Солнце

Вздох. Солнце не выходило из-за туч вот уже третью неделю, навевая на и без того апатичное состояние тоску. Серый бетон многоэтажек, местами раздробленный асфальт, лужи, и всё дожди, дожди, дожди…

Очередной щелчок ручкой. Шуичи вновь переводит равнодушный взгляд на окно, по которому своеобразную мелодию барабанили капли, то затихая, то принимаясь за старое с новой силой. Это уже начинало по-настоящему надоедать.

Парень поставил локти на стол, сцепив ладони, и уставше облокотился о них головой. Перед глазами пятнами начинали причудливо плясать тригонометрические функции, исторические даты, забытая на задворках сознания информация о чём-то странном, о ком-то интересном...

С каждым годом становилось тяжелее даже дышать этим ненавистным спёртым воздухом, неприятным было и чувство ощущения себя птицей, загнанной в душную клетку. Постоянно кому-то должен, всегда что-то нужно… Нужно кому? Себе ли?

Возможно, в глубине души он завидовал. Завидовал чужой свободе, способностям и чьей-то любви и искренне ненавидел себя за это.

Воспалённое сознание мыслить трезво отказывалось, и, приложившись головой о тёмное дерево, Шуичи, с силой сжав челюсть, наконец, поднялся. Наспех надетое пальто, громкий хлопок дверью и, наконец, мнимая, пропахшая насквозь за эти вечные недели озоном свобода.

Когда Сайхара быстрыми шагами двигался по пути куда угодно, лишь бы дальше от давящего стенами дома, его сбил, уронив аккурат в лужу, хохочущий мальчишка; кошками на сердце что-то заскреблось при одном только его виде.

Протянув руки и обнажив в улыбке щербинку между зубов, мальчик, наверное, вполне мог провернуть аферу на раз-два. Но, столкнувшись с взглядом прищуренных фиолетовых глаз, Шуичи помощь всё же принял.

Как выяснилось мгновением спустя, низкорослого мальчика, всё норовившего жонглировать пустыми бутылками из-под сладкой газировки, звали Кокичи. Кокичи Ома. И его абсурдный сюрреализм среди серости, окружившей Шуичи со всех сторон, смягчал заходящееся безнадёжностью сердце.

Однажды, после встречи кого-то с кем-то родилось недоверие, вянущее день за днём, ложь за ложью, и сменилось прирученным, пригретым у груди солнцем.

На этот раз солнце с робостью залило мягким, почти погасшим светом детскую площадку. В приятную привычку уже входили эти неизменные качели с потрескавшимся лаковым покрытием, дышавшая на ладан песочница и очаровательный лжец с ногами, усеянными сплошь вместо звёзд синяками и ссадинами.

Шуичи прикрыл глаза, слушая высокий, сипловатый, ставший родным голос. О будущем думать не хотелось, хотелось взять в руки это беспечное лицо и говорить какую-то нежную чушь под заливавшийся тысячами ручьёв хохот. И о надеждах думать не хотелось. Было ли на что надеяться?

Казалось, пёстрых и чудаковатых пластырей на руках у Кокичи с каждым днём становилось всё больше, а надежд у Шуичи всё меньше. Мерк ли мальчик вместе с ним? Сайхара не знал. Предполагать боялся. Лишь пытался, всхлипывая горькими слезами и зацеловывая бледные израненные руки, оттянуть и себя, и его от гнетущей пропасти.

Солнце тяжело заваливалось за горизонт, освещая сцепленные руки и лицо напротив. Мальчик, так любивший лгать, всхлипывая, снимал груз с плеч, что-то лепеча о чём-то таком болезненном, что втыкалось в горло тысячью иголок.

-- Ох, и Сайхара-чан..

-- Что такое?

-- Ты когда-нибудь думал, что этот мир ненастоящий?

Кокичи поднял остекленевшие от слёз глаза, растягивая тонкие, искусанные губы в болезненную улыбку.

Вздох. Убийственная реальность, где его солнце погасло, накрыла потоком ледяной воды.