Бирмингем был городом, стабильность которого держалась на очень зыбких весах. Но весы эти были не такими, какими мы привыкли их себе представлять: чаш было куда больше, чем две, и все они должны были сохранять идеальное равновесие между собой. Любой перекос моментально ввергал город в хаос. Криминальные группировки – чаши весов – выступали «отцами», держащими в своих руках спокойствие и процветание города. И самым сильным «отцом» долгое время считалась итальянская мафия, пришедшая сюда с юга страны. Мало кто в этом городе рисковал шутить с представителями этой диаспоры в идеально отглаженных костюмах, фешенебельных шляпах и начищенных блестящих ботинках. Но Томас Шелби любил крупные ставки, любил играть с огнём и выходить из этих игр победителем.

Скоро над чёрным городом должны были опуститься сумерки, но перед этим медно-золотистый закат искупал Бирмингем в своих тёплых лучах, разлив по его окрестностям палитру своих красок. Блестящий чёрный «Фиат» припарковался у обочины центральной дороги напротив ресторана. Это было единственное подобного рода роскошное заведение на весь город. Из окошка автомобиля появилась рука, держащая дымящуюся сигарету в двух пальцах. Указательный палец руки легонько ударил по сигарете и стряхнул истлевший пепел. Улица, что располагалась почти в самом центре города, была полна людьми. Томми мог бы подумать, что этот фактор сыграет ему на руку – его не станут убивать при таком количестве зевак. Но он прекрасно знал того, с кем имел дело; он прекрасно знал, что мафии плевать на свидетелей, ведь с теми они тоже не ведут долгих разговоров.

Небесно-голубые глаза внимательно изучали каждый закоулок улицы, каждого прохожего. Раз – невысокий мужчина в длинном пальто и шляпе песочного цвета сидит на углу, делая вид, будто читает газету. Два – мужчина с тонкими чёрными усиками, одетый в полосатый тёмный костюм, беседует с молодой леди за столиком открытого кафе. Три – мужчина в чёрном костюме и солнцезащитных очках стоит у входа в ресторан и неприметно озирается по сторонам.

«Всего трое? – подумал Томас. – Нет, не так. Должен быть ещё хотя бы один. Тремя он не ограничится».

Осторожно скользнув взглядом вверх по водосточной трубе жилого кирпичного дома, Шелби заметил четвёртого – молодого мужчину, неспешно курящего сигару за занавеской у окна на втором этаже и патрулирующего пристальным взглядом улицу.

– Том! – позвал встревоженный мужской голос на весьма акцентирующем английском. – Эй, Том, зачем мы здесь?

Рядом с главой «Острых козырьков» на пассажирском месте сидел и упрямо сверлил Томми озадаченным взглядом мужчина лет тридцати пяти в твидовых кепке и костюме зелёно-бежевого цвета.

– Четверо снаружи, ещё трое или четверо, должно быть, внутри, – отстранённо сказал Томас и поднёс к губам сигарету, сделав долгую затяжку. – Даже если повезёт там, здесь шансов может не оказаться. Слепая зона – запасный выход ресторана на внутренней стороне жилого квартала. Там тоже будет охрана, это точно. Сбежать не получится.

– Том!

– Мы сегодня здесь, Джонни, чтобы выяснить предел терпения одного из самых нетерпеливых людей на всём белом свете.

– Святая Мария, матерь божия! – всплеснул руками цыган, хмуря лоб. – Что ты опять задумал?

Докурив, Томас бросил окурок на мощённый каменной плиткой тротуар и развернулся к своему другу. Достав из кармана на его жилетке часы, он покрутил заводную головку, щёлкнул по ней и поднял глаза на мужчину. Неудержимость, плескающаяся в их голубизне, ничуть не внушала Джонни оптимизма.

– Если я не выйду из этой двери через двадцать минут, – сказал Томми, указывая товарищу на ресторан, стоявший на другой стороне дороги, – езжай к Артуру и скажи, что переговоры провалились. Он знает, что делать. Затем езжай к Чарли Стронгу, он доверит тебе одного жеребца. Важного жеребца, Джонни. Спрячь его в таборе, но никому не говори, где. Никому, слышишь? Ни Чарли, ни Кудрявому – никому.

– Понял, Томми, понял, – кивал Джонни не без обеспокоенности. Затем он добавил с ужимкой: – Только знаешь... Если речь идёт о том самом жеребце, что отбивает рёбра твоим братьям, то я не горю особым желанием знакомиться с ним поближе. Так что ты уж постарайся через двадцать минут появиться у машины.

– Думаешь, мне хочется доверять ценного скакуна такому раздолбаю? – усмехнулся Томми, взявшись за дверцу авто.

– Разве так просят друзей об услуге, а, Том? – недовольно скуксился Джонни, но он уже разговаривал с отдаляющейся от машины спиной своего босса.

Заведомо проигрышных ситуаций не бывает, думал Томми, как и заведомо выигрышных. Либо его сегодняшняя встреча закончится на позитивной ноте, и двое мужчин сумеют договориться, либо ресторан, как и весь Бирмингем со всеми его жителями, охватит пожар. На каждое из этих вероятностно равных событий у Томми по обыкновению имелся запасной план действий. Что ж, посмотрим, насколько сильно удача любит Томаса Шелби!

Мужчина в длинном чёрном пальто уверенным неторопливым шагом пересекал улицу по направлению к ресторану, и все те мужчины, которых он приметил, сидя в машине, засуетились. «Макаронники» уже были осведомлены о визите «козырька», хоть Томас и не оповещал об этом главу мафиозной семьи. Но его это ничуть не удивляло, ведь Томми прекрасно понимал: Сабини смотрит за ним в оба глаза, не смея даже моргнуть.

Ресторан, стоявший в конце главной улицы центрального района Бирмингема, ещё сравнительно недавно был пабом, который теперь переоборудовали под заведение более высокого стандарта. Убрали бар, добавили сцену, снесли пару стен для расширения зала, придав помещению иллюзорную роскошь, но на деле это место так и осталось грязным пабом, откуда то и дело каждый вечер выкидывали залётных пьяниц и дебоширов. Место, которое Сабини приобрёл, чтобы глубоко пустить корни в Бирмингеме, так же, как в Лондоне, своей характерной итальянской фасонистостью резко контрастировало на фоне кирпично-бурых и каменно-чёрных построек мрачного Бирмингема. Владелец заведения редко когда наведывался взглянуть на работу своего детища. И сегодня как раз был особенный день.

Стоило Томасу приблизиться к парадному входу заведения, как его тут же принял стоящий на пороге привратник. Мужчина, вряд ли бывший итальянцем, но изо всех сил старающийся походить на них, приспустил чёрные очки и пробежался пренебрежительным грозным взглядом по непрошенному гостю.

– Я хочу поговорить с Сабини, – изложил Шелби.

– Вам не назначено, – небрежно бросил ему охранник.

– Правда? – Томми взметнул бровями и слегка откинул голову назад, держа руки в карманах брюк.

В спину этому своенравному сторожевому псу вонзился приказ «пропустить цыгана». Миновав преграду, Томми прошёл в плохо освещённый коридор и тут же угодил в руки людей Сабини, которые не самым дружелюбным образом стащили с него пальто и обыскали. Через минуту его разлучили с револьвером, найденным в наплечной кобуре, и с кепкой – главным специфичным оружием «козырьков», а затем всё так же бесцеремонно повели в главный зал ресторана, словно приговорённого на эшафот.

Двойные двери распахнулись перед ним. В просторном светлом зале, потолок которого подпирали неширокие позолоченные колонны, в этот час было совершенно безлюдно и тихо. Красиво сервированные круглые столики пустовали под тенью золотисто-кремовых переливов, танцующих с крупицами пыли в льющемся из-за окон сером мареве. Но один из столиков был занят усатым мужчиной в бежевом костюме с нежно-розовым цветком на груди. Мужчина увлечённо читал свежую газету и совершенно не замечал вошедшего гостя. Нет, он делал вид, что не замечает его. Потому что такие люди, как этот человек, не прерывают чтение увлекательной газетной статьи ради разговора с опротивевшими ему цыганскими оборванцами, которые, ко всему прочему, ещё и имеют наглость приходить без предупредительного звонка.

Томаса усадили за стол перед главой мафиозной семьи. Дарби Сабини не отрывал болотно-зелёных глаз от газеты. Он задумчиво хмурил лоб, вытягивал губы и усмехался себе под нос, пока его взгляд медленно скользил от одной части большой страницы к другой. Сабини жестом приказал своему подчинённому, стоящему за спиной, подкурить его сигару. Продолжая обделять вниманием Шелби, итальянец выжидал, пока тот начнёт раздражаться. И Томми действительно раздражался, но лишь глубоко внутри, там, где его эмоции умело хранились под замком, в то время как лицом он оставался беспристрастным. Он просто ждал, надеясь, что когда-нибудь Сабини надоест играть в эти игры, тешащие его непомерно раздутое эго.

Главе «Острых козырьков» пришлось ждать ещё с минуту, прежде чем итальянец заговорил с ним. Это случилось, когда Сабини наконец-то свернул газету и с большой неохотой посмотрел на Томаса. Два абсолютно неуступчивых взгляда столкнулись, и из точки их соприкосновения чуть было не метнулись молнии.

– А я-то гадаю, чего вдруг в моём заведении пахнуло конюшней, – сказал Дарби, причмокнув кончиком толстой сигары и затянувшись.

– Странно, – апатично выдал Томми. – Сегодня я не был на конюшне.

– Ничего странного. Тебе не обязательно бывать там, чтобы повсюду тащить за собой эту вонь. Она въелась в твою кожу ещё в детстве, пока ты кочевал и спал рядом с кобылами.

Выражение лица Томаса осталось неизменным, и он не переставал ровно смотреть в усыпанное морщинами лицо итальянца. Томми слишком сильно хотелось обрадовать Сабини своими взаимными чувствами к нему, но сегодня здесь ему следовало быть хорошим мальчиком с честными глазами, проглатывающим любые скормленные ему оскорбления. Ведь сегодня в этом ресторане подают одно из самых изысканных блюд, любимое всеми успешными людьми, – искусную ложь с щепоткой корысти.

– Хорошее место, мистер Сабини, – отметил Томми, пробежавшись взглядом по занавескам цвета багрового заката, потолку и небольшой оборудованной сцене за спинами главы мафии и его подручного.

– Убогое, – итальянец отразил неуместную лесть, стряхнув пепел с сигары в стеклянную пепельницу. – В этом провонявшем углём и потом нищем городе от такого заведения толку ровно столько же, сколько от дорогого шикарного костюма в обществе слепцов. Я потратил на этот ресторан лишь треть денег, вырученных с проигрыша той надменной девчонки в Вустере, но теперь даже этого жалко.

– Ну, зато благодаря ему вести слежку за мной стало гораздо удобнее, не правда ли? – Томми вскинул бровью и потянулся во внутренний карман пальто за портсигаром. – Вы ведь знали, что я приеду сегодня, хоть я Вас и не предупреждал. Вам доложили, не стоит отрицать. К чему весь этот спектакль? – Шелби закурил. – Я думал, у нас с Вами деловые доверительные отношения.

Взгляд Сабини так и закричал: «Осторожнее, приятель. Ещё одно неосторожное слово, и держать ресторан в этом городе мне больше не понадобится: следить будет не за кем». Одна за другой морщинки на его едва сдерживаемом в ярости лице подрагивали в нервном тике, и создавалось впечатление, будто он сейчас за долю секунды раздуется до невероятных размеров и лопнет, как переполненный воздухом воздушный шар.

– «Доверительные отношения»? Доверительные, блядь, отношения?! – вскрикнул Сабини, и его худощавое желтоватое лицо скривилось от негодования. – И это мне говорит тот, кто не выполняет свою часть сделки?! Дело было сделано три недели назад, мать твою, а я всё ещё не получил то, что моё по праву! Ты заставляешь меня ждать, Томми Шелби, а ожидания не было в нашем соглашении. Мы условились: жеребец – мне, часть павильонов вустерского ипподрома – тебе.

– Всё верно, мистер Сабини. И я напомню: я тоже всё ещё не получил то, что моё по праву, – сказал Томас, подвинув ближе к себе стеклянную пепельницу и уронив в неё горсть пепла с кончика сигареты.

– Да будь я проклят, если лицензия окажется в твоих руках раньше, чем я получу ёбанного коня! – громкий голос итальянца взорвался режущим слух скрипом и ударился о стены зала.

Сабини хлопнул ладонью по столу, вынудив переполненную пепельницу подпрыгнуть и рассыпать немного истлевшего пепла по столу. Мужчина, стоящий за его спиной, что недавно любезно поджёг боссу сигару, сейчас бросился наводить порядок на столе, чтобы непотребный вид не портил настроение главе банды. Но оно уже было испорчено, и именно поэтому каждый из присутствующих в зале людей Сабини в следующую секунду попал под шквал криков взбеленившегося босса, а затем все они и вовсе оказались выдворены из зала.

Ох уж этот невыносимо эмоциональный характер представителей солнечной Сицилии! Томми хорошо было известно, каким может быть этот шалый человек, и на что он способен в гневе, но он всё ещё самонадеянно сидел напротив него, вооружённый несгибаемой стойкостью, и верил в свой успех. Сабини был прав: прошло уже три недели – достаточно, чтобы кто-то из них решил пересмотреть свои притязания по сделке. И этим «кем-то» оказался Томас. Вся эта ситуация была бы куда проще, думал Томми за никотиновой затяжкой, если бы он и впрямь так умело держал свои чувства под контролем, как всем это демонстрирует. Но в пуленепробиваемой броне вдруг появилась брешь.

На пару минут обеденный зал захватила тишина, взбитая тяжёлым сопением Дарби Сабини. Томас ничего не говорил, лишь неторопливо курил, давая возможность итальянцу перевести дух и мысленно взвешивая вероятность того, что сегодня ему не придётся в спешке принимать неверные решения. В конце концов, смерть Сабини не входила в его ближайшие планы. А впрочем, как и его собственная.

– Конь по кличке Атлас ещё не оправился после аварии на ипподроме, – заговорил Томас, потушив сигарету. Когда дело доходило до вранья, он, казалось, невольно становился ещё холоднее обычного, совсем как огромная дрейфующая стылая глыба льда, чья правда скрыта глубоко под чернеющей толщей воды. – У него был вывих задней правой ноги. За ним сейчас следит ветеринар, которому я заплатил кучу денег.

– В твои обязанности не входило печься о его здоровье. Откуда такая обеспокоенность?

– Я цыган, – развёл руками Томми с нотками иронии в голосе. – Я в детстве спал с кобылами и проникся к ним глубокой любовью. И я посчитал нужным поставить коня на ноги, прежде чем передавать его Вам.

Глаза Дарби Сабини сощурились, в них, как маленькие чёртики, заплясали огоньки подозрений. Томми сглотнул, во рту у него пересохло, и с каждой минутой желание попросить стакан виски становилось всё сильнее. Чтобы нарядить ложь в красивый костюм правды, нужно в эту ложь верить. И Томми верил. Верил, пока вдруг не начал вспоминать переворачивающегося на беговой дорожке громко ржущего жеребца и девушку, вылетающую из седла.

Подавшись вперёд, Сабини слегка снизил тон голоса и проговорил с натиском:

– У меня для тебя неприятные новости, дружок: не ты здесь диктуешь правила – я. Я, мать твою, их диктую. И если я сказал подать мне чёртового коня в указанный день, ты мне его подашь, тебе ясно?

Томми оказался, мягко говоря, в смятении, но лица не уронил. Жадность верховного лондонского макаронника, потянувшего свои руки и на север – владения «Острых козырьков», как всегда, не умещалась ни в какие рамки.

– Через неделю, шестого сентября, в полдень, – твёрдо обозначил Сабини, чётко обрисовав цыгану тот факт, что оспаривать установленный срок он не в праве. – И ты приведёшь мне жеребца, Томми Шелби. Иначе... я буду считать, что ты меня кинул и нарушил условия сделки. А мафия такое не прощает. – Сабини смотрел ему прямо в глаза и не видел ничего, на что рассчитывал, лишь всё те же самоуверенность и спокойствие, которые уже вызывали трясучку. Осточертевшее зрелище. – А теперь катись отсюда, pezzo di merda*.

Тяжёлая пепельница на столе так и манила... Так и манила Томми запустить её в мерзкое лицо мафиози, раскрошить зубы, чтобы кровь затопила его поганый рот и заставила подавиться последними словами. Нет, язык макаронников он не знал, и всё же эти знания не были ему нужны, чтобы догадаться: когда эти ублюдки переходят на итальянский, они либо что-то скрывают, либо поливают грязью того, кто сидит прямо перед ними, но ни слова не понимает. Ох, что бы тут устроила запущенная в глаза пепельница, ох, что бы было... Томми усмехнулся сам себе, подумав: будь здесь сейчас с ним старший брат, весь зал бы уже был залит кровью.

Томми вышел из-за стола, развернулся и направился к выходу. Но кое-что вдруг заставило его остановиться, когда он вдруг подумал о ресторане.

– Вы сказали, – вспомнил он, – что купили это место на деньги, вырученные с проигрыша девятого номера на скачках. Вы сделали ставку в тот день?

– Я что, по-твоему, похож на дурака? – огрызнулся Сабини, вновь раскрывая перед собой газету. – Ставку делал не я, но деньги были мои. И они вернулись ко мне в десятикратном размере. Ты тоже мог сделать ставку. Тебе что, так часто выпадает возможность заранее знать, чем кончится заезд?

– Да, я мог бы... – задумчиво произнёс Томас, невольно прогоняя в голове события того дня и лицо Виктории Мартин, когда она обмолвилась о причинах своей привязанности к Атласу. Её слова звучали в его голове достаточно чётко, чтобы ещё раз почувствовать их груз. – Я бы мог.

И на этом Томасу больше нечего было сказать Дарби Сабини. А когда Шелби наконец-то ушёл, итальянец громко позвал по имени своего лакея, которого ещё несколько минут назад прогнал, громко извергаясь певучим итальянским матом, и приказал ему прибраться на столе.

* * *

С того момента, как спина Томаса Шелби отдалилась по направлению к ресторану Сабини, прошло около пятнадцати минут, и Джонни Пёс, нервно поглядывающий на ползущие по циферблату стрелки часов, уже начал переживать. Но вот наконец из парадной вышел его босс, поправляя на голове посаженную кепку, и Джонни выдохнул, снял таймер со своих часов и приготовился заводить мотор.

– Ну что, как прошло, Томми? – спросил цыган, когда Шелби оказался рядом с ним на пассажирском сидении.

– Лучше, чем ожидалось.

Томас протяжно выдохнул, пропустив через себя потоки плещущихся мыслей. Он кое-что придумал, но не был уверен. Спонтанная идея нуждалась не только в тщательном анализе, но и в обсуждении с другими членами семьи. Однако срочная проблема требовала срочного решения. Откинувшись на спинку сидения, Томми не мигая смотрел перед собой и видел, как дорога, на которую он встал три недели назад, привела его к нескольким развилкам, и одна была хуже другой. Томми думал о трудностях выбора. Но его сердце уже выбрало путь за него.

– Том! Эй, Том, так мы едем или нет? – Джонни уже с полминуты пытался пробиться сквозь задумчивую отрешённость, поглотившую Томаса. – Куда тебя вести? В Смолл-Хит?

– Нет, – не сразу ответил Шелби, осмотрев улицу, простирающуюся за лобовым стеклом автомобиля. – Не в Смолл-Хит. В Блэк Пэтч*. Наведаемся в гости к Ли. Мне нужен жеребец.

– Что? Ещё один?

– Трогай, Джонни! – Томми хлопнул цыгана по плечу.

И, развернувшись, Фиат стремительно покинул улицу.

Он всё испортил, думал Томми, именно он сам и усложнил ситуацию. Единственным верным путём изначально было следование общим договорённостям с Сабини. Если бы он следовал исконному плану, сейчас его люди уже расставляли бы палатки в павильонах вустерского ипподрома. Но всё изменилось, и виноватым был только Томми. Лишь он был виноват в том, что пришёл тогда поддержать Мартин перед заездом. Будь у него возможность поступить иначе три недели назад, воспользовался бы он ею? Нет. Ведь всё, во что он оказался втянут, и всё, во что он втянул Викторию Мартин, раскрыло ему глаза на некоторые вещи, которые очень долго ускользали от него. Одной из этих вещей стало раскаяние. Томас думал о Виктории, об её ногах, об Атласе и об отце, который в тот день «был слишком далеко». Томас думал, и именно это ещё долго держало его у развилки.

* * *

До Вустера из Бирмингема путь был неблизкий, а для парня, не имеющего машины, – ещё и весьма затратный. И всё же, несмотря ни на какие трудности, Генри МакКаллен добрался до города, заточившего его дорогую подругу в своей клетке. Всю дорогу, сидя на пассажирском сидении чёрного кэба* и слушая выстукиваемое на каменистой дороге дребезжание колёс, парень думал о том, как сильно хочет увидеть Викторию, но вместе с тем ужасно боялся предстоящего разговора с ней. Леденящий душу ужас всё ещё предательски гнал по спине мурашки под звон рычащего в голове голоса Артура Шелби. Поэтому Генри старательно думал, глубоко погружался в анализ и оценку, забывая порой отвечать болтливому водителю. Он должен был срочно решить, что Виктории следует знать, а что можно ненадолго спрятать за пазуху и оставить до более благоприятных времён. Лишь километры отделяли его от волнительного мгновения долгожданной встречи. Лишь час езды оставался до Вустера, но Генри всё не мог сделать выбор, кем ему быть сегодня: честным другом без секретов или лжецом с благими намерениями.

Он сделал выбор, когда на горизонте замелькала скудная пригородная вустерская застройка, и Генри не смог обмануть себя и свернуть с намеченного пути. Он решил: Виктория должна знать правду! Нельзя позволить этим стервятникам в твидовых восьмиклинках засыпать глаза песком ни девушке, ни ему самому. Этот план действий избавлял Генри от пугающих его терзаний совести. Но, оказавшись в центральной вустерской больнице, в палате, наполненной странной смесью сладковатого и фенолового запахов, порядочному парню пришлось отказаться от всего, на что он решился.

– Что ты сказала?

– То, что ты услышал. Я не могу встать на ноги. Я больше никогда не смогу ходить и ездить верхом.

Больничная палата, залитая серо-зелёным светом уходящего дня, спустя пару минут радостных улыбок и воодушевлённого приветствия, вдруг наполнилась раскалённой тишиной. Сидевший на стуле у кушетки Генри смотрел на Викторию широко раскрытыми глазами, и шок электрическими разрядами проходил через каждую часть его тела. Необходимость произнести вслух свой собственный страшный приговор, с которым Виктория едва смогла смириться, вмиг сделала её подавленной. «Она не шутит, – в ужасе подумал Генри. – Чёрт возьми, она не шутит!»

Он смотрел на неё, совершенно не зная, какие слова сейчас будут наименее болезненными. И только парень сделал вдох, открыл было рот, как Виктория вмиг перебила его твёрдым голосом:

– Прежде чем ты что-либо скажешь, я хочу, чтобы ты знал: мне не нужна жалость. Ни твоя, ни чья-либо ещё.

Большие зелёные глаза её друга наполнились концентрированной смесью ужаса и печали, и, заметив это, Виктория решила сразу отрезать ему все пути к сочувствующим вздохам и успокаивающим дежурным фразам. Этих фраз за последние недели звучало слишком много, и от каждой из них тошнило больше, чем от пресной больничной еды. Виктория никому не позволяла считать её сломанной куклой, и медсёстры часто говорили ей о том, как восхищены её силой духа. И всё же тайком ото всех, в чернеющей ночной тишине она признавалась рассыпанным по небу звёздам: как же она теперь себя ненавидит; ненавидит своё тело и свою разбитую жизнь, ненавидит тот образ жизни, который ей теперь приходится вести. Эти демоны откусывали по кусочку от её сердца, и надкусанные места чернели и болели с особенной неистовостью, когда над городом опускалась ночь.

– Почему?.. Как всё могло так обернуться? – спросил Генри будто бы сам себя. Опустив лицо в раскрытую ладонь, он тяжело вдохнул и ещё тяжелее выдохнул.

– Что случилось, то случилось, Генри. Время вспять поворачивать никто из нас, к сожалению, не умеет. Да и... – Вик с болью усмехнулась себе под нос, – в тот день никто и ничего не смог бы изменить. Мы были просто фигурами на шахматной доске, ты и я. А фигуры всегда кто-то направляет. Как и меня на том ипподроме. Как и тебя.

Кулаки Генри больно сжались на коленях: да, он знал, что их направляли, и ему даже было известно, кто. Он всем сердцем ненавидел тех мерзавцев, что возомнили себя игроками, держащими в руках жизни других людей. И ничто не могло разубедить Генри в том, что именно Шелби подстроили аварию на ипподроме, именно Шелби виноваты во всём, что теперь им с Вик приходится переживать. С того дня эта уверенность никуда не исчезла. Напротив же – она разгорелась ещё больше, как костёр на ветру.

– И ты даже не хочешь выяснить, кто за этим стоит? – Генри поднял на неё глаза.

– Хочу. И я выясню, не сомневайся. Лучше скажи мне, – девушка хотела уйти от разговора о своей травме, – как тебя-то угораздило попасть в больницу? Мне сказали, что ты влез в драку, я ушам своим не поверила.

– Я... – Генри затеребил пуговицу своего тёмно-бордового пиджака и опустил взгляд под ноги. Чистосердечный друг или лжец? – Я был весь на нервах после того, что увидел. Вы с Атласом перевернулись прямо у финиша... У меня внутри будто бы что-то щёлкнуло, словно кто-то снял все предохранители. Я даже не помню, о чём думал в тот момент. Но я чувствовал себя разорванным на тысячу мелких кусочков, которые вихрем метались по ипподрому. И да, я подрался.

– Кто был тот бедолага, которому досталось от грозы всего Бирмингема? – усмехнулась Мартин.

Генри улыбнулся, прежде чем ответить. Улыбка подарила ему несколько секунд на раздумья, во время которых ничего не изменилось: внутри него всё так же дрожало и колебалось.

– Работники ипподрома... стюарды, – сказал он, виноватой улыбкой поддерживая усмешку подруги. Пускай она думает, что теперь он смотрит на всю эту ситуацию под призмой забавного случая. – Я разозлился на них за то, что они не следили за полем во время заезда. Я слишком сильно на них разозлился... – Генри машинально коснулся костяшек пальцев своей правой руки. Кажется, с этими воспоминаниями к нему возвращались те звериные ощущения, что отравили его рассудок в унисон со злополучным свистком судьи. – И один из них оказался слишком здоровый и знатно меня приложил.

– Всё ещё не могу представить себе эту картину.

– И не нужно, – Генри улыбнулся ей всем лицом, подняв глаза.

Все части головоломки складывались вместе, когда Генри вспомнил слова Джона Шелби: «Разве тебе сейчас не нужны будут деньги, чтобы ухаживать за больной подругой?» Они знали, но ничего ему не сказали, оставили пребывать в неведении и дальше думать о том, что с Викторией не случилось ничего страшного. Но то, что с ней произошло на самом деле словом «страшно» нельзя было описать – это была катастрофа для неё, Генри знал это. И теперь эти обстоятельства сделали его единственным, кто может позаботиться об этой девушке. Так думал сам Генри. Так сам Генри и ошибался.

Врать ей было тяжело, особенно, когда она так пристально смотрела с долей подозрения, как мать, почувствовавшая тянущийся с куртки сына запах табака, но не решающаяся спросить его, и потому Генри решил сменить тему. Большой букет дивных красных цветов, стоящий на тумбочке у кровати и резко выделяющийся на фоне серой стены, привлёк его внимание.

– Какие красивые, – сказал он, указывая взглядом на розы. И тут он ударил себя по лбу. – Чёрт возьми, вот я облажался! Нужно было привезти тебе какой-нибудь подарок, а я так сильно увлёкся мыслью о скорейшей встрече с тобой, что всё остальное вылетело из головы. Я такой болван!

– Брось ты это, – сказала девушка, вздохнув с крохотной долей раздражения. – Ты приехал сюда, и это лучший подарок, который ты мог мне сделать. Я очень рада наконец-то увидеть твоё лицо. Пусть оно и весьма потрёпано, – она рассмеялась.

Уверенность Генри в том, что Виктория лишь создаёт видимость спокойствия и непринуждённости, постепенно сходила на нет, ведь её смех звучал искренне, пускай улыбка больше и не была такой лучезарной и широкой. Она выглядела хорошо; пережёванной и сотканной заново из сотни лоскутков, но всё же хорошо. Под её глазами лежали тёмные круги, а щёки впали глубже, чем было раньше, придавая ей болезненный вид. Но яркая медь волос по-прежнему делала её похожей на какую-нибудь мифическую богиню огня и заставляла сердце Генри трепетать, словно крылышки канарейки. Он вспомнил то, о чём подумал перед тем, как был дан старт скачкам в тот день, и те слова, которые он начал мысленно репетировать. Слова, которые, по всей видимости, придётся отложить на ещё один неопределённый срок.

– В этой больнице у тебя уже завелись поклонники? Пускай встают в очередь! – усмехнулся Генри, но Викторию это особо не веселило. – Ну и кто же подарил тебе такой большой букет?

– Не поверишь, но... – Мартин взглянула на алеющий источник пряного запаха и не смогла сдержать улыбки, когда невольно вспомнила, как приятно оказалось обнаружить этот букет утром напротив своей койки. – Томас Шелби.

Генри ожидал любого ответа: «мой лечащий врач», «сосед по палате», «санитар, водящий меня на процедуры», «просто незнакомец, встретившийся в коридоре однажды». Но никак не то, что он в итоге услышал. Этим известием она будто бы пригвоздила его к стене и подарила смачную ледяную пощёчину. Глаза Генри округлились в ужасе. Он долго не мог позволить себе поверить в услышанное и упрямо убеждал себя в том, что у Вик вдруг появилось настроение для шуток.

– Что? Кто? – растерянно пробормотал он, быстро заморгав и заметавшись глазами вокруг себя. – Подожди, ты серьёзно? Что он вообще здесь делал? Кто его сюда впустил?

– Я впустила. Не сразу, конечно. Мне потребовалось время, чтобы всё обдумать, а ему – чтобы убедить меня в том, что наше общение может оказаться мне полезным. В этот раз Томас Шелби пришёл ко мне не для того, чтобы выторговать победоносного жеребца, а чтобы предложить помощь. Искреннюю помощь, насколько мне позволяют судить мои ощущения. И я приняла предложение.

И тут Генри подскочил со стула, будто ошпаренный кипятком, и взглянул на подругу, как на умалишённую.

– «Искреннюю помощь»? Чёрт возьми, Вик, ты что, спятила?! – значительно повышенный тон его дрогнувшего голоса сотряс стены палаты. – Неужели ты ему поверила? Что бы этот подонок тебе ни наговорил, ты должна вспомнить то, что у него в этом деле есть личный интерес – ему нужен твой конь! Как ты можешь принимать подарки и помощь от того, кто, вероятнее всего, виноват в том, что с тобой произошло!

– Если бы это было так, у него не было бы причин наведываться ко мне после случившегося, ты так не думаешь? – Виктория тихонько тряслась от раздражения. Но к Генри сейчас, казалось, просто невозможно было пробиться сквозь тернии опутавшей его злости.

– Он пытается отвести подозрения, чтобы остаться чистеньким. Он пускает тебе пыль в глаза, а ты уши развесила и веришь этому бандиту! Это не похоже на ту Викторию Мартин, которую я знаю. Когда ты успела стать такой наивной? Все эти Шелби – бесчеловечные чудовища! Ублюдки, наживающиеся на горе других! Ты никогда никому не позволяла использовать себя, так почему позволяешь ему?!

– А может, ты перестанешь на меня орать! – не выдержав давления, Виктория решительно повысила голос и, точно стрелу из лука, запустила в Генри рассерженный взгляд.

Под криками преломилась тишина, резко зависшая в воздухе между обескураженным парнем и оскорблённой девушкой, которые вцепились друг в друга глазами, словно оба не понимали, что происходит.

Дверь палаты скрипнула, из-за неё показалась обеспокоенная физиономия маленькой полной черноволосой медсестры. Сумев успокоить нервы, расшатанные буйным поведением её обычно тихого друга, Виктория убедила медработницу в том, что у них всё хорошо, и попросила оставить их ещё ненадолго. Настороженная женщина всё же попросила Генри поторопиться, так как часы приёма подходят к концу. Но он не смог расслышать её из-за оглушительного звона в ушах. Он что, и впрямь только что повысил голос на Викторию? На ту, которой он порой даже советы давать боялся?

Сердце Генри готово было выскочить из груди и выпорхнуть в приоткрытые створы окна. Он обессиленно рухнул обратно на стул, согнулся над своими коленями и упёрся лбом в край матраса, на котором сидела Виктория. «Что же я творю?.. – пульсировало в его раскалывающейся голове. – Да что же со мной такое!»

– Это Сабини, – негромко произнесла Виктория, после того как перевела дыхание и наполнила грудь воздухом. – Это ему я обязана радостью проводить свои дни, прикованной к кровати. Так сказал Томас, ему это известно. Итальянцы хотели быстро заполучить Атласа, потому что после аварии он должен был остаться в конюшнях ипподрома, откуда они могли запросто его забрать. Но Томас Шелби сломал их планы. Вот, почему я рискну и доверюсь этому, как ты говоришь, «бесчеловечному чудовищу». Ты не понимаешь, почему он вдруг решил встать на мою защиту, и я тоже этого не понимаю. Но факт остаётся фактом – он пытается мне помочь. И я буду полной дурой, если не воспользуюсь этим сейчас.

Кое-что из сказанного ею чуть не довело медленно поднявшего голову Генри до истерического смеха, а именно – «Томас Шелби сломал их планы». Достаточно было обратить внимание на то, что Виктория не просит его забрать Атласа с ипподрома, чтобы всё это слоями легло друг на друга, образовало единую картинку и огрело парня по голове отбойным молотком.

– Даже так? – иронично вскинул бровями Генри, не решаясь смотреть в глаза подруги. Внутри у него до сих пор был бардак. – Значит, ты доверила Атласа человеку, который, ровно так же, как и Сабини, пытался выкупить его у тебя?

– Если в твоих словах я ещё хоть раз замечу упрёк, клянусь, единственным, кого я запрещу пускать в мою палату, станешь ты, Генри МакКаллен, – протараторила Вик на одном дыхании.

Эти слова окатили парня ледяной водой с головы до ног, а сверху высыпали и разбросанный по дну ведра прессованный лёд. Генри сглотнул ком и раскаянно произнёс, чуть было не задушив себя желанием отчаянно закричать на всю больницу:

– Прости меня. Я всегда пытаюсь помогать тебе, ты же знаешь...

– Тогда не ставь под сомнение мои решения, – в приказном порядке отчеканила Мартин, больно хмуря лоб и сжимая губы. Она злилась на Генри ещё ровно пять секунд, а затем звучно выдохнула через нос и сказала: – Я ценю твою поддержку, Генри, и я понимаю, как ты переживаешь из-за того, что случилось, и что может случиться. Но никто не сможет помочь мне разобраться в этом деле лучше, чем Томас Шелби. У него есть связи, деньги, влияние и люди на обоих берегах вдоль всего Гранд Юнион*. И, как я поняла, у него имеются личные счёты с мафией Сабини. Быть может, он и впрямь по-прежнему не избавился от желания прибрать к рукам моего Атласа, но, если у этого человека есть хоть капля совести, он не станет этого делать. Я верю в это. Я хочу в это верить.

Она резала его без ножа всем, что произносила с такой лёгкостью. Генри видел перед собой девушку, которую знал уже много лет, но говорила за неё какая-то незнакомка. Вот, что сейчас по-настоящему его пугало.

– Ты уже давно не доверяешь людям. Так почему он вдруг стал исключением? – задал вопрос Генри.

Виктории пришлось задуматься над этим вопросом лишь сейчас, когда ей его задали, и она поняла, что готового ответа у неё нет. Прежде, чем ответить, она думала несколько секунд, массируя руками свои обездвиженные ноги, а затем произнесла:

– Он стал исключением, потому что не оставил мне другого выбора. И потому, что в тех жизненных обстоятельствах, в которых я оказалась, теперь мне приходится меняться и отказываться от своих принципов. Теперь я обязана заново учиться доверию, чтобы хоть как-то жить дальше.

В следующий миг в дверях снова появилась медсестра, потребовавшая заканчивать встречу, так как в больнице сейчас не должно быть никого постороннего. Она дала друзьям возможность попрощаться и осталась ждать за дверью.

Генри тяжело поднялся со стула, ведь мысли наполнявшие его голову, и тяжесть в груди делали его тело практически неподъёмным, и он едва справлялся с этим весом.

– Хорошо, я понял, – сказал он напоследок, нервно сминая в руках свою кепку, – ты видишь в его лице надёжного союзника. Но ты не можешь быть уверена в том, что и он относится к тебе так же. И, если помощь ты от него принимать можешь, то... что насчёт внимания?

Виктория резко подняла на него глаза и уставилась, долго не понимая, о чём он. А когда наконец-то поняла, сил сдерживать своё раздражение больше не осталось. Её левый глаз слега дёрнулся, и она даже перестала моргать. Внезапно девушка лихо развернулась к своей тумбочке, схватила вазу, неосторожно скинув на пол всё, что около неё стояло, и вынула букет из сосуда.

– На, держи, успокой свою душу, – она швырнула розы в руки ошарашенного Генри и толкнула его рукой настолько, насколько могла дотянуться из положения сидя. – Давай, иди! Выкинь их в мусорку, если тебе так станет спокойнее! Иди, иди, я ведь теперь не могу этого сделать. Выкинь их и уходи!

Её взгляд пылал неистовостью и разочарованием. Генри вздрогнул, она никогда в жизни так на него не смотрела: так, как обычно смотрят на недругов, с которыми не имеешь ничего общего. Сумбур в голове парня принимал очертания спектакля в театре абсурда, и в определённый миг он наконец-то понял: он сам не понимает, что говорит и делает. Ему просто хотелось всеми силами защищать Викторию от зла, что над ней нависло. А осознание того, что она сопротивляется и не хочет освобождаться от этой зловещей тени, толкало парня к безрассудству.

Он взглянул на тяжело дышащую подругу, как на нечто недосягаемое, чего так хочешь коснуться, но никак не можешь. Развернувшись, он двинулся к выходу медленным шаркающим шагом, как побитый провинившийся пёс после взбучки. Генри застыл над мусорным ведром. Вик ни на секунду не отводила от него глаз и всё ждала, когда же он сделает это. Но прошла пара секунд, и Генри оставил брошенный ему букет цветов на столике и покинул палату, побоявшись даже попрощаться с Викторией.

Дверь легонько защёлкнулась за его спиной, и Вик с силой ударилась спиной о свою подушку, поставленную вертикально к спинке койки. Она насупилась, со лба её всё ещё не сходили глубокие борозды, а с зубов едва не соскакивал раздражённый скрип. Не только Генри сегодня казалось, будто он говорит вовсе не со своей подругой: Виктория тоже не узнала того, с кем ей сейчас пришлось вести этот неприятный диалог. Вздохнув, она посмотрела на брошенный на столе букет роз, чьи красные бутоны бессильно свисали с края, безмолвно моля вернуть их в воду. И чего он так взъелся из-за этого Шелби! Нужно позвать медсестру и попросить её поставить цветы обратно в вазу.

«Если звезда начинает гаснуть, рядом должна появиться Луна, что будет светить за двоих», – слова доктора Честертона, которые всплыли в голове Генри, удаляющегося по больничному коридору, теперь воспринимались им иначе. Они больше не грели душу, не дарили мотивацию, не возводили Генри в ранг главного защитника Виктории Мартин, единственного, на чьё плечо она может опереться. Генри опоздал, и Луна уже подобралась к его любимой звезде.

* * *

В восемь утра петухи в очередной раз пропели утро, вытаскивая из постели тех, кто не проснулся по первому кличу в шесть. Обычный будний день гнал людей на улицы, поэтому в это время Бирмингем уже полнился народом и звенел наковальнями и лопатами. Солнце спряталась где-то за серыми грузными облаками, обделив работяг этим утром своим светом. Поэтому окрестности Смолл-Хит по своему обыкновению укрывались серостью очередного дня.

Вывалившись из дверей в пустой, окутанный пыльным мраком зал тотализатора, Артур Шелби неуклюже споткнулся о собственные ноги, которые всё ещё с трудом подчинялись и вынесли его из комнаты наобум. Чтобы прийти в себя после не самого приятного пробуждения, ему пришлось остановиться, глубоко вдохнуть через нос и зачесать назад растрёпанные волосы.

– Чёртовы курицы, – выругался старший Шелби, – выйду, перестреляю всех на хер.

– А я уж думала, придётся поднимать тебя с половниками и кастрюлями. Но «курицы» справились.

Артур осёкся, как будто услышал у себя над ухом щелчок снятого предохранителя пистолета. Тётя Полли вышла из сейфовой комнаты, заперла её на ключ и сунула в стоящую на столике сумочку один свёрток денег. Несмотря на раннее время, она уже выглядела хорошо и свежо и, по-видимому, куда-то собиралась.

– Где Томми? – спросил Артур, с трудом орудуя языком. Кружка пива сейчас была бы приятным бальзамом на противное утреннее похмелье.

– Поехал проведать своего драгоценного коня. Носится с ним, как с писаной торбой, ей богу, – цыкнула Полли, когда сняла с напольной вешалки пальто с мехом и накинула его на плечи. – Джон тоже уехал, повёз Эсме и детей на ярмарку в Ковентри. А сейчас уеду и я. Так что контору откроешь сам.

– А где пиво? – Артур как будто бы не слышал то, что говорила ему тётушка.

– Контора, Артур! Она на тебе, пока не придёт Шустрый.

Её слова прозвучали как хлопок подзатыльника, когда женщина пролетела мимо Артура и скрылась в задних комнатах. Полли удалилась через дверь квартиры, которой могли пользоваться лишь члены семьи и некоторые приближённые. Оставшись стоять один среди столов и пустующих кабинок, Артур дал себе ещё полминуты на то, чтобы собрать мысли в некое подобие порядка, а затем отправился на поиски пива. Без глотка отрезвляющего тёмного он не собирался открывать ни одну чёртову дверь, даже если на пороге будет стоять сам король!

По-хозяйски расхаживая по конторе в гордом одиночестве с кружкой пива в руке, Артур раскрыл пару окон, о чём очень быстро пожалел. Свет слепил ему глаза, словно намереваясь выжечь их, и тогда Артур нервно хлопал оконной створкой, отворачиваясь и морщась. После нескольких таких хлопков вдруг раздался стук в дверь со стороны главного входа. На мгновение Артур обрадовался, что пришёл Шустрый, но быстро вспомнил, что тому не нужно стучать, чтобы войти. «Засранец, ты что, думаешь, я должен перед тобой двери открывать!», – оскалившись, подумал Шелби, когда оставил опустошённую кружку на столе, вытер рот и усы тыльной стороной ладони и направился к двери.

Свет снова уколол ему глаза, но даже сквозь прищур Артур хорошо разглядел того, кто стоял перед ним на пороге конторы братьев Шелби. Это был высокий худощавый зеленоглазый парень с вьющимися из-под серой кепки русыми кудрями – Генри МакКаллен. Он, как и всегда, напоминал Артуру пацанёнка, разносившего газеты, но сегодня этот пацанёнок выглядел так, словно все газеты у него отобрали хулиганы, которые после ещё и увесистых пинков под зад ему надавали.

– Я принял ваше предложение, – без энтузиазма произнёс он. – Когда я могу приступить к работе?

Артур победоносно ухмыльнулся, оглядев парня хищным взглядом с ног до головы. Бахвалясь показательной уверенностью, Генри всё же никуда не мог спрятать свою горечь от принуждения. Ни одно решение за всю его жизнь не далось ему с таким трудом, как это.

– Заходи, салага, – мужчина хлопнул его по плечу своей большой жилистой рукой и затянул внутрь, захлопнув за ними дверь.

Вчера утром страх на лице Генри был всё тем же страхом, который Артур привык видеть в глазах смотрящих на него жертв. Вот, что дало ему уверенность в том, что этот парень примет верное решение. Теперь же Артуру не терпелось поскорее сообщить Джону, что тот торчит ему фунт за проигранный спор.