Бессонница

В три утра спать должен даже босс мафии. Но Дазай не спит – стоит у окна, прислонившись к холодной поверхности лбом, и смотрит на простирающийся внизу город. С такой высоты мало что видно: здания вдалеке, часть порта, где сейчас никто не снует. Рабочий день – рабочая ночь – мафии начнется через несколько часов, а до тех пор одна часть работников готовится закончить смену, а другая еще досыпает свои положенные минуты отдыха. В отличие от не спящего уже вторые сутки Дазая, бесцельно смотрящего на огни города, темное небо, на котором совсем не видно звезд. В Чаше, не избалованной благами цивилизации, он любил наблюдать за бледными точками наверху, пока Мори не подобрал его словно щенка или котенка.

Давно Дазай не навещал его. С тех пор, как стал боссом.

Гордость скулит раненым зверем, что он, вообще-то, взрослый мальчик и сам обязан разбираться со всеми проблемами, в том числе лично заваренными, но еще больше хочется спрятаться под чужим халатом и скинуть решение всех бед на чужие же плечи. Почувствовать себя относительно нормальным человеком, раз в этой вселенной все уже пошло наперекосяк. Снова.

Дазай не забывает, какому именно миру принадлежал изначально, но иногда в голове всего на секунду мелькает, что его место больше здесь, чем там.

На его плечах ни плаща, ни пиджака, но все равно что-то давит, заставляя сутулиться, портить вид идеальной осанки. Пока никто не видит, можно позволить себе проявить небольшую слабость и стянуть опостылевшие маски, вросшие в кожу так, что легко забыть, где проходит их край. Грехи ли его жизни во всех вселенных грызут мозг, собственные ли мысли – он не знает. Воспоминания иногда сливаются, невозможно различить их друг от друга, раскидать по ящикам с названиями, дающими понять: здесь «Дазай Осаму работает в Вооруженном Детективном Агентстве и пытается стать хорошим человеком», а здесь «Дазай Осаму сел на кровавый трон Портовой мафии и, откровенно говоря, заебался». Ящиков, правда, на все эти знания не хватит.

Он ведь, по идее, должен быть рад, что Одасаку жив и счастлив. Да, они не знакомы, но так лучше, намного лучше.

Я теряю все, к чему привязываюсь. И пора бы уже это запомнить, вдолбить себе в голову, чтобы ничего не могло стереть эти слова из его памяти. Дазай терял всех, кого знает, в разных вселенных, при разных обстоятельствах, но факт остается фактом: Смерть, стоящая за спиной, забирает кого угодно, кроме него самого. Хотя нет, один раз удалось побывать в ледяных объятиях ее костлявого Величества лично, но даже оттуда его умудрились вытащить. Повезло и не повезло, что Акико была рядом, а ее способность сработала.

Дазай помнит звук того выстрела, после которого Ода умер у него на руках. Иногда он просыпается посреди ночи с фантомным ощущением крови, сохнущей и стягивающей кожу на руках. Он помнит, как не смог вытащить Ацуши из приюта, и тот умер еще до их встречи. Как Акутагава упал замертво на одной из перестрелок. 

Как пузырилась кровь на губах Чуи, потому что Дазай к нему не успел.

Безысходность и беспомощность тогда так сдавливали глотку, что на секунду показалось, будто он удавится от одних эмоций.

Кулаки несколько раз опускаются на пуленепробиваемое стекло с глухим стуком, а он судорожно вдыхает, срывая бесполезные бинты с головы и отбрасывая их подальше от себя. В ушах стоит приглушенный звон; за спиной открывается дверь, но он не оборачивается, зная, что только один человек всегда и везде может беспрепятственно зайти к нему.

Звук и так тихих шагов Чуи поглощается толстым ковром, пережившим не одну химчистку от крови и грязи. Временами Дазай сравнивает себя с ним: такой же чистый внешне, но с глубоко впитавшейся чернотой криминального мира, повидавший больше всех остальных и неспособный сказать об этом и слова.

– Ты опять входишь к боссу, как к себе домой, Чуя-кун? – с фальшивой усмешкой тянет Дазай, позволяя рукам повиснуть вдоль тела, и отлипает от окна, поворачиваясь к своему почти ночному гостю, губы непроизвольно растягиваются в измученной улыбке. Что бы ни было, Чую он всегда рад видеть. – Совсем не уважаешь меня.

Чуя предсказуемо не верит его клоунаде, подходит вплотную и притягивает за воротник рубашки, заставляя ткнуться лбом уже в сгиб своей шеи. Это не первый раз. И ни разу они не поговорили насчет происходящего. Дазай не хочет; Чуя, мысленное спасибо ему, просто не лезет в душу.

– Выебывайся перед подчиненными, а не передо мной, – Накахара слабо бьет ладонью по чужому плечу, слыша тихий смешок, слегка морщит нос, потому что темные волосы щекочут. Он просто убирает их Дазаю за ухо, по краю которого проводит кончиками пальцев, ведет ими дальше, на шею, плотно обмотанную марлей. Свежей, судя по еще не выветрившемуся запаху.

Этот удар даже близко не стоит к настоящей силе Чуи, и Дазай кривит рот в усмешке. Нежничает. Приходит к нему ночью, молчит, давая возможность привести перемешавшиеся мысли в порядок и устаканить измученный столькими вариациями существования разум. Дазай вряд ли когда-то скажет об этом вслух, но он правда благодарен.

– Бурбон?

– Опять? – Чуя фыркает куда-то на ухо, поворачивает голову, и Дазай клянется, что может почувствовать, как чужие губы растянулись в незаметной для посторонних глаз улыбке. – Ты скоро все свои запасы вылакаешь, ты в курсе?

Дазай дергает плечом, не считая необходимым отвечать. Распитие хорошего алкоголя в компании Чуи кажется одним из приемлемых способов провести с ним время и при этом не спровоцировать вспышку чужого гнева. Два бокала, один диван на двоих и вид ночного города за окном – привычные сопровождающие их маленьких перемирий.

– Я не думал, что ты придешь, – бормочет он, на самом деле ни капли не жалея о сцене перед Ацуши. Глупый Чуя, который должен об этом знать, все равно явился к нему, как верный пес.

– Поверь, я очень хотел провести этот вечер в компании самого себя, но ты же постоянно какую-то хрень творишь, стоит оставить тебя одного, – чужое дыхание щекочет кожу, Дазай морщится и ворчит под звуки приглушенного смеха. Чуе слишком нравится тыкать его в ответ за шутки и выставление в глупом виде, но ребячливая месть вызывает лишь странное тепло в груди.

Он, наверное, будет скучать по этому ощущению, когда окажется в своем изначальном мире, выбросится из этого, как использованная, бесполезная шестеренка, которая свое отработала и может отправляться на переработку или в утиль. Новая вселенная проживет без него: место босса займет Чуя, бесконечно верный организации; Ацуши и Кека устроятся в Агентстве, а Ода наконец напишет свою книгу. Или целую серию.

– Ты опять думаешь о какой-то хуйне? – устало вздыхает Чуя, заставляя его отстраниться, берет лицо в ладони и всматривается. Как мысли читает, и это всегда вызывает у Дазая вспышку чистого невинного любопытства – возможно ли.

– С чего ты взял? Может, я думаю о работе, – он не спешит выпрямляться и избавляться от хватки теплых даже через перчатки рук. Чужие прикосновения в любом их проявлении – его маленькая слабость. В том числе удары: они, как знаки внимания и того, что Накахаре не все равно, заставляют улыбнуться.

– Я знаю, как ты выглядишь, когда думаешь о работе, – раздраженно цыкнув и закатив глаза, Чуя слабо хлопает его по щеке. – И сейчас в твоей голове явно не она.

– Так хорошо меня изучил, а? – в излюбленной манере тянет Дазай, хотя в голосе не звучит и половина обычной насмешки над чужими словами. Странно признавать, но из всех людей, достаточно близко к нему подбиравшихся, Чуя видел его в большем количестве состояний и может спокойно целую памятку по обращению составить. Дазай так и видит текст с «этот вид значит, что он по-настоящему работает, а этот – вы пожалеете, что оказались рядом и не успели убраться куда подальше».

Иногда хочется получить инструкцию к самому себе, но никто ее никак не создаст.

– Для человека, который хочет меня убить, Чуя очень подозрительно себя ведет. Осторожней, еще немного, и я решу, что небезразличен тебе, – бормотание получается слишком мягким, не таким, как планировал сделать Дазай, но отмотать время назад уже нельзя. Хорошая была бы способность на самом деле, он когда-то даже мечтал иметь что-то подобное вместо Исповеди.

А потом появился Чуя и перевернул его жизнь с ног на голову.

– Твое время еще не пришло, придурочный босс, и я не собираюсь лишать организацию головы, когда нам некого поставить взамен.

– Некого? – недоуменно бормочет Дазай. Странное выражение чужого лица занимает намного меньше внимания, чем, что он позже поймет, стоило бы уделить. Куда больше волнуют произнесенные слова. Ставка на личность следующего главы была сделана им на свою правую руку, заместителя, когда-то официально напарника. Человека, который при всей нелюбви умудрялся волноваться о нем на поле боя, делил одну бутылку спиртного на двоих в особо дерьмовые ночи и давал в самолете свои наипротивнейшие кислые конфеты, чтобы уши не закладывало.

Дазай всегда ставил на Чую, как на наиболее стабильную и любимую фигуру в своих играх, и на этот раз надеялся, что тот подхватит его волну, но, видимо, ошибся. 

Сам факт расхождения во мнениях был не нов, но чтобы Чуя – наиболее амбициозный в их дуэте, всегда стремящийся вперед Чуя был доволен только вторым местом, ломало Дазаю целостность картины последних планов. В этом мире или всей жизни – он пока не понял, но зависнуть успел.

– А как же ты? – без тайных умыслов интересуется он, но, судя по чужому лицу, в его честность не верят, хоть и вслух об этом не говорят. Он бы себе тоже не поверил на самом деле.

– Я хорош как исполнитель, – Чуя качает головой, криво усмехается и смотрит так, словно услышал несусветную глупость. – Босс должен иметь другие качества.

– Не глупи. Ты бы справился с этой ролью, – говорить комплименты открыто, без язвительной реплики вдогонку непривычно; Дазай только смотрит не в глаза, а на подбородок. И ткань у чужого галстука интересно в свете настольной лампы, ответственной за возможность видеть что-либо в кабинете, блестит. Жаль, его вряд ли воспримут всерьез, если эти слова обернуть как что-то для всех известное. Проблем с самооценкой у Чуи он никогда не замечал, их было больше с определением человечности, однако каждый раз, стоит ему вскользь отдать чужим мозгам должное, становился чертовски неловким.

– Вопрос в том, а хочу ли я с ней справляться, – Дазай выскальзывает из своих мыслей и растерянно моргает. Какая-то маленькая его часть начинает понемногу сомневаться в правильности плана.

И с одной стороны, эта самая правильность редко вообще мелькала в его действиях, место было только расчёту да холодной логике, а с другой – мнение Чуи сложно не учитывать. Тот часто умудряется внести коррективы, если ему что-то не нравится, одна лишь неизбежность Порчи вынуждает делать, что сказано. Порча, впрочем, должна стоять в отдельной категории дерьмовости ситуации.

– Ты когда спал в последний раз? – Чуя снова вытаскивает его в реальность, раздраженно и как-то устало хмурится и не дает себя перебить. – Я несколько минут пытаюсь до тебя достучаться. Буквально.

И с этими словами он бьет Дазая по плечу; по слабой боли можно понять, что происходило это действительно долго.

Подобные «короткие замыкания» случались в изначальном мире, но чем чаще приходилось менять реальность под себя, тем больше Дазай зависал. Это напрягало, однако не останавливало его от создания лучшей версии реальности. Даже если существовать потом она будет без него.

– У босса не может быть много времени на отдых, – Дазай потягивается: спина привычно ноет, что-то где-то громко хрустит в почти мертвой тишине кабинета, отчего Чуя обзывает его развалиной и сетует на ставшую более дерьмовой физическую форму. Спаррингов у них давно не было, а на полевой работе он последний раз был несколько лет назад.

Дазай никогда бы не подумал, что будет скучать по дракам с Чуей, но вот он здесь.

– Хотя отдохнуть нам обоим не помешает, – невнятно говорит он, потирая не скрытый бинтами глаз, убирает руки в карманы. Бурбон, видимо, останется нетронутым до следующего раза. – К тебе или ко мне?

Оставаться в одиночестве сегодня ночью не хочется, хочется притвориться, что все хорошо. Иначе он шагнет из окна намного раньше, чем планировал.

– Ко мне. У тебя наверняка опять нихрена в холодильнике нет и слой пыли толщиной с твое эго, – фыркает Чуя и разворачивается, чтобы уйти первым. Дазай провожает его взглядом, пока дверь не захлопнется, а затем устало вздыхает, отправляясь прибираться на столе перед уходом. С удовольствием бы оставил их так, но держать документы в порядке намного удобнее, не надо искать что и куда кинул.

Видит бог, как он хочет устроить анархию в документации, только чтобы насолить Чуе и после смерти. Единственная жалость – реакцию на свою выходку увидеть уже не получится, можно лишь догадываться о ней, основываясь на знании чужого характера.

Чуя ждет внизу, у самого выхода из штаба. Сидит в одной из своих невообразимо дорогих красавиц, в которых Дазай разбирается с трудом, и курит. Залипательно так, горячо. Дазаю ни капли не совестно, что он сегодня растрепал чужие нервы до необходимости взяться за пачку.

Машина, кстати, красная и стоимостью, наверное, в две его зарплаты. В том смысле, что в две зарплаты босса, а не его правой руки. Чуя, впрочем, и будучи простым исполнителем не жалел денег на дорогие вещи, будь то автомобили, мотоциклы или одежда. От одних брюк за восемьдесят тысяч йен у кого-нибудь бы дернулся глаз, но Дазай со своим костюмом в еще большую сумму предпочитает молчать.

Пиджак и плащ он кидает назад, сползает по сиденью вниз, пока колени не начинают упираться в приборную панель. Чуя как будто из принципа машины подбирает такие, куда никто крупнее него не помещается. Правда, последний комментарий на тему чужой маленькости едва не закончился выбитой из сустава челюстью, поэтому Дазай держит язык за зубами и слушает радио. Играет не излюбленный Чуей рок, а что-то более спокойное, не бьющее по мозгам – самое то после их любого рабочего дня. Раньше еще в ушах звенело от выстрелов.

Ночная Йокогама красива и удивительно тиха, если выбраться с территории Портовой мафии и прочих жителей криминального подбрюшья города. Воспоминания о том, как он и Чуя шатались по пустым улицам после заданий в поисках ближайшего комбини или, если внешний вид был совсем жутким, автомата с чем-то съестным, до сих пор греют душу.

– У меня нет виски, – напоминает ему Чуя, и остается лишь кивнуть на это. В любой другой день он предложил бы заехать в ближайший бар, но сегодня – сегодня он хочет растянуться на диване в чужой квартире, а еще лучше на кровати и чтобы такой же вымотанный Чуя растянулся рядом. Его присутствие под боком почему-то успокаивает.

– Я могу выпить вина, мне непринципиально. Или вообще без алкоголя обойтись, – бормочет Дазай. Мелькает непрошенная мысль, что алкоголя в его жизни в последнее время было в разы больше, чем относительно нормального сна, длящегося не два часа. Урывками.

О причинах своей бессонницы Дазай догадывается и опять-таки ни хрена для решения проблемы не делает. Нечего там делать – не снотворные же пачками глотать, велик соблазн превысить дозировку, чтобы больше никогда не проснуться.

Мечты, мечты.

Он успевает задремать за время поездки, так что Чуе приходится будить его очередным толчком в плечо. Это, по крайней мере, не вытаскивание из салона за воротник, как в первый раз. Падать с мягкого сиденья на холодный асфальт было, мягко говоря, неприятно, и он жаловался на чужую жестокость весь путь до нужного этажа. Вышвырнуть его из лифта Чуя не мог.

И сейчас не может. Стоит, смотрит в зеркало и растрепавшиеся за день волосы поправляет – у Дазая язык чешется сказать, что он в любом виде хорош. В том числе, когда выглядит чертовски уставшим. У Чуи все равно какой-то огонек горит, которому Дазай тайно завидует. В нем все давно погасло, выгорело, оставив после себя тлеющие угли, все реже и реже вспыхивающие. Назваться мертвым внутри язык не поворачивается, мертвые хотя бы когда-то были живы. Дазай не помнит, всегда ли он был таким пустым. Неспособным нормально чувствовать, поглощающим эмоции других людей, как одна из тех черных дыр, которыми бросается Арахабаки, пока не надоедало.

Пресытился бы он так же Одой, будь их встречи более частыми, а общение тесным?

Состояние, когда эмоции внезапно захлестывают и заставляют едва ли не задыхаться, Дазай искренне ненавидит, потому что справиться с ним в первые же секунды не может. Не без посторонней помощи. Вот и сейчас – хватает ничего не понимающего Чую за рукав и слушает, как лифт поднимается на самый верх с тихим гудением.

Такой медленный подъем – сдохнуть можно.

– Я бы уже истек кровью, если б был ранен, – задумчиво произносит Дазай, желая отвлечь чужое внимание от своего состояния. Есть у Чуи привычка становиться чрезмерно суетливым, хотя он постоянно это отрицает. Ничего против его агрессивной заботы Дазай не имеет, но даже пытаться принимать ее без извечных подъебок неловко. Странно.

– Как хорошо, что у нас есть конспиративные квартиры, – сухо кидает в ответ Чуя, наверняка жалеющий о решении пригласить его к себе. Каждый раз одно и то же, а он никак не научится.

– Ты носишь с собой ключи от каждой из них? – Дазай смеется и, не дождавшись ничего, кроме поджатых губ да упрямо направленного в стену взгляда, наклоняется ближе, почти касается носом чужой щеки. От него не прячутся, но и должного внимания не обращают, показательно игнорируя. – Чуя.

Добиться внятного ответа явно не получится, да он и не старается. Достаточно просто знать, что в случае покушения или неудачного исхода переговоров, или полицейской облавы получится спихнуть тяжкие думы над безопасным местом на чужую голову и не беспокоиться о результате. На Чую он всегда опирается без сомнений, привыкнув к его надежности за многие годы работы бок о бок. В первый год слепо доверяться помогал азарт – посмотреть, насколько далеко Чуя готов зайти, чтобы оправдать доверие, и, если что, ехидно пройтись по неудаче.

Иногда Дазай думал, насколько дерьмовым подростком был. И вряд ли он сильно изменился с тех пор.

После же поворачиваться спиной без раздумий стало привычкой, о которой он ни разу не пожалел. Только радовался в глубине души, что Чуя, несмотря на все стычки между ними, передавал заботу о своей жизни в его руки. Причем не только о Порче речь.

На чужую кухню он проходит, как на свою, и машинально осматривается. Помещение с прошлого визита никак не изменилось: все такое же светлое, необычно просторное для японской квартиры и чистое. Когда только Чуя успевает все мыть с их-то загруженным графиком, не клининговые же службы вызывает. В одной гостиной должно быть три ножа да два пистолета, нехорошо получится, если на них наткнется кто-то гражданский и позвонит в полицию. Правой руке босса мафии такое внимание не страшно, но нервы потреплет знатно, причем им обоим. Дазай этих ситуаций не любит – считает издевательства над терпением Чуи только своей привилегией.

Чуя, кстати, до сих пор не пришел, возится с одеждой, судя по шуму из ванной. Вопрос, откуда у него энергия, становится актуальней с каждым разом. Дазай же по привычке щелкает кнопкой чайника, хмыкает, думая, что насчет его квартиры Чуя прав. Дома поверхность кухонного стола стала серой от пыли. Не то чтобы он помнил, какого она изначально была цвета.

Сложно держать в голове незначительные детали, когда в работе полно информации и более масштабные планы надо постоянно корректировать.

Несколько бутылок вина стоят на видном месте, так что минут на пятнадцать у него есть занятие. Строить из себя великого сомелье, например, хотя максимум умений – отличить дорогой алкоголь от разбавленной водички. Руки чешутся добавить уксус, но Чуя ему за особо редкое вино лицо отгрызет, и поэтому Дазай читает этикетку, потом в шкафчиках роется, потому что там всегда есть что-то интересное, и наконец возвращается за стол с плиткой темного шоколада. Мило со стороны не любящего сладости Чуи держать их дома.

– Не смей жрать сладкое первым, потом опять будешь ныть, что живот болит.

Чужой голос застает его врасплох, и Дазай хвалит себя за решение сесть ко входу спиной. Появляются дополнительные секунды натянуть привычную маску на лицо.

– Но ждать, когда ты что-то приготовишь или разогреешь, слишком долго, – ноет Дазай, распластавшись на столе, водит по нему пальцем и по-детски тянет руку за отнятой шоколадкой. Ему самым толстым намеком слабо хлопают по макушке, включают мультиварку, в которой наверняка рис с какими-нибудь овощами и рыбой, как самое простое и сытное, но его кулинарные навыки и проблемы с концентрацией на чем-то бытовом даже это осилить не дадут. После чуть не случившегося пожара Чуя его больше ни к плите, ни к духовке не подпускает.

Справедливо, стоит признать – Дазай бы себя тоже от всего на кухне подальше держал.

– У тебя остались крабы? – интересуется он, не спеша выпрямляться. Целый день сидит, как с привязанной к спине палкой, пора расслабиться.

– Последние, – Чуя показывает заветную банку, но перед ним не ставит, решив, по-видимому, организовать им нормальный ужин. Или завтрак. Как назвать прием пищи в то время, когда нормальные люди спят, если и на легкий перекус это не походит? – Уж извините, босс, но работы много, заскочить в магазин никак не получается.

Кивнув и приподняв уголок губ, Дазай затихает, не лезет под руку. О доставке он не заикается, несмотря на ее удобство, адрес ведь надо держать в секрете, заботиться о безопасности, хотя кажется, что Чуя за них обоих обо всем этом думает. Без него пришлось бы хуже.

В отличие от тишины кабинета, тишина на кухне успокаивающая, помогающая расслабиться и выкинуть из головы навязчивые мысли. Может, дело в более уютной атмосфере, от которой не веет жилищем вампира, или фоновом шуме. Или том, что Чуя любому месту, где оказывается, придает немного жизни. Собственная квартира у Дазая ассоциируется с пустой коробкой, максимально обезличенной и отдающей застарелым одиночеством хозяина.

Если обстановка в доме – содержимое души его владельца, то его пентхаус является ярким тому примером, хотя само по себе жилье непримечательное, как с неотфотошопленной картинки в объявлении о продаже. Лоск, стоит прибраться, есть, дорогая мебель и стильный ремонт – тоже, но ничего индивидуального там нет.

Разве что книги: и художественная литература, и то, что раньше заставлял читать Мори. Зачитанное от корки до корки руководство по самоубийству, впрочем, валялось в одном из ящиков рабочего стола, и поначалу было странно не ощущать его маленький вес во внутреннем кармане. Теперь под одеждой он носит не безобидную красную книжку, а пару пистолетов. На всякий случай.

– У меня командировка в ближайшее время? – спрашивает Чуя и, получив в ответ согласное бормотание, бесшумно вздыхает.

– Она всего на пару дней, ты соскучиться по мне не успеешь, – Дазай старается не думать о своих планах на чужое отсутствие, потому что у Чуи ненормальное чутье срабатывает, стоит ему задумать что-то грандиозное, но объективно ебнутое.

– Ты умудряешься творить немыслимую херню за несколько часов без присмотра, я не хочу даже думать о том, что произойдет за несколько дней, – Чуя оправдывает ожидания: заранее возмущается возможным проблемам, смотрит на него плохо читаемым взглядом, ставя тарелки с едой на стол явно сильнее, чем хотел. Такой милашка, когда злится, главное – не переборщить с игрой на его нервах.

– Расслабься, мафия не рухнет без твоего присутствия, – вообще-то, Дазай лукавит, как раз на Чуе все держится, но вслух он этого не скажет. Кому-то, может, надо говорить прямо, но в подпольном мире все строится на подтексте, двойном дне и тончайших намеках одной мимикой или жестами, и кто этого не понимает – сам виноват. Дазаю немного смешно от того, что Чуя людей читать в основном на нем учился, вот только результат получился впечатляющим. Ему никогда не надоест смотреть на лица людей, которые Чую недооценили, а потом на его мозги нарвались. Как будто правой рукой босса могла стать гора одних мышц.

Как будто его напарником мог стать кто-то не способный самостоятельно думать.

– Ты рухнешь без моего присутствия от недосыпа, недоедания и еще бог знает от чего.

...И конечно, Чуя не делает его жизнь проще. Интереснее, да, но не проще.

Дазай поджимает губы, стараясь сдержать улыбку, и трет переносицу, великодушно оставляя за Чуей последнее слово. Выпить бы сейчас, но кое-кто, похоже, выборочно услышал его слова в машине и решил сегодня обойтись без спиртного, в том числе для себя. Не зря он чайник включил, как на кухню вошел.

Два цветных пакетика растворимого чая выделяются на белой столешнице кухонной тумбы, и остается гадать, с чем они. У Чуи, конечно, больше всего дома различного кофе, но с легкой подачи Кое он обзавелся чаем. 

Дазаю на самом деле без разницы, что сегодня пить. Он берет палочки, еле слышно бубнит «итадакимас», соблюдая приличия, и слышит ответное пожелание от Чуи. Наедине друг с другом они вели себя намного свободнее, нежели на людях, однако некоторые манеры наставники вложили в головы слишком хорошо.

Поздний ужин проходит в уютном молчании, после которого заснуть не должно быть проблемой. Или просто задремать, Дазай любому виду отдыха будет рад. Ненадолго избавиться от гула мыслей в голове – настоящее блаженство.

В последнее время все чаще кажется, что стоит кинуть свои планы и остаться тут.

– Эй, придурок, если уснешь лицом в тарелке, я тебя поднимать не буду, – Чуя больно пинает его по ноге, заставляя шипеть и недовольно пялиться из-под упавшей на глаза челки. Нормально погрузиться в свои мысли в его присутствии сегодня явно не получится.

– Спасибо, всегда мечтал умереть от застрявшего в дыхательных путях риса, – преувеличенно сухо благодарит его Дазай, потирает голень. Желание завязать бессмысленную потасовку велико, но сил на нее слишком мало.

– Иди и повесься на удоне, – усталость так и сквозит в чужом голосе, давая понять, что прошедшая рабочая неделя вымотала их почти одинаково. Не то чтобы до него раньше это не доходило, однако только дома, когда они одни, с Чуи слетают все маски. Дазай даже не отвечает на оскорбление, а поднимается на ноги, собирает пустую посуду да моет ее, игнорируя и удивленный взгляд, направленный в спину, и наличие посудомоечной машины. Тарелки и прочая утварь в ней могут долго копиться, а Чуя слишком сильно любит порядок в своей квартире. Помочь сохранить его такой мелочью – одна из немногих безобидных вещей, которые Дазай может сделать перед своим уходом из мира.

Оставив Чую на кухне, Дазай плетется в ванную: бинты на руках предсказуемо промокли, и он желает поскорее стянуть их и выбросить. Прятать под ними все равно нечего – все старые раны Чуя давным-давно видел, новых не появилось.

Насколько все плохо с количеством работы, если на пару порезов времени нет.

На любую попытку убиться – тем более.

Отражение в зеркале вызывает мрачный смешок, стоит осознать, как же хреново он выглядит. Дазай не уверен, были ли когда-нибудь у него такие синяки под глазами даже в периоды тотальной бессонницы. Это определенно вина работы.

В душ его не тянет. Слишком много надо потратить сил, которых уже еле-еле хватает на то, чтобы доползти до чужой спальни и рухнуть на кровать. Последний рывок – забраться под одеяло, сунуть ледяные ноги ворчащему Чуе и обернуться вокруг него.

Лучшей печки нельзя пожелать, несмотря на риск появления новых синяков. К ним Дазай привык, все его тело – когда-то чистый холст, теперь все в шрамах, – стерпит несколько новых гематом. Они пройдут, и можно будет лезть за новыми. Чуя всегда щедр на пинки и удары, хотя Дазаю, видит бог, больше понравились бы укусы.

Но все сразу жизнь ему получить не позволит.

Кажется, он действительно об одной херне думает, когда долго не спит.

А бессонница – сука.

– Давай утром не пойдем на работу. Я начальник, я разрешаю, – бормочет Дазай, ткнувшись носом в рыжую макушку и слыша снизу глухой смешок с обещанием вытащить его еще до будильника. Это ложь – Чуя всегда дает ему поспать дополнительно, пока сам собирается и завтрак готовит. Если бы заодно дома его после этого оставлял отдыхать, то из драгоценного стал бы бесценным.

Новую попытку избежать поездки в штаб или отсрочить ее до обеда он предпримет утром. Сейчас слабое, трепыхающееся подобие совести, немыслимым чужом продолжающее подавать признаки жизни в его душе, не дает дергать быстро задремавшего Чую. Дазай невольно думает, когда успел так размякнуть по отношению к этому человеку. Должно быть, потому, что Чуя везде был его константой, маленькой неизменной деталью, которая оставалась рядом и напоминала, откуда он пришел.

В мире, где заданные книге условия развели их, сделали незнакомцами и едва ли не настоящими врагами, Дазай не продержался и полугода. Быть один на один с собой без шанса отвлечься на гневные, но безобидные крики Чуи – невыносимо, хотя немного жутко от того, что он стал воспринимать чужое присутствие как нечто само собой разумеющееся. В родном мире будни в агентстве станут тусклее, и притворяться, будто все с ним в порядке будет еще сложнее. Дазай жалеет, что нельзя носить маску – настоящую, не ту, что он лепит из собственного лица в угоду планам.

Она, кстати, трещинами давно пошла, но кинцуги для души или мозга никто не придумал. Да и никакое золото не заполнит пустоту внутри, грызущую его много лет.

Рядом с Чуей полегче, вот только Чуя рядом с ним двадцать четыре на семь без перерывов оставаться не может и не будет. Отдыхать друг от друга тоже надо, иначе они перегрызутся по мелочам, голоса посрывают в криках. Из-за последней такой перебранки пришлось переносить собрание на несколько дней.

К тому же, после небольшой разлуки вновь оказываться в обществе Чуи потрясающе.

Свои чувства от встреч по окончанию раздельных командировок или просто заданий он даже мог бы назвать счастливыми. И хотя по-настоящему счастье испытывать не приходилось, время, проведенное с напарником-заместителем-партнером, вызывало нечто близкое к этому чувству. Теплое ощущение, будто зимой сел за котацу или забрался под тяжелое одеяло. Вокруг холодно, повезет, если сквозняка нет из-за открытого окна, до которого идти лень, а тебе хорошо, уютно.

Дазай косится на чужую макушку внизу, прислушивается к тихому сопению и слабо улыбается. Внутри хорошо. Чуя, наверное, не догадывается, какое влияние на него имеет, и это единственное, что позволяет не напрягаться лишний раз. Страшно отдавать контроль над собой в чужие руки, даже если это руки Чуи из всех людей. Довериться ему в пылу боя легко, но относительно мирная обстановка, какая только может быть в их работе, заставляет иррационально хвататься за любую возможность вынудить окружающих играть по его сценарию. Большая часть людей пляшет под его дудку, не подозревая об этом, Чуя же один из немногих, кто не просто догадывается – знает, что происходит, подыгрывает. Его поведение и интригует, и напрягает. С такими знаниями и мозгами проще простого помешать любым планам. Он бы точно мешал. Из принципа. Из вредности. Не то чтобы основная причина была принципиально важна.

Глаза постепенно слипаются, все сложнее держать их открытыми, дыхание подстраивается под вдохи и выдохи Чуи, а сознание уплывает в неизвестность. Нечасто удается спокойно заснуть, не проводя полночи за размышлениями, и Дазай искренне ценит подобные часы отдыха. Утром подняться будет тяжело, так что он планирует уговорить своего чересчур ответственного Чую явиться в штаб к обеду. Вот уж кто из них безоговорочно заслужил отдых, причем не в количестве одного жалкого выходного, а полноценный отпуск на каком-нибудь курорте вдали от происходящей в криминальном мире нервотрепки.

Дазаю почти стыдно, что из-за его плана Чуе придется пахать в несколько раз больше, но ничего не исправить. Все этапы просчитаны, фигуры расставлены и ждут нужного момента для вступления в игру. По крайней мере финальный аккорд – его смерть – Чуя пропустит из-за невероятно вовремя организованной поездки в Токио.

Это меньшее, что Дазай может сделать – не дать ему увидеть расплющенное об асфальт тело и кровавое пятно перед штабом.