Какузу сидел за столом, перебирая бухгалтерские бумажки. Свеча тихо потрескивала, птицы за окном замолкали, засыпая на ветках, солнце почти зашло. Удивительно спокойный день, Хидана с утра не было видно. Выдалось несколько свободных дней подряд и, к радости глупого жреца, Какузу не потащился ни за какими наградами, а просто сел разбирать бумаги, считать доходы и расходы, в общем, заниматься всей своей любимой скучной мутью. Пару дней Хидан просто валялся то на кровати, то на полу, изнывал от безделья, нес ахинею, пытался выбесить Какузу, но ничего у него не получилось, так что сегодня он просто куда-то смылся с утра.
На плечи опускалось какое-то нервное предчувствие, такое тревожное, но приятное – как перед грозой. Такое долгое затишье от Хидана никогда ничего хорошего не предвещало, стоило ожидать, что, когда он вернется, настанет тяжелое время для нервов Какузу.
Но он его все равно ждал. Бумаги закончились, свеча догорала, можно было даже лечь спать – невероятно – в тишине и покое, до поры до времени, конечно. Но не хотелось. И с каких пор ему не спится одному?..
Как они относились друг к другу последнее время? Какузу откинулся на спинку стула, снял с лица маску и капюшон, потянулся, запуская пальцы в волосы. Хидан – взрослый сильный мужчина, а оказался на деле таким ранимым созданием, что иной раз страшно было сказать что-то не то. В нем столько контрастов, что, казалось бы, невозможно найти к такой личности подход. Он и сам порой путался в своих ощущениях: просил, умолял связать, разорвать, искалечить, и вдруг обиженно поджимал губы, когда Какузу не провел нежно рукой там, где ему хотелось. Иногда приставал, как банный лист, увяжется хвостом и ходит весь день, как дурачок, через плечо заглядывает, вопросы задает глупые, а через секунду набрасывается, прижимает к горлу кунай и рычит, требуя сделать то, что он хочет.
И не угадаешь, на что попадешь. Не подготовишься.
Какузу вздыхает, собирая волосы на затылке, откидывает голову назад.
Да. С ним очень тяжело.
Но не найдешь никого в мире, кто отдавался бы так же, как Хидан. Он себя не жалел, не таил, зверел от одного запаха волос Какузу, как дикое животное набрасывался, и в то же время жалобно сдвигал брови и закрывал глаза, стоило тому коснуться губами его плеча. Можно было даже, опять-таки, поймать момент, когда он готов был делать все, что ему говорят. Но редкий момент, конечно.
Какузу никак в толк взять не мог, как такое вообще могло случиться.
Ну напарники, подумаешь, им работать нужно вместе, и сражаться, не обязательно же сразу в любви клясться и трахаться за ближайшим кустом? Так почему до этого дошло? Хидану некуда было деть свою накопленную страсть? Глупый дурак, подождал бы немного, и научился бы отмахиваться от назойливых чувств, как от мух. Какузу бы мог научить даже, но вместо этого просто провалился в эту пучину вслед за бледным жрецом. Ему льстило это все, конечно, но понятнее не становилось.
Хидан раздражал и бесил, вредничал и обижался, но был таким страшным собственником, что даже, пожалуй, жадность Какузу к его деньгам ни шла ни в какое с этим сравнение. Опять же, здоровый взрослый парень, а цепляется за предплечье, виснет на нем, смотрит волком, стоит только кому-нибудь к Какузу подойти просто небрежно пообщаться. Его бы воля, на цепь бы посадил.
Какузу трет глаза рукой, завязывает на волосах небольшой хвостик, поверх распущенных, просто чтобы челка в глаза не лезла. Зевает, в голову приходит мысль, что из-за такого количества свободного времени он слишком много думает. Гораздо проще существовать с Хиданом, если не думать об этом. А как задумаешься – одни вопросы без ответов.
Наконец слышится скрип половиц, шуршание за дверью, и в проеме показывается Хидан. Сразу видно – без настроения. Смурной, грязный какой-то, на Какузу не смотрит даже. Заходит, бросает на пол косу, катушки, и прямо в плаще заваливается на кровать, отворачиваясь к стене.
Какузу поднимает бровь.
- И что это такое?
В ответ слышится только недовольное сопение и шорох плаща. Ну хорошо, не хочет – не надо.
Можно пойти прогуляться, купить саке, поесть что-нибудь, в общем, если принцесса затаила обиду – не стоит ее отвлекать. Какузу встает, задувает свечу и начинает надевать плащ.
Со стороны кровати доносится скрип пружин. Окна не закрыты, лунного света хватает, чтобы увидеть, как Хидан резко садится на кровати, раздраженно впиваясь в напарника взглядом.
- Куда собрался?
- Тебе какая печаль? Лежи, дуйся, - строго отвечает Какузу, заражаясь раздражением. Он вообще часто подхватывал от Хидана настроение, тяжело оставаться равнодушным, когда перед тобой такая буря эмоций, что накрывало с головой.
- Не пойдешь ты никуда.
- Кто сказал?
- Я сказал.
Какузу замирает, наполовину натянув плащ, удивлению нет предела. Вот это разговорчики пошли, командный тон не хуже Пейна. От этого только сильнее хочется сделать на зло – уйти, и шляться по улице без дела как можно дольше. Плащ надет, руки тянутся застегнуть молнию. Хидан срывается с кровати, мгновенно, как лесной кот, оказывается напротив и бьет по рукам. Срывает плащ с плеч, комкает и бросает в угол комнаты, тяжело сопя носом.
Какузу так и стоит, не понимая, какого черта происходит вообще, переводит взгляд с плаща, куском черной тряпки валяющегося на полу, и чувствует, как начинает злость разгораться в груди. Ну это уже слишком.
- Ты какого хрена творишь, идиот? Хидан, если ты что-то хочешь сказать – скажи, мне твои истерики…
- Ничего я не хочу! – Хидан резко развернулся, снова заваливаясь на кровать.
Что за идиотизм, в самом деле? Какузу хмурится, упрямо выдыхает и поворачивается, хочет дойти до плаща, и чувствует на себе взгляд, колючий и злой. Так кошка недовольная наблюдает, если согнать ее с любимого насиженного места. Наблюдает и ждет, когда можно схватить когтями за пятки. Какузу тянется рукой вниз, за черной тканью, выпрямляется и вдруг его прошибает холодным потом, резкая молниеносная боль пронзает прямо в сердце. Он опускает взгляд и видит торчащую из груди черную иглу. Ту самую, которую Хидан использует в своих ритуалах. Какузу медленно оборачивается, глаза округляются от удивления, и он видит, что жрец стоит у кровати практически в боевой стойке – кинул свою иглу, как копье, сука меткая, четко между верхних масок попал, прямо в главное.
Сердце умирает, несчастное, не ожидавшее такого подвоха. Как символично, Хидан и так это сердце забрал, держал в своих бледных пальцах, но Какузу поверил, не боялся, приручился, понимая, что это Хидану нужнее, чем ему самому. И вот. Температура тела падает на миг, в ушах шумит кровь, будто море бушует, зрение теряет ясность. Но сердца быстро ориентируются, восстанавливают контроль, и мысли опережают одна другую: за что? Что он не так сделал? Или не сделал? Какого черта вообще?
Хочется озвереть, вырвать эту дурацкую иглу из груди и ею же пробить глотку этому сумасшедшему идиоту, стоявшему за спиной. Но Какузу поворачивается, прячет руки в карманы брюк и выглядит совершенно равнодушно, всем своим видом показывая, как же его это все, черт возьми, заебало. Поднимает бровь вопросительно, как-то снисходительно смотрит, чем, разумеется, страшно бесит Хидана. Тот рычит, толкает ногой стул – мебель с грохотом падает на пол, сметает со стола бумаги, и у Какузу дергается глаз.
- Хидан, остановись, что ты творишь? – спрашивает он, держа себя в руках. Уж если прикинулся равнодушным – так играй свою роль до конца. В груди буря, в ушах гудит уже не море, а настоящий океанский шторм, но он не сдвигается с места, только шумно втягивает носом воздух.
- Ты! Лицемерная тварь! Не мог мне сам сказать?! – кричит Хидан, злясь все сильнее, - Почему я все узнаю от других?! Язык отсох? Если я тебя так заебал – сказал бы!
- О чем ты говоришь вообще? – Какузу пытался сообразить, что кому и когда сказал, но в голову ничего не приходило. Пока что ситуация казалась бредовой, он даже подумал на секунду, а не обожрался ли Хидан грибов каких-нибудь, или, может, перепил чего…
- Кисаме сказал! Что я тебе надоел! Что я, видите ли, обуза, сплошная со мной, блядь, морока, что я тебе на шею сел. И достаю своими чувствами глупыми, как школьница, и вообще… - жрец осекся на полуслове, судорожно вздохнул и сплел пальцы, чуть не ломая.
У Какузу даже слов не нашлось. Ну, Кисаме… Шутник ебучий.
Одним томным скучным вечером Какузу наткнулся на него в коридоре, и тот так заманчиво описал ему кабак неподалеку, и саке-то там вкусное, и, что еще ценнее, дешевое, и сашими, и народу немного. И не удержаться было. Пить с Кисаме занятие коварное, за веселой болтовней и не заметишь, как пошла уже третья бутылка, и язык развязался, так что сидели они в итоге, как два закадычных друга и перемывали косточки своим напарникам. Вдруг подумалось, что стоит пойти рассказать Итачи, что Хошигаки про него наплел, гнев Учихи будет похлеще этой истерики.
Какузу облегченно вздыхает, подносит руку к лицу и начинает тихо посмеиваться. Ну невозможно удержаться, черт побери. Хотя, с другой стороны, немного обидно – Хидан ведь повелся, дурак, на такую ерунду, значит, в нем не уверен?
- Хидан, - еле сдерживая смех говорит Какузу, - Какой же ты идиот.
Жрец моментально щерится обиженно, сдвигает брови и подходит ближе.
- Это шутка. Кисаме пошутил, понимаешь?
- Что значит пошутил! Он серьезно…
- Пошутил. Да, у него дурацкие шутки, пора было запомнить.
- Значит, я тебе не надоел? – тихо спрашивает Хидан, снова цепляясь одной рукой за другую. И опять это глупое ощущение в голове – стоит напротив мужчина, подтянутый и мускулистый, а вглядывается в глаза Какузу, как обиженный ребенок. Диссонанс, контрасты, полный идиотизм.
- Надоел, конечно. Но меня, знаешь ли, обижает, что ты поверил какому-то Кисаме, и даже меня не спросил. В самое сердце ранишь, - многозначительно взглянув на иглу, до сих пор торчащую из груди, отвечает Какузу, и усмехается.
Хидан дергается, будто забыл о ней совсем, тянется руками, вроде как хочет извиниться, вытащить ее, но останавливается. Задумывается на секунду и улыбается самому себе. Вместо иглы, цепляет пальцами майку Какузу и, не особо церемонясь, срывает ее, превращая в бесполезную тряпку. От такой наглости Какузу все-таки поднимает руки, желая остановить творящийся беспредел, а жрец хватает его за запястья и держит. По взгляду видно, задумал что-то, и становится интересно. В следующий миг он снимает плащ, амулет, делает шаг назад и хватает иглу за кончик, направляя себе в сердце, начинает медленно, шаг за шагом, подходить, как бабочка нанизываясь на булавку. И оказывается, наконец, вплотную, улыбается так счастливо, что кажется, будто так все и должно быть, будто все в порядке вещей.
- Ну и что это такое? – насмешливо спрашивает Какузу, положив руку на бледное плечо и зарываясь пальцами в седые волосы.
- Данго.
На этот раз смех сдержать не удается, пожалуй, Какузу даже не помнит, когда так смеялся последний раз. Правда игла мерзко елозит по ребрам и шершаво скребет рану, но остановиться не получается.
- Какой же ты идиот, Хидан…
- Может быть. А ты – рисовый шарик.
Какузу вздыхает, откидывая голову назад, и зависает на миг, погружаясь в какое-то теплое умиротворение. Хидан вытягивает руки вперед, звеня цепочкой амулета на запястье, и дотрагивается до иглы едва ощутимо. Сама мысль такого странного единения туманит ему голову, и он кладет голову Какузу на грудь, улыбаясь.
- Никогда больше так не делай, - тихо ворчит Какузу, тоже касаясь иглы, чувствуя на ней теплую кровь, и свою, и Хидана, смешавшуюся друг с другом, как они сами. Хидан слышит, как мерно бьются четыре сердца и совесть заставляет немного устыдиться – он же убил одно сердце. Или просто забрал себе?
- Не могу обещать, - хитро отвечает Хидан, касаясь пальцами волос Какузу, и хихикает, - Милая прическа, кстати.
- Милая игла, - саркастично замечает Какузу, и обнимает Хидана обеими руками, утыкаясь ему в плечо лицом. Кожа теплая и мягкая, как обычно пахнет чем-то совсем образу неподходящим: ландышами, пачули, и, весьма ожидаемо, немного кровью. Хидан смеется, притирается ближе, чувствуя грудью шершавые швы.
- Я надеялся, что получится прибить тебя к стене.
- Лучше я тебя к стене прибью, - Какузу приподнимает своего напарника, тот быстро понимает, что от него требуется, и обхватывает его ногами. Они движутся к стене напротив, Какузу ускоряет шаг, у Хидана в последний момент захватывает дух, он чувствует, что игла врезается в железную балку, не втыкаясь в нее, и скользит в них обоих. Хидан ощутимо прикладывается к балке спиной, воздух выбивает из легких, он задирает голову, сбивчиво вдыхая.
- Убери ее, - слышится улыбающийся голос Какузу, и Хидан возвращается к реальности, тянется руками ему за спину, вытаскивает иглу и бросает на пол, та куда-то катится. Он тут же чувствует теплые губы на шее, шершавые руки на боках, давящие на ребра, и кожа покрывается мурашками.
Действительно, как, черт побери, он мог поверить Кисаме на слово? Разве Какузу хоть раз давал повод? Конечно, они спорили, ссорились, дрались, обижались и не разговаривали днями, но ведь ни один не уходил. Хидану захотелось стукнуть себя по лбу от своей тупости, ну что за наивный дурак, в самом деле. Какузу вдруг укусил его за мочку уха, вырывая из размышлений, рыча что-то неразборчиво, и Хидан зацепился ему руками за плечи, впиваясь в смуглую кожу ногтями. Как всегда хотелось подергать стежки швов, вытянуть пару ниток, но за такое напарник нещадно бил по рукам.
Пока жрец придавался своим досадным думам, он не заметил, как остался без штанов. Обращая на это внимание, глупо усмехнулся, потянулся вперед и провел языком по стежкам на щеке Какузу, знал, что тот так любит это, что не сможет долго тянуть.
Хидан скрестил ноги, откинул голову назад и не сдерживаясь кричал, стонал, выпуская свои эмоции на свободу, и становилось так легко, будто с сердца свалилась, наконец, тяжелая холодная цепь. В голову опять лезли глупые мысли, но совсем не отвлекали, наоборот, с каждым движением Какузу, он яснее видел, каким был дураком. Никто не будет любить тебя так страстно, если с трудом терпит твое присутствие.
Пальцы сводило от удовольствия, он цеплялся ими за длинные темные волосы, тянул за них, вынуждая Какузу склонить голову набок. Тот сделал резкий глубокий толчок, Хидан проехался спиной по нагревшемуся уже металлу и выдохнул шумно, широко открывая глаза. Какузу смотрел на него прищурившись, едва улыбался, и вдруг наклонился, прижимаясь ближе.
Все мысли вылетели из головы, тело накрыло теплой волной, сводя мышцы, глаза закрылись сами собой. Почему-то сейчас ощущения накрыли сильнее, ярче, уши заложило, как после затяжного падения. Наверно потому, что он оказался неправ, Какузу вполне убедил его в этом. Сомнений не осталось, они запутанно связались друг с другом, не оторваться, да и нет нужды.
Они сидели рядом друг с другом у стены, Хидан пытался отдышаться, а Какузу прицепился взглядом к игле, лежащей на полу неподалеку. Ему вдруг подумалось, что рядом с этим дураком он и так постоянно себя чувствует пробитым этой иглой насквозь.
- Я такой идиот, - на выдохе говорит Хидан, приглаживая рукой волосы.
- Ммхм… - соглашается Какузу.
- Но теперь ты знаешь, какой я меткий, так что, блядь, даже не пытайся…
- Хидан, если я захочу тебя бросить, я брошу тебя на дно озера с камнем на шее…
- Эй!
- …Но я не захочу, так что успокойся.
Хидан поднял было руку, но безвольно опустил ее на пол. Рассмеялся, откидываясь назад, поднялся с пола и быстро залез на кровать, под одеяло, чувствуя, как сильно замерз, сидя на полу. Какузу следил за ним взглядом, снова задумываясь, как же это все произошло, как их угораздило утонуть друг в друге. Из-под одеяла свесилась рука, поскребла ногтями по деревянному полу, привлекая его внимание, и помахала, подзывая к себе. Он встал, потирая спину и вспомнил вдруг, что надо бы зашить рану-то от иглы, само не заживет.
Забрался под одеяло тоже, укладываясь на живот и положил голову на скрещенные перед собой руки. Вот бы заданий вообще больше не было, шевелиться совсем не хотелось.
- Кузу, почему я?
О, значит Хидана тоже мучали эти вопросы. Какузу думал, что эту светлую голову не будут одолевать такие мысли, в силу его беспечности.
- Наверно, мне просто стало скучно.
Хидан толкнул его локтем в бок, ухмыляясь, и продолжил болтать ногой, свешенной с кровати.
- Мне тоже было скучно. Но все равно странно, у меня ни разу за всю жизнь такого не было.
- Ты не так уж много прожил, дурень, - пробурчал Какузу, почесывая нос.
- Можно подумать, ты каждого встречного лицом в подушку кидал! – возмущается жрец, дергая ногой.
- Конечно, так и было.
- Серьезно? А из Акацуки кого-нибудь…
- Хидан. Я пошутил.
Малиновые глаза уставились в недоумении, Хидан замолк на вдохе. Боже, как же он медленно соображал, когда волновался. Какузу пытался держать строгое лицо, но, в который раз, не удержался, смеясь в подушку.
- Не знаю я, как так получилось. Может, потому что мы оба больные одержимые психопаты, и одержимость у нас до крайностей, во всем, чего касаемся. А может, потому что ты мне предназначен судьбой…
- Какузу! Как это…
- Шучу.
- Да какого хера! – Хидан вертится в кровати, сбивая одеяло, хватает подушку и бросает ее Какузу в лицо. Тот подминает ее под себя, отворачиваясь.
- Все, спи. Утомил.
Хидан крутится, елозит, остался без подушки, теперь устроиться не может нормально. Укладывается головой на теплый бок Какузу, изворачиваясь как кот, слушает сердца и спокойно засыпает, впервые не засоряя голову глупыми размышлениями перед сном. Какузу хмыкает – как мало ему надо для счастья.
Действительно, одержимые. Смертью, кровью, богом, деньгами, друг другом.
Само так получилось.