Руки ползут по телу, и кажется, что их не две вовсе, а много больше – что его стремятся объять, оплести, будто щупальцами из черных лент дыма. Разумовский скулит и рвется из смирительной рубашки, но каждый раз, как дурак в молитве, бьется лбом об пол, чувствуя, как слюна капает и путается в длинных волосах, как закатываются глаза. Сжавшимся в ужасе комочком рационального мышления он сознает – черные руки существуют только в его разуме.
Только птичьи когти все равно взрезают кожу, окропляя белоснежность одежды багряными каплями, заставляют прикусывать губы и задерживать дыхание, дабы не позволить крику вырваться наружу. Ничего этого нет – но чувствуется наживую. Из ран прорезаются пеньки, разворачиваются в перья, черные, нефтяные да с радужным отливом в тусклом свете луны.
«Прекрати, пожалуйста, прекрати», - шепчет Сергей, а в ответ из-за плеча только жаркое дыхание опаляет, слетевши с тонких – его собственных – губ. Смеется, прикусывает остро кромку, вылизывает за ухом – до мурашек по коже. Ладони, покрытые мягкими перьями, скользят по животу к паху. Разумовский вжимается в пол щекой, распахивает рот для поверхностного вдоха, и сначала думает, что горло сжимает от несдержанных слез. Но это его-не-его пальцы пережимают шею, останавливая дыхание и кровоток, и в ушах шумит и режет и звенит, и опахала маленьких перышек касаются шелково самой чувствительной кожи.
Подушечки пальцев бархатно ласкают головку, обводят контуры вен собственнически – до всхлипов, до хныканья. Колени трутся о твердый пол, сбиваются в синяки – на утреннем осмотре врач снова заметит, снова спросит. «Я тебя сотворил», - думает вслух Разумовский. – «Если я постараюсь, ты исчезнешь». Но лишь отчетливее оседает сажа в легких, лишь сильнее ощущается на языке металлический привкус, лишь сильнее сжимается на члене темная ладонь. И все громче – шорох перьев и шум прибоя. Сергея выкручивает судорогой, будто каждая мышца - из резины натянутой, насаженной на крюки – да отпущенной. Как удар после долгого падения, выбивающий дух.
«Молчи», - умоляет сам себя он. – «Молчи, не провоцируй». Разговоры с собой (с ним) бесполезны. Разумовский сквозь завесь волос и решетку смотрит на монетную полноту луны, смаргивает слезы, застлавшие глаза пеленою, и вспоминает, как вторая его часть притворялась Олегом. Вспоминает мягкие поцелуи и трепетные ласки.
«Нет больше твоего Олега», - шепчет осязаемая дымка, развеиваясь прежде, чем в коридоре включится свет, а надсмотрщик обнаружит Сергея забившимся в угол комнаты.
02.04.2021