Как высоко вздымаются знамёна, прежде распятые на алтарях праведности у подножия Железного трона. Как низко преклоняются грешники, вымаливая благодать небес у верховной септы.
Здесь календарей не ведут — вечность спелая жара, как адский легион на величавых островах. Переливаются ярким пламенем золотые колокола, в мрачную пору являя на ветру грустную песнь. Сейчас лишь тишина, звенящая молебным шёпотом в высший час самого длинного дня. Истекают терпким соком наливные плоды, разложенные по золотым блюдам. Закипает в бокалах вино.
Прутья железной короны, обвитые раскалёнными золотыми нитями, ярко блестят, ослепляя замысловатым нимбом. Тяжесть благородных металлов давит грузом грехов чужого дома, внезапно ставшего родным. Юный принц — гость из далёкого пустынного края — мальчик, избранный богами для смертельной участи. Он — спелый дорнийский плод, лучший в своём доме — сорван для королевских утех, прикрытых маской зверя. Ему мерещится рык льва, изгнанного с королевского двора в темницу заточенья. Слащавые речи наследного короля льются терпким ядом. Такие слышал он сто лет назад: на деле — в зимней богороще, до первых зачатков весны. «Ланнистеры всегда платят свои долги». И коронованный благодетель легко касается чужой руки, усмешкой занимая спешность. «Доживи до этой ночи — я отплачу тебе сполна».
Титанические муки в опоясании железных оков не сравнить с честивыми приветствиями всех покорных слуг. Новоявленный фаворит королевства смиренно улыбается на поклоны голытьбы, про себя выплёскивая яд по венам к чужой ладони, крепко сжимающей его собственную. «Тише, мой мальчик». Король Минхён — первый из рода Ланнистеров, названный Марком Укротителем — воплощение семейной реликвии наяву. Воистину лев, по наитию избравший волю небес. Ему бы в доспехах золотых сверкать, но песчаным ветром бури сломлен. Принц Донхёк — звезда дорнийских змей — младший из рода Мартеллов, названный Хэчаном Солнечным. Лишён природного яда семейного таинства и отдан в благородный плен брака ненасытному льву, наделённому короной. «Таков наш удел».
Солнце молчаливо скрывается в водах Королевской Гавани, последними лучами скрывая отбывший в Дорн корабль. Всё. Похоронен путь домой. Донхёк вздыхает совсем несмело, боясь привлечь внимание избранного. Его смуглая кожа становится ещё темнее, не освещаемая переливами солнца. Он крепко, совсем до побелевших костяшек, вцепляется руками в балконные поручни, будто бы земля грозится уйти из-под ног. Но никто не наступает сзади — лишь молча ждут последний заход в спальные покои. Минхён расслаблен, в кои-то веки свободно выдыхая, не боясь чужих упрёков. Корона всё ещё венчает его златокудрые волосы, а бархатные одежды неприятно липнут к телу после долгого жаркого дня. Он ждёт, терпеливо прикрыв глаза на мгновение, представляя юную дорнийскую звезду в тайном свете, без семейных прикрас. И сотни змей перед глазами накалываются тяжёлым мечом.
Отзвенел вечерний дозор, являя под покровом звёздного неба благословенную тишину. Лишь несмелый ветер с моря несёт песчаный буран, утопая в острых скалах побережья. Жара не отступает. И душно не от солнечного ада на земле, а от грешных, справедливых помыслов до рассветного часа. Донхёку трепетно внутри, пуская ток по венам. Он не спеша оборачивается, ступая босыми ногами по мраморной прохладе пола. Минхён прислушивается к его несмелым шагам, явлённых мрачным ветром повиновения. Судьбы не избежать, шаг в пропасть сделан.
Соприкасаются нерешительностью, избегая обоюдных взглядов. Минхён наблюдает, как гаснут свечи под ладонями Донхёка, и тянет величавую ухмылку, едва сверкая белоснежностью в тени. Он лев, он драгоценный лев, загнанный в змеиную обитель. Донхёк ступает ещё ближе, звеня медными браслетами, и ищет тайный ход к неприступной крепости короны. Как змея забредает в песчаную бучу, за которой притаился лев. В одном неправы боги — смертелен исход соития двух разных королей. Напьются друг другом сполна.
Инстинкты на тонком уровне — первым никто не решается напасть. Иначе не случится; как терпко ожидание в охоте, как сладко искушение добычи. Донхёк просчитывается в отвлекающем манёвре — Минхён касается его руки, потянувшейся к мечу у стены. Это битва не на бегство, равное верной смерти. Из ада дороги нет. Гореть теперь дотла.
Обмениваются колкими взглядами, прежде чем Минхён ловит чужое падение ниц. Донхёк склоняет голову, ожидая смертного часа, но почести отдаться льву не избежать. Прохлада рук Минхёна на миг опьяняет, но после — вновь горячий омут воздуха.
— Посмотри на меня.
Донхёк не решается — ему боязно смотреть в глаза палача. Но Минхён не убийца — всего лишь равноценный игрок престола, втянувший в это пламя Донхёка.
— Я не причиню тебе вреда.
Как сладко звучит его ложь, протянутая нитями до самых кончиков пальцев, едва касающихся лица дорнийского принца. Донхёк поднимает голову, читая лишь по губам ранее пролитые горечью слова: «я отплачу тебе сполна».
— Тогда позволишь умереть без боли?
Донхёк пускает ход не конём, а величавой змеёй по тайным закоулкам дворца. Минхён хрипло смеётся, но смех его — всего лишь скрежет, обрамляющий нападение цепкими когтями. Как пушинку, поднимает Донхёка, крепко сжимая одежды, и бросает на шелка, нависая грозным дьяволом.
— В этих покоях ещё никто не умирал. И я не позволю тебе опорочить нашу семью. Твоя кровь теперь моя, мальчик. И мой долг — испивать её до дна.
Падает корона, скатываясь гулкими ударами по коврам. В глазах Минхёна — огонь, а губы горят искусанным трепетом ожидания. Донхёк чувствует его, чувствует, как долго Минхён ждал этого часа — с той самой зимы в богороще, искушённой несмелым поцелуем. Спустя сто лет — в день длинного лета — они обвенчаны волей Семи богов и грешно скрыться от их кары, не любодействуя во сласть.
Губы на губах ласкают кожу трением, подогревают таинство наступления ночи. Минхён отстраняется, замечая не испуг, а готовность в чужих глазах. «Мы на равных условиях». Но Донхёк держится кремнем, отворачиваясь при поцелуях ниже — там, где начинается нежность кожи, лишь однажды тронутой ярким солнцем в купаниях при посвящении. Донхёк читаемый, как открытая книга священного писания, и Минхён открывает первый Завет, вдыхая аромат девственности дорнийских прикрас.
Белоснежное на смуглом — как снег и кровь, сплетённые в дикой битве между гордостью и подчинением. Донхёк сдаётся в последнем акте, когда холодные пальцы Минхёна разрезают его под рёбрами шершавыми подушечками, после — целуя, будто выпивая сладкий мёд. Одежды сброшены в молчаливых жестах, терпко пахнет усталость за день. Донхёк чувствует себя свободно, слегка ёрзая на прохладных шелках и кутаясь в невесомые объятия Минхёна. А королю и приторно от дешёвых угод — он ловит несмелые, тихие стоны и метит печатью-клеймом невинную кожу.
Но яд вкусить им, всё же, удалось. Когда на подступах к заветному табу сломались последние преграды, змея внутри Донхёка пробудилась хитрым гневом. Ужален лев, вмиг перевёрнутый в верховной роли. Минхён смотрит на возбуждённого принца снизу вверх, позволяя себе крепко держать мальчишеские бёдра. А Донхёк играет. Играет так, как никогда прежде. Ходит по лезвию клинка, не боясь пасть головой, позже возвысившись на копье у дворца. Донхёк позволяет Минхёну всё то, что им велено небесами. Лишь контролем жалит попеременно, лаская слух неистовой сладостью стонов из вымученных в поцелуях губ.
Они горели друг в друге до рассвета, предаваясь искушению выбранной судьбы, и звёзды смотрели на них, как глаза богов.