прорубь

у сатору губы — хрустальная крошка, скрипят на зубах, режут дёсна. сугуру не боится — ничего, кроме него, ходившего мальчиком в белых чулочках в церковный хор, теперь дьяволом залезшего в глотку, пытаясь достать до дна.

сугуру ему не позволит.

сердце сугуру забронировано: расчётами невест, долгом шамана, его собственной философией. для годжо сатору с длинными тонкими пальцами там места не найдётся, хоть сложись он в три погибели, детской задачкой по логике.

разум сугуру атрофирован: порошащей за окном сакурой, порочащим свою честь наследником древней фамилии. сатору не мёрзнет в комнате гето, но в нулевую температуру ему холодно, тошнит, мигрени кусают за веки морозным током. у сатору бледные худые коленки, худые локти, и сугуру сдаётся иррациональности, потому что полюбить такого — полюбить годжо сатору всё равно что подарить свою душу дьяволу. пропасть.

сатору вздрагивает во сне, стоит удариться в стекло ветру. царапает левое плечо, наутро просыпаясь с бусинами роз под ногтями. сугуру, переплетая терновым венцом пальцы, держит его за руку и надеется, что мир — их двоих за дураков, облегчая участь. сугуру сторожит чужой сон до самого рассвета, падая в чернильную паутину век, как только солнце цепляет холодным языком горизонт.

у сатору язык горячий.

у сатору холодные пальцы.

сугуру ловит его в своём сне на грани реальности, чёрно-белый кинофильм, сын божий. у сатору ангельские глаза и дьявольская улыбка, ангельская невинность и дьявольский порок, безграничность, бесконечность момента — сугуру его ловит, ладонями к ладоням, спиной к смятой рассветной постели, растворяясь в прикосновениях кожи к коже. вседозволенность и открытость чуть слышно хлопают форточкой где-то в конце сонного коридора.

нырять в ледяную прорубь всегда жарко, потому что в крови адреналин от того, что кто-то из учителей увидит. нырять одному — будто театр одного актёра. нырять вдвоём — будто тонете, некому помочь и вытащить.

сатору смотрит на него сверху вниз.

сатору жмурит глаза, разбивая осколки проруби ледяным мечом шёпота. когда он топит вздох в прихожей своёй груди, его линия челюсти напоминает сугуру береговую. лестница трахеи — рябь.

сатору засыпает снова, медленно опуская отяжелевшие веки, укладывая шею на сырую простынь, цепляется нечётким взглядом за буй нечёткого образа. сугуру не спит не потому что охраняет его сон.