Три минуты назад Ваня заебался проходить очередной мод очередного легендарного шутера. Бандит хотел прицел за банку огурцов, которая нужна кладовщику за десять антирадов, которые попросил торговец за пропуск в бар, в котором можно получить информацию про планы цели героя.* Очевидно, что после этого перестрелять хотелось не мутантов, а долбодятлов, которые придумали эти задания.
Две минуты назад он выключил компьютер и соизволил заметить, что сосед по комнате и братишка по совместительству уже давно закончил с остатками его домашки и мирно дрыхнет в своей кровати. Настолько крепко, что громкий звук выключения компа, который вырвался из колонок из-за выдернутых наушников, не потревожил его сладкий сон.
Минуту назад Иванов присел перед постелью парня и начал всматриваться в его лицо. В уютной полумгле Данила казался красивее, милее и отчего-то более хрупким, чем при дневном свете. Его тонкая шея, выглядящая болезненно бледной в освещении белой лампы, была выставлена напоказ из-за раскрытой позы, которую приняло расслабленное тело.
И почему-то сейчас картина спящего друга казалась до безобразия трогательной, а в совокупности с тем фактом, что губы парня ещё не познали поцелуев, она заставляла Ваню тупо улыбаться, всматриваясь в подрагивающие во сне ресницы Дани.
Спящим, он был совсем другим. Без этой приторной идеальности: его причёсанные волосы запутались, верхняя часть пижамы задралась до самого пупка, губы были слегка приоткрыты и поблёскивали от слюны ближе к внутренней стороне. Так… заманчиво?
Чтобы не передумать, Ваня быстро прикасается к устам Иванова, успевая лишь слегка ощутить их тепло и мягкость. Поцелуй выходит слишком коротким, слишком смазанным и слишком поверхностным, чтобы назвать его таковым, но парню хватает и этого, чтобы смущённо закрыть рот ладонью и тихо побежать к своей кровати. На секунду он был предельно близко. Настолько, что можно было почувствовать тёплое дыхание на щеке и гладкость кожи. Так необычно и так замечательно.
В жизни Ивана было много поцелуев. Беспорядочно разные: с одноклассницами и с репетиторшами, с незнакомками и с девушками, которых он знал с самого раннего детства, даже с парнями в качестве эксперимента. Но ни один из них не был похож на этот. Ване не приходилось целовать кого-то тайком, боясь быть раскрытым. По сути, если он заявлял свои права на человека, то делал это громко и на публику, но… с Даней так не хотелось.
Его хотелось обнять. Совсем по-дружески, но с таким теплом, которое нечасто бывает даже у родных братьев. Хотелось поцеловать, но не в щёчку, будто они лучшие подружки с детства, и не так, как целуют понравившихся девушек. С Данилой всё как-то по-особенному, и из-за этих мыслей Ваня хочет наорать на себя или дать пощёчину, но лишь тихо, но вымучено скулит в подушку.
Неужели, он правда сделал это?
Мучимый размышлениями, парень не сразу забывается спокойным сном. А поэтому не высыпается (нет, совсем не потому, что допоздна играл, совсем нет). Поэтому ощущение складывается такое, будто он на минутку закрыл глаза, а когда открыл, Данила настойчиво тряс его плечо, пытаясь разбудить.
Когда Ваня забавно щурится и не реагирует на голос и прикосновения, светловолосый всё понимает. Понимает, что от ночного шутера не так-то просто отделаться, что быть подростком и высыпаться — это совсем не в характере Иванова. Приходится приложить усилие, чтобы поднять это всё ещё забавное сонное тело.
— Вань, отдай, пожалуйста, — вдруг невпопад просит Данила за завтраком, и кареглазый действительно не понимает о чём идёт речь. Парень всматривается в глаза друга, пытаясь понять, в чём дело, но ответа не находит.
— Даня, ты чего? Я из твоего ничего не брал.
— Ладно, как хочешь, — закрывает тему светловолосый, вызывая своим нелогичным поведением целое цунами вопросов в голове другого парня, и главный из них (возможно единственный, если свести все интерпретации в один идеальный вариант): «Какого хуя?»
К обеду, пока идут уроки, непонятный разговор забывается. Даня ведёт себя абсолютно нормально, решает примеры на алгебре, даёт скатывать, получая скупую благодарность и непередаваемый взгляд, задерживающийся на нём всего на секунду, в ответ. Только занудствует на переменах чуть больше обычного, но это можно списать на эти… магнитные бури.
Парни возвращаются домой, как всегда, вместе, приветствуя мам, сидящих за столом, и сразу уходят в общую комнату. Данила — чтобы переодеться и сесть за домашнее задание, Ваня же собирался просто рухнуть на свою мягкую постель и расслабиться, может быть, поделать ещё разную ненужную фигню (посмотреть, как переодевается братец, к примеру).
Сегодня они сидят на удивление тихо, никто не роняет и слова, чтобы завязать разговор и разбавить почему-то уютную для обоих тишину. Даня заканчивает с уроками и сразу же перебирается на свою кровать с очередной книгой из библиотеки папы Антона и с тёплым одеялом. Он зачитывается строками, смотря на текст с неподдельным любопытством, не видя, как его таким же взглядом изучают глаза парня, разместившегося напротив. Но в следующую секунду Иван сомневается, что остался незамеченным, когда Данила резко отрывается от книжки и спрашивает:
— Так ты собираешься возвращать, или мне продумывать план мести? — и говорит так тихо и искренне, что хочется отдать этому мальчику не только то, чего он требует, но и своё сердце, душу и жизнь. Тем не менее, вместо этого Ваня хмурится непонимающе, мгновенно вспоминая утренний разговор.
— Дань, я же говорил тебе, я понятия не имею, о чем…
— Ладно, я понял, — перебивает его обычно вежливый парень, и Иванов ловит. Себя — на мысли, что он сейчас многим бы пожертвовал, чтобы узнать, что творится в светлой кудрявой голове; пронзительный Данин взгляд — на собственном лице. Всё, что происходит в данный момент, случилось не просто так, не потому что его сосед по комнате хотел подшутить в своей странноватой манере. Данила намекает на что-то, но не хочет говорить прямо. Ваня надеется на это.
— Будь добр объяснить, потому что я правда не имею никакого ебанного понятия, о чем ты говоришь, — парень пытается повторить мягкую мамину манеру разговаривать, когда она видит, что у её мальчика какие-то проблемы, но всё равно срывается на мат в конце, разрушая хрупкую нежность, которая ещё слышалась в начале.
— Вань, я об украденном. Либо верни, скажи, что это не считается, либо сделай всё нормально, — пытается прояснить ситуацию Даня, но видя в чужих глазах выражение, появляющееся при слове «сатисфакция**», собирает всю смелость в кулак и говорит это, — Я про поцелуй говорю. Ты поцеловал меня.
В этот момент Иван переживает многое. Он пугается до смерти, чувствует, как по телу пробегается толпа мурашек, пробирает от затылка до копчика холодной волной страха и ещё чего-то смутно напоминающее удовольствие от воспоминаний о произошедшем. Он старается держать лицо невозмутимым, но какая к черту невозмутимость, когда Даня даже не смотрит на него — спрятался, отвернулся.
Ваня даже толком не понимает, что ему сказали перед этим. В голове обсессией мелькает: «Ты обосрался. Тебя спалили, придурок. Он с самого утра всё знал». Радовал только факт того, что кости все целы и лицо не в гематомах.
Не задумываясь над своими действиями, Иван кладёт одну руку на плечо друга, а другой придерживает подбородок. И почему-то от таких незамысловатых манипуляций в животе сворачивается тугой клубок. Он пульсирует и взрывается, опаляя теплом солнечное сплетение, щёки, даже кончики ушей, стоит только податься навстречу таким манящим губам.
Ваня действует резко, быстро, чтобы без сожалений, пытается насытиться чужими устами, если это их последний раз. Мягкие прикосновения быстро сменяются настойчивостью и заходят дальше, стоит только Даниле податься навстречу. Тело парня в руках однофамильца плавится, словно влажная глина из мастерской мамы Полины, хоть причудливый горшок из него лепи. Только губы от этого краснеют и припухают немного.
Иванов пусть и настойчив, но в какой-то момент понимает, что ему позволено всё, что только в его силах сделать первый настоящий Данин поцелуй идеальным, как в какой-то дешевой романтической мелодраме. Он обхватывает лицо светловолосого обеими ладонями, ласково гладит скулу и хочет завыть от того, как доверчиво льнёт к руке парень. Они целуются долго, мягко вылизывая губы друг друга, прикасаясь языками и чувствуя влажное, мягкое и до безумия приятное тепло, от которого Данила слегка — едва слышно — постанывает.
Тонкие кисти светловолосого лежат на плечах, но одна сразу же перемещается на затылок, вплетается в вороные кудри фалангами пальцев и легко, почти ненавязчиво, массирует, принося с собой восхитительное удовольствие. Губы Вани такие сладкие, словно он постоянно таскает с собой леденцы, их хочется пробовать на вкус снова и снова, и так до тех пор, пока перед глазами не засияют звёзды, пока будут силы оставаться в сознании.
Даня думает, что это определённо стоило целой ночи, проведённой в раздумьях, что делать дальше. Этого определённо стоили руки Вани, одна из которых поглаживала талию, а другая ласкала бедро, стоил и этот чуть диковатый и жадный напор, стоило это невероятное ощущение факта, что его хотели. Хотели по-настоящему, до крепкого стояка, до несдержанных покусываний и воя.
Свою эрекцию Даня не прятал, более того, сам с тихим стоном толкнулся в ладонь, которая так естественно легла на его пах. Прикосновение приятное настолько, что моментально захотелось большего. И оно пришло со звуком расстёгиваемой ширинки, со спущенным бельём и с тёплой кожей на горячем члене.
Честно, Ваня не знал, что он должен делать, но руки его двигались так уверенно, будто он мастурбирует себе. Привычное ощущение члена в ладони сбивало с толку, потому что… оно же не должно быть так? Так обычно, так нормально, так естественно, что от дрочки кому-то хотелось кончить самому.
Даня сидит на кровати опираясь на левую руку, правой же крепко сжимая плечо Ивана. Его нижняя губа прикушена чуть ли не до крови, но боль совсем не чувствуется из-за волн всепоглощающего удовольствия, которое способно подарить такое привычное рукоблудие. Данила не старается сдерживать стоны, когда большой палец обводит головку, щекочет уретру, и рука продолжает двигаться в комфортном для обоих ритме. Парень чувствует, что оргазм уже близок, но не собирается отстранять брата от себя, только шепчет на выдохе:
— Ва-ань, — имя рассеивается в очередном сладком стоне, но Иванов различает его, сходя с ума от звучания, — я сейчас…
Данила не успевает договорить перед тем, как волна оргазма накроет его, заставляя несдержанно проскулить на одной ноте и повалиться на кровать от внезапно накатившей усталости. Он запоздало думает, что надо было помочь Ване с его возбуждением, но понимает, что уже нет ни сил, ни необходимости, ведь от вида кончающего брата, темноволосый пришёл к разрядке сам, даже не прикасаясь к себе.
И зрелище того, как Иванов облизывает свои пальцы, запачканные в его — Данином — семени, заставляет светловолосого встрепенуться и почувствовать предчувствие нового возбуждения, не слабее, чем первое.
Первый раунд прошёл удачно, второй будет ещё лучше.