзаки как у геологов, проход загораживаете, — проворчала полная женщина, поднимаясь с места.

Лиза оглянулась. Пожилых, матерей с детьми и инвалидов в пределах видимости не было.

— Может, просто рюкзаки поставим? — негромко спросила она Тихомира, стаскивая с плеча свой.

— Садись, сумки тебе в ноги засунем, — возразил он.

Женщина фыркнула и с трудом протиснулась мимо, к выходу.

— Не хочу в углу одна сидеть, — надулась Лиза, покосившись на Ольку у соседнего поручня.

Двери открылись, и со станции в вагон набились люди, у кого-то подмышкой коротко взлаяла мелкая собачка. Тихомир взял оба рюкзака, затолкал их под сиденье и сел, притянул Лизу к себе.

— Так нормально?

— Нормально, — зарделась Лиза. — Только тебе тяжело будет.

— Фигня, — улыбнулся он.

Лизина куртка была тонкой и просторной — выглядела не очень женственно, зато отлично грела и почти ничего не весила. Папа летом привез из Финляндии. Сквозь небольшой слой пуха чувствовалось, как дышит Луговой. Ноги грели сквозь двойной слой джинсов. Неужто все парни на ощупь такие раскаленные?! Или это только Тих?

Она покосилась на экран его телефона. Оруэлл, которого по литературе задали. А Лиза с удовлетворением подумала, что уже читала, причем давно и безо всякого задания. Одноклассники постепенно рассосались, а им с Луговым ехать еще пять станций. Школа-то хорошая, но от дома далековато. Можно было свой мобильник достать и уткнуться в книгу, но дыхание Тихомира щекотало шею, его рука придерживала Лизу — машинально, безо всякого подтекста, как придерживают на коленях неудобную сумку. А спиной Лиза чувствовала его грудь.

Ох, какие уж тут книги…

Лиза млела, отдаваясь непривычным, ярким ощущениям. Такого тесного и продолжительного контакта с парнем у нее еще не случалось. Хотя с Луговым они миллион раз сидели рядом за фильмами, но всегда — на расстоянии. Да и мыслей не было это расстояние сократить.

Лампа не горела, полумрак, почти романтика. Двое мужиков на соседних сиденьях дрыхли, привалившись друг ко другу. Лиза осторожно поерзала, устраиваясь поудобнее. Поправила волосы, будто случайно скользнув рукой по щеке Тихомира. Их снова качнуло, Лиза воспользовалась этим, чтобы прижаться еще раз. Неловко, особенно если это чувствует только она, а Луговой ни сном ни духом. Лиза попыталась отодвинуться, но рука парня неожиданно напряглась, удерживая на месте. Щеки загорелись, даже слезы выступили. Неужели…

Лиза глубоко вздохнула и решилась провести по предплечью Тихомира пальцами — словно бы нечаянно, поправляя куртку. Переложила косу на другое плечо. Оглядываться было страшно. Смотреть вокруг — стыдно. Стыдно, но жарко, ново и остро — гораздо больше. И хотелось еще… Она сдвинулась, окончательно уперевшись копчиком в ремень его джинсов. И заметила, что номер страницы на экране Лугового вот уже пару минут как остается неизменным.

Жаркий хмель ударил в голову. Лиза подавила улыбку и опустила лицо, пряча горящие щеки и свою радость. Хотя было не от кого — стоящие перед ними люди повернулись кто боком, кто спиной, в руках мерцали телефоны, в их темный угол никто не смотрел.

Древнейшая игра: подразнить, будто нечаянно, задеть голую кожу, томно вздохнуть, делая вид, что затекла нога, и снова податься ближе. Ощутить ответное движение, на миг испугаться — это всерьез! — и тут же расплавиться от осознания того, что он — тоже… Он согласен быть частью твоей игры. И партия за тобой.

Лиза тихонечко ерзала на коленях Лугового, пока не ощутила, что пониже спины ей упирается кое-что твердое. Она на миг смутилась, но только на миг — зачем врать себе, это воспринималось комплиментом. Немаленьким таким комплиментом, и очень, очень горячим. А бояться нечего — во-первых, Лиза была основательно подкована в теории, проглотив помимо классики и основательное количество дамских романов и знала, что там и как бывает у парней, а во-вторых — это же Тихомир, Тих… И люди вокруг. Значит, ничего опасного не может случиться. Значит, это лишь игра, молчаливая, жаркая, запретная.

Лиза вжалась в Тихомира на очередном повороте, подставляя его дыханию голую шею, поправила воротник, скользнув пальцами по его лицу, поймав выдох. Он сидел неподвижно, но чутко ловил ее движения, она ощущала, как подрагивают мышцы его живота.

Но этого Лизе было уже мало. Откуда только взялась эта шальная смелость?

Осталось всего три остановки. Лиза не прекращала неслышных движений, не пропускала ни одного колебания вагона, чтобы уплотнить контакт. Вынула телефон из его ладони и аккуратно сунула в сумку, Тих даже не противился, рука так и осталась нелепо висеть в воздухе, заметил ли вообще?.. Теперь даже экранная подсветка не спалит предательский румянец. Тихомир уткнулся ей куда-то в шею, спрятал лицо в выбившихся из косы прядях, только частое дыхание выдавало его. Лиза осторожно положила руки на теплые ладони Лугового, сдвинула их вниз, к самому краешку своей куртки. Если он поймет… если захочет… Это можно только здесь и сейчас. Лиза понимала, что не смотря на «уже подходящий» возраст, не позволила бы такое никому и нигде. Вот так, сразу? Нет уж. Сначала полгода ухаживаний-уламываний-букетов-и-знакомство-с-родителями. Но здесь и сейчас почему-то было можно. Именно Тиху, и именно вот так. Поймет ли? Осмелится ли?

— Лиза…

— М-м? — отозвалась она как можно невиннее.

Кто-нибудь обернется, заметит и скажет: «Вконец берега потеряли, животные!» и сфоткает на телефон.

Ей почудилось или руки плотнее легли на ее бедра? Едва заметное скольжение, и ладони скрылись под курткой. Невыносимо-осторожно-медленно поднялись выше по тонкой ткани блузки и замерли на ребрах, под грудью. Лиза, дурея от собственной смелости, подалась чуть вниз, чтобы пальцы Тиха коснулись лифчика. На следующем колебании поезда выгнулась, внаглую потеревшись о Тихомиров напряженный пах. Тих почти неслышно застонал ей в ухо, заставив затрепетать. Стоило потерять берега, чтоб услышать такое.

Ладони накрыли грудь, чуть сжали. Слой тонкого поролона не мешал чувствовать прикосновение так остро, словно на них обоих не было не то что одежды, но даже кожи. Руки Тиха дрогнули и вернулись вниз.

— Ли-за.

— Что?

— Перестань.

Лиза замерла, но чувствовала, как Луговой непроизвольно подается к ней, ловя прикосновения.

— Я ничего не делаю, — улыбнулась она, наконец, осмелилась обернуться и встретилась с темным, голодным взглядом.

Вспыхнула, отвернулась. Потянулась всем телом, притворно зевнула, использовав эти секунды с максимальной пользой. Судорожный вдох был ей наградой.

— Лиза, хватит.

Но его тело говорило об обратном. Она игриво потерлась, почувствовав как непроизвольно сократились мышцы Тихомирова пресса.

— Лизаябольшенемо… — прозвучало скороговоркой.

— Ой, это же наша! — воскликнула Лиза, перебив его. — Бежим!

Но Тих удержал её на коленях.

— Офигела, Мамонтова? — ласково прошептал он ей в затылок, вызывая мурашки по телу. — Как ты хочешь, чтобы я бегал? В таком виде?

Она смутилась. Быть мальчиком неудобно, оказывается. Ее кольнуло чувство вины — ей все игрушки, а ему, может, теперь неприятно.

— Ладно… Проедем одну и пешком дойдем. Я тогда встану? — нерешительно предложила она.

Луговой быстро прикрылся сумкой и застегнул куртку, спрятал лицо в широком воротнике. Лиза стояла напротив и не могла отвести от него глаз. Как остальные не видят, какой он красивый? Особенно сейчас, волосы растрепались, глаза горят, смеются и смотрят с такой жадной нежностью… Наверное, он там, под своим черным воротником, кусает губы. Они у Тиха четко очерченные, ровные, без шелухи. Может, прохладные. Весь горячий, как печка, а губы — прохладные. Раз уж сегодня вечер безумств, то можно помечтать, каково тронуть эти губы — своими.

Они не прикасались друг ко другу, но двоих связывали взгляды и мысли, от которых дыхание перехватывало жарким спазмом. Что будет, когда поезд остановится? Они выйдут наверх и останутся одни… Страшно.

Лиза отвела глаза.

Громко объявили станцию, Лиза потянулась к своей сумке.

— Я возьму, — возразил Луговой.

Лиза пошла вперед, осторожно проталкиваясь, вышла на перрон и облегчённо вдохнула свежий воздух. В голове прояснилось. Может, духота виновата? От недостатка кислорода у них съехала крыша, а теперь все прошло.

Лестница, мелкий, падающий с темного неба, снег. Они молчали, Тих шел чуть позади, неся оба рюкзака. Напряжение отпустило Лизу, непонятный страх рассеялся.

— Наверное, это последний снегопад, — она подставила руку, поймала снежинку.

— И на борде скоро уже не покататься будет, — вздохнул Тихомир.

— Зато ручьи.

— И собачье дерьмо.

— Да.

Они переглянулись и рассмеялись. Тих шагнул ближе и взял Лизу за руку. Дальше шли молча, и было хорошо вот так, без слов, под летящими белыми порошинками.

У самого подъезда, не сговариваясь, остановились. Тихомир повернул Лизу к себе.

— Елизавета Геннадьевна Мамонтова, — с едва уловимой смешинкой проговорил он, — что это такое было?

Лиза покраснела и отвела глаза. Играли вдвоем, но начала-то она.

— Ты будешь моей девушкой?

Она чуть не рассмеялась от радости и молча обняла, потерлась носом о ребрышки его черного воротника.

— Тиш… Ти-ша, — прошептала она.

Так она его ни разу не называла — ласковое слово не подходило для повседневных разговоров, можно было шептать его только в самое ухо, в ожидании первого в жизни поцелуя. Лиза закрыла глаза. Губы Тиха оказались теплыми, сухими и мягкими. Пахло снегом и весной, несмотря на падающие снежинки, было тепло и даже жарко. Лизу снова накрыл тягучий дурман, словно не было пятнадцатиминутной передышки. Она провела по плечам Лугового, поняла, что лямки рюкзаков исчезли — и когда успел сбросить? Осторожно провела языком по линии его зубов. Хотелось попробовать все на свете и немедленно.

— Ты мятой пахнешь, — шепнул он ей в губы, — и зимой.

— А ты — летом, — улыбнулась Лиза. — Поцелуй меня еще.

***

Дверь скрипнула, из подъезда вышла женщина, неодобрительно покосилась на отскочившую друг от друга парочку. Они встречались уже два месяца, но устраивать настоящие свидания получалось редко. Чаще приходилось корпеть над учебниками. Они пробовали заниматься вместе, но из этого, по понятным причинам, мало что вышло. Губы горели от поцелуев, книги лежали без дела. В этот день после подготовительного экзамена они прогуляли на улице до позднего вечера. Тих одной рукой подхватил рюкзаки, другой потянул Лизу за угол дома. Летом там цвела сирень, а сейчас только покрытый почками голый куст на пятачке утоптанной земли, освещенный окнами двух пятиэтажек.

Луговой прижал Лизу к стене, накрыл ее губы своими, уже требовательно, а не робко, как поначалу. Но стоило ей нерешительно замереть, как он тут же открыл глаза, вопросительно посмотрел Лизе в лицо. Это же Тих. Тиша. Когда он успел так вырасти? Стать почти мужчиной? Взрослые мужчины Лизу пугали. А Тих — нет. Он бы перестал, если б она попросила. С ним было спокойно. Даже чересчур. Его хотелось дразнить, следить, как желание делает парня почти беспомощным, как Тихомирова тишина сползает, как одеяло, обнажает сокрытое. Тяжелое дыхание, дрожь, прорывающаяся несдержанность. Он не делал попыток запустить руки под кофту, та вольность в переполненном метро была единственной. С тех пор Луговой ни разу еще не осмеливался повторить опыт. Теперь он лишь прижимал Лизу к себе за бедра и целовал, целовал — глубоко, влажно, они уже как следует распробовали «настоящие» поцелуи и качались на горячих волнах, не смущаясь, обменивались вкусом губ.

Она расстегнула ветровку Тихомира, провела по горячей груди.

К такому он уже привык.

Лизины пальчики спустились ниже, на самую линию ремня, пробрались к голой коже.

К такому — нет.

Тих замер, но не отстранился. Лиза продолжила целовать его, исследуя живот с мягкими холмиками пресса, прочертила пальцем от пупка до пряжки, помедлила секунду и продолжила линию вниз, поверх ткани штанов. Потом еще раз. Тих застыл, даже губы больше не двигались, только неровное дыхание вырывалось, опаляя щеку Лизы. Он раньше уже прижимался стояком к ее бедру, и это не смущало, но сейчас что-то изменилось. Может, осознание того, что это делает ее рука? Гладит так близко, почти что…

Это «почти что» и распаляло, и раздражало. Лизе хотелось узнать, что там, за гранью «почти». Она провела полной ладонью, поймав еще один вздох. Так, этот точно согласен. С пряжкой пришлось повозиться, Тих не помогал, но и не мешал, даже руки убрал, уперся ладонями в стену, спрятав лицо в Лизиных волосах. Его смущение умиляло и становилось даже как-то страшновато за себя — откуда такая распущенность?! «Анжелики» в детстве начиталась что ли?

Ладонь скользнула под широкую резинку, пальцы задели твердое, горячее, нежное. Лизе захотелось увидеть Тишино лицо, она попыталась развернуться, но он не позволил, еще глубже зарывшись ей в шею. Отступать поздно, и Лиза принялась исследовать новые горизонты. Здесь слишком открыто, наверное, больно так, насухую. А здесь ему нравится, вон как задышал… ниже, мягче, сильнее, нежнее, можно обхватить всей ладонью, к черту эту резинку, если можно достать, гладить, поймать нужный ритм, млеть от едва слышных стонов в ухо. Лизу накрывало блаженством оттого, что такой спокойный, сдержанный в жизни Тихомир сейчас, совсем потеряв разум, громко дышит и толкается ей в ладонь, цепляясь пальцами за бетонную стену.

Другой рукой Лиза упиралась ему в живот, ощущая напряжение мышц, чувствуя, как кожа становится влажной. Тих всхлипнул и попытался отстраниться, но Лиза поняла его замешательство и притянула назад, добавила вторую ладонь к движениям первой и ощутив, как Луговой, вздрагивая всем телом, выплескивается ей в руки, едва не кончила сама.

— Лиза… Я тебя люблю.

— Что?

В голове плыл звон и пустота. Может ей послышалось?

— Что мы предкам скажем? — откашлявшись, спросил Луговой.

— О чем?

— У тебя джинсы заляпаны. И кофта.

Лиза помогла Тиху застегнуться, пока он ослабевшими пальцами пытался стряхнуть с ее оранжевого свитера капли.

— Моих дома нет. Приду — постираю.

— Дома нет? А мне тоже надо постирать… Можно у тебя?

— А ты чего такой смелый стал? — рассмеялась Лиза.

Он смущенно прикусил губу.

— Ну я тоже хотел бы… Потрогать тебя. А то так нечестно.