Свидание в полдень

Духота дворцовых коридоров сделалась невыносимой к середине дня. Хотелось нырнуть в спасительную тень сада, где легкий ветерок ласкал бы разгоряченную кожу, или присесть на край фонтана, позволив ледяным брызгам промочить тонкую ткань платья, а ножки опустив в воду к резвящимся в ней золотым рыбкам — о, как это было бы хорошо! Но сам король не спешил предаться отдыху и праздным развлечениям: он заперся со своими ближайшими советниками в малом кабинете, и важнейшие политические вопросы занимали их умы, не оставляя места легкомысленностям. Бедняжки фрейлины вынуждены были ютиться в коридоре, с жадным волнением дожидаясь хоть капли внимания и (совсем чуть-чуть) прислушиваясь к голосам.

— А леди Аньес из Кордейла может похвастаться великолепной родословной, ее прадедом был сам Арнайский король! К тому же, она еще молода и, как говорят, невинна.

— У Аньес такая фигура, что ее невинность это легко объясняет! Лучше обратить внимание на младшую тенийскую принцессу. Она хороша собой и только-только вошла в брачный возраст, это просто идеальная партия для нашего короля!

— Позвольте, у тенийцев нет приданого для своей пятой принцессы, она совсем нищая, а это будет просто унизительно в чужих глазах! Подумайте о леди Миранделле: она и богата, и фигуриста, и...

— Вдова! Какая наглость, предлагать королю роль второго супруга, еще и с женщиной старше его!

— Всего на два года, любезнейший. А выглядит она получше вашей Аньес да намного.

— Мир с танийцами чрезвычайно важен для нас...

— ХВАТИТ!

Король громыхнул так, что даже девицы отпрянули от дверей, а в самом кабинете что-то глухо стукнуло.

— Господа, если мы закончили обсуждать вопрос торговли шёлком и маслом с ассинайскими кораблями, то вы можете быть свободны и не устраивать здесь балаган.

— Но ваше величество, сватовство это не балаган, а самое что ни на есть....

— Я сказал вон!

Почтенные советники повысыпали из резко распахнувшихся дверей, хмуря седые брови и бросаясь колкими взглядами на юных прелестниц, что перешептывались меж собой. Кто-то даже цыкнул, веля им замолчать, за что сорвал целый шквал еле сдерживаемого хихиканья. А одна, стоявшая чуть в стороне и прячущая нежное лицо под тонкой вуалью от солнца, скользнула к двери прямо за спинами ученых мужей, да так тихо и ловко, что только юбки прошуршали. От дерзости собственного поступка сердце колотилось как безумное.

Король Дастан стоял у окна. По напряженной спине и резко вздернутым плечам легко было догадаться, что он не в духе. Посреди ковра валялся пресс-бювар, сброшенный со стола. Каким-то чудом различив тихие шаги, Дастан, не оборачиваясь, бросил краткое:

— Морвейн, вы что, решили продолжить изводить меня предложениями?

Гостья не ответила. Конечно, кого, как не первого министра, мог он ожидать сейчас? Но министру придется подождать. Нежные ладошки в кружевных перчатках легли королю на плечи, массирующими движениями прошлись до самой шеи, с неожиданной для женских пальцев силой проминая натянутые мышцы, скользнули к растрепавшимся темным кудрям. Обтянутая жестким корсетом грудь прильнула к спине…

— Леди, вы что себе позволяете? – Король оттолкнул обнимающие его руки и поспешно обернулся. О, сколько же чувств было в его глазах! Это глубокие сапфиры едва молнии не метали. Удивление, легкое возмущение, недоверие – все смешалось восхитительно яркой картиной. Нарушительница его уединения склонилась в изящном легком реверансе и в качестве молчаливого ответа протянула веточку амброзии. Нескромный намек на языке цветов заставил короля возмутиться, хотя невероятным казалось отвергнуть такую красоту, саму прыгнувшую в руки – изумрудно-зеленый шелк приятно подчеркивал бледность кожи, блестящие черные локоны лежали на приоткрытых плечах, выделяя длинную шею и маленькую черную мушку на груди, у самого края корсета, словно та собиралась запрыгнуть внутрь, браслеты со сверкающими камнями змейками обвивали тонкие запястья.

— Я не могу припомнить вашего имени, но вы точно ошиблись в своих ожиданиях, миледи. Будем считать, что этого разговора не было, и при дворе вы сможете найти достойную партию...

Она не отступила, не смутилась, а наоборот подалась ближе, почти касаясь и зашептала с придыханием:

— А я не хочу никого искать, мой король. Для меня или все, или ничего, как в песне.

Она не позволила себя отстранить, проворно сдернула вуаль, и показала, наконец, лицо. Как потеплел взгляд короля, когда встретился со смеющимися глазами напротив! Будто весеннее солнце озарило замерзшую землю.

— Кириандрас! Любовь моя, сегодня ты в самом деле выглядишь как принцесса, и на такой я бы женился не раздумывая.

Юноша в женском платье прильнул к нему снова, лучась гордостью от того, что его не раскрыли. Не даром были потрачены долгие часы на прическу и нанесение легких красок на лицо, на подбор великолепного, но баснословно дорого платья, которое село бы на его фигуру — все не даром. И в этот раз Дастан не пытался оттолкнуть, напротив, обхватил ладонями стянутую корсетом талию, медленно, словно желая убедиться, что глаза его не обманывают, скользнул вверх по спине, и сквозь ткань его кожа ощущалась такой жаркой, что тело плавилось от прикосновений как мягкое масло плавится от близости огня. Остановить бы этот миг и остаться в нем до конца!

— Ваши советники были бы в ужасе от этого. У меня ведь ни приданого, ни земель, ни имени...

Невольно вспомнилось, насколько серьезным и пылким был только что прерванный спор, и как до смешного бессмысленным. Кириандрас, не удержавшись, хихикнул, за что удостоился чуть укоризненного взгляда.

— Они только и думают о том, как выгоднее продать мою руку, — посетовал король. — Вот ведь старые интриганы!

— Хм, главное, что ваше сердце остается со мной. — гнев в любимых синих глазах Кириандрасу не нравился, делал почти больно. Он коснулся указательным пальцем хмурой морщинки меж бровей своего короля, надавил чуть ощутимо и, заставив ее разгладиться, потянулся за поцелуем — легким, воздушным, как крыло бабочки, похожим на ласковое извинение за неудачную шутку. Погладить по щеке, еще раз коснуться своими губами уголка приоткрывшихся губ, затем, дразня, второго... В какой момент их рты не выдержали сладкой пытки и торопливые, жадные поцелуи, словно боялись разлучиться, ни один из них не заметил. Одна ладонь короля бесстыдно забралась под пышную юбку и теперь оглаживала ногу в шелковом чулке, другая все еще стискивала талию, но теперь властно, сменив былую осторожность на страсть. Особенной остроты моменту придавало то, что в кабинет вот-вот мог кто-нибудь заглянуть.

— Нет, я передумал... — прерывисто выдохнул Кириандрас, отрываясь для вдоха, но не отстраняясь из объятий. Он уже сейчас чувствовал, как желание его короля настойчиво тычется в бедро. Даже не будь на Кириандрасе румян, в этот момент щеки его запылали бы сами. — Тьма и Свет, мне мало сердца, я хочу все! Все без исключения и прямо сейчас.

— Признайся, ты все придумал заранее и нарядился так, зная, что я не смогу устоять.

Чтобы не пришлось отвечать, Кириандрас занял его рот поцелуем — на этот раз без спешки, сплетая языки и руки, прижимаясь так тесно, что дыхания не хватает, путаясь пальцами в смоляных кудрях и ощущая, как через многослойные юбки ладонь Дастана нетерпеливо сжимает ягодицу, как собственное сердце колотится в ребра, от переполняющих чувств готовое выпрыгнуть из груди. Вот уже год длятся тайные встречи, а каждый раз до сих пор как первый, каждое прикосновение — как огонь и лед, что в пору с ума сойти контраста.

Ему казалось, что он уже сошел. Когда позволил всему этому случиться, когда отдал свое сердце, наверное, еще при первой встрече, и сходил с тех пор всякий раз, когда по ночным коридорам спешил в королевскую спальню, когда заказывал это платье, требуя с портного клятву о молчании, когда видел в звездных глазах неприкрытое, только к нему обращенное желание.

Их пленил этот замысловатый танец без музыки: танец рук, танец сердец, танец взглядов. Совершенно неясно становилось, кто кем обладает в действительности, одинаково приятно и одинаково легко было как отдаваться в чужие ласковые руки, так и забирать в плен чужую душу. Дастан подхватил его, не размыкая тесных объятий, усадил прямо на стол. Ворох бумаг сорвался вниз, с легким шелестом разлетелся по полу — упоенные друг другом, они даже не заметили такой мелочи, как смятые королевские указы.

— Духи святые, как это снимается? — хрипло дыша, король запутался во множестве нижних юбок и подвязок, чем вызвал у "принцессы" короткий смешок.

— Говорят, перед каждой наградой должно ждать испытание.

— К Астерону испытания!

Дастан впился в его губы так, будто тонул, и, не задерживаясь, двинулся вниз, выводя влажную дорожку вдоль шеи. Кириандрас запрокинул голову. Все его существо трепетало пойманной птицей, сгорало от страсти и, как феникс, возрождалось от нежности. Легкий укус только распалил пламя, по шее и позвоночнику побежали мурашки, путая мысли в совсем уж неприличное. Кириандрас почувствовал, как у него дрожат пальцы, когда пытался распутать застежки на мудреном королевском колете, наконец, справился с этим и потянул вверх нижнюю сорочку. С трепетом провел пальцами по сильным мышцам, любуясь рельефным и стройным телом, на котором веером рассыпались солнечные блики. Участвуй в его создании главный скульптор королевства, он и то не справился бы лучше.

Дастан подобрал юбки, закидывая их повыше, и на его лице расцвела совершенно неприличная улыбка, когда он увидел, что никакого белья на любовнике нет. Он весь был как нежный цветок, раскрытый и ждущий своего садовника, на все готовый и на все согласный, дрожащий от нетерпения. Дразня, он протянул веточку амброзии, защекотал ею грудь и живот Дастана, подзадоривая и маня, пока тот стягивал кюлоты, чем нарвался на куда более ярый ответ. Король тихо рыкнул ему на ухо и в отместку прикусил чувствительную мочку — Кириандрас только слабо замычал, борясь с желанием дать волю своим чувствам и голосу. Его не смущало даже неудобное положение — а гладкая, до блеска отполированная поверхность стола предательски скользила под ним, но не было времени отвлечься и найти более подходящее место.

Дастан сам придержал его, помог устроиться поудобнее и бессовестно потянулся пальцами к заднему проходу, ощутив там обилие скользкого масла.

— Ты и правда все предусмотрел, — с искренним восхищением шепнул король. Глаза его светились безумием того дикого обожания, которое лишает способности трезво мыслить, и впору было бы взволноваться, что такую любовь лишь могила разлучает, но Кириандрас сам был опьянен страстью не меньше.

Кириандрас молчал, лихорадочно облизывая зацелованные губы, и шало улыбался. Теперь, похоже, Дастан сам вознамерился извести его ожиданием и начал слишком издалека. Потянулся зачем-то к ноге юноши, сквозь чулок прикоснулся губами к худому колену — неторопливо, вдыхая запах цветочных духов. Двинулся дальше, выцеловывая бедро до самых подвязок, потянул шелковую ленту и затем издевательски медленно принялся спускать чулок. Его дыхание чуть щекотало кожу, подобно невесомым стрекозиным крыльям, поцелуи касались влажно и горячо. Король словно хотел по капле вобрать его тело, впитать красоту, о которой так часто говорил вслух и которой сам Кириандрас не понимал, будучи воспитанным в такой глуши, где все это не имеет смысла.

Его и пугало, и одновременно как-то неправильно заводило то, что дверь кабинета осталась незапертой. Словно идешь по острию, по краю пропасти с завязанными глазами, и упадешь или полетишь — не знаешь сам. Кириандрас уже готов был сорваться, его перестало волновать то, как далеко находится дно и как долго придется падать, ровно как и быстрые шаги по коридору, в опасной близости от дверей, за которыми они прятались. Он поднял вторую ногу, обхватывая ею короля за пояс, притягивая ближе, цепляясь руками за его плечи так, будто уже тонул, а это было его единственным спасением, хотя в действительности — тем, что топило. Двинулся вперед, рискуя свалиться, шевельнул бедрами, откровенно приглашая. А Дастан точно этого и ждал.

Пришлось закусить губу, чтобы смолчать. Так это было хорошо, так правильно — единение с тем, кого любишь. Не ради власти, как болтали злые языки, не за деньги, потому что король никогда не смущал его платой за нежность, а потому, что только с ним сердце готово было вырваться из груди, с ним одним он мог почувствовать себя живым и искренним. Потому, что это было взаимно, а в том и малейшего сомнения не возникало от того, как заботливо относился к нему Дастан, всегда стремясь дать больше, чем брал, как защищал его от нападок придворных стервятников, стремившихся уничтожить маленького воробья, взлетевшего слишком высоко.

Его предупреждали, что любовь королей опасна и эгоистична, но эти слова рассыпались серым пеплом в сравнении с тем, насколько бережно относился к нему Дастан. Он входил осторожно, давая время привыкнуть и отвлекая нежными поцелуями, шептал на ухо всякие сладкие глупости, смущал душу и распалял тело, дарил ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого казалось, что и умереть уже не жалко. Кириандрас как будто метался в огромном бурлящем море, которое умело быть теплым и ласковым, а могло затянуть в свою пучину безвозвратно, манило сверканием солнечных бликов на поверхности и завораживало таинственной глубиной, заполняло собой весь мир и также наполняло его самого, и море это было одним многоликим чувством, что владело им с тех пор, как он впервые переступил порог дворца.

Сердце билось, как заполошное. Кириандрас забыл, как дышать, как говорить, самого себя, кажется, забыл — осталось только сплетение тел, тонкая нить сквозняка на разгоряченной коже, липкое касание повлажневших тканей нижних юбок. Он обмяк, совершенно счастливый и усталый, бездумно путая пальцами кудри своего короля и слушая, как бьется под ухом его сердце — без ложных преувеличений, почти в одном ритме с собственным.

Дастан погладил его по щеке, чуть приподнял за подбородок, чтобы вглядеться в расслабленное, от размазавшейся под глазами сурьмы как будто опечаленное лицо.

— Никогда я не женюсь, если уж не могу жениться на тебе, мой свет. — Он словно разглядел те затаенные страхи, которые вызывали у Кириандраса настойчивые разговоры советников, и стремился стереть их, как черные разводы мягким прикосновением большого пальца. Голос его убаюкивал, подобно плавным волнам, и в самом деле смывал собою тревоги.

Никто не потревожил их. Минуты уединения, такие редкие средь оживленности дворца, такие ценные, баюкали сладкой негой и обещали продлиться еще маленькую вечность, чтобы стать потом чистейшими жемчужинами среди бусин памяти. А за окнами догорал полдень...