Кэйа всегда мог подобрать слова, способные равно как брешь заткнуть, так и дамбу прорвать. Иной раз и сил прилагать не приходилось: бросишь с лёгкой руки несколько фраз, и те безошибочно остриями в слепые зоны воткнутся. Но исключения — они же как вставшая поперёк горла кость. И сейчас всё, что Кэйа делать мог — дышать через раз и слизывать с губ дождевую воду.
Рыцари месили подошвами грязь и кровь. Гром грохочущими, точно пушечными залпами прокатывался над в оцепенении притихшим лесом. Где-то невдалеке протяжным ржанием заходилась насмерть перепуганная лошадь, металась между деревьев и запиналась о корни; бешено головой мотала, пытаясь хомут со вслед волочащими поводьями стряхнуть. Один из рыцарей Ордена, решивший скотину поймать и успокоить, быстро спасовал, махнул на неё и вернулся на развороченную трагедией дорогу.
— Ди…
Кэйа захлебнулся ливнем и насыщенным, из ниоткуда взявшимся запахом Туманной Травы. Закашлялся, попытался позвать заново:
— Дилюк.
Голос свой не узнал: тихий и хриплый.
Дилюк, сгорбленный, рядом с отцом сидел. Потяжелевшие от крови и дождя волосы скрывали лицо — Кэйа боялся подойти и посмотреть, но и вдалеке стоять не мог. Он будто в землю врос, и чем дольше медлил, тем сильнее его дождь в слякоть вбивал. Титанических усилий потребовал первый шаг, но ещё сложнее оказалось расцепить хватку Дилюка, его окоченевшие пальцы один за другим разогнуть, вздёрнуть на некрепкие ноги и оттащить в сторону. Тот бормотал севшим голосом:
— Я не смог, Кэйа…просто разорвали в клочья…убил, так почему…всё я…в агонии бился, его будто заживо пожирали... — и взгляд ни на чём сфокусировать не мог. Его праздничный камзол потяжелел, кровавой ржавчиной заплыл, и лоскутами висели драные фалды. Белые брюки в грязи выше щиколотки, в крови — выше колен. Крепус утром настоял, чтоб Дилюк именно их надел (долго расхваливал восточный первоклассный шёлк), всё-таки день особенный. И Дилюк уступил, правда, долго крутился перед зеркалом, смущённый, и на Кэйю рычал. А тот лишь подначивал.
— Тебе идёт белый.
— А тебе — закрытый рот.
— Вплести тебе сесилии в волосы?
— Только попробуй — и будешь на ужин вместо кабана.
Но заплести волосы, без цветов и капризов, всё-таки позволил. Кэйа улыбался, пока чесал их гребнем, а притихший Дилюк дремал. Он, когда младше был, то и дело засыпал на коленях у добродушной коренастой горничной, прибиравшей его душистые после ванны кудри. Бедняжке приходилось подхватывать разморенного мальчишку на руки и в спальню нести. Кэйа семенил следом, пальцы в замок за спиной сцепив, и смотрел на розовые миниатюрные (но всё ещё больше его собственных) ступни Дилюка. Фантазировал, как вырастет — и станет выше, больше и шире в плечах.
Этим утром, глядя на смирно сидящего на стуле Дилюка, любезно позволяющего собирать рассыпанные по плечам волосы, Кэйа думал, что сил уже вполне хватит, чтоб отнести его в спальню самостоятельно.
— Закончил?
Кэйа затянул ленту потуже, через пятерню длинный хвост пропустил и кивнул:
— Ага.
Они никогда в карман за словом не лезли, а теперь же и пары фраз связать не могли. Дилюк вертелся, вырваться пытался, но Кэйа держал крепко.
— Кэйа, пусти, я должен проверить, он…
— Мёртв, — голос надломился. А ведь Кэйя так старался звучать убедительно! — Дилюк, Крепус мёртв.
— “Отец”.
— Что?
Дилюк с яростью заглянул ему в лицо:
— Не зови его по имени. Он наш отец.
— Сэр Дилюк, — обратился к ним запыхавшийся, насквозь промокший рыцарь. — Мы запросили подмогу из города. Разрешите начать погрузку тел.
Дилюк ощерился, предостерегающе сверкнул пламенный запал во взгляде. Кэйя поспешил закрыть ему рот рукой и ответил рыцарю сам:
— Разрешаю, — а после паузы добавил: — Командование временно беру на себя.
Очередной громовой раскат зародился где-то над шпилем Храма Барбатоса, силу набирая, прокатился над городом и его глазированными дождём стенами, а затем оглушительно взорвался над Нагорьем Ревущих Ветров — аккурат над лесом и понурыми членами Ордена. Кэйа ощутил, как Дилюк вздрогнул.
Хватит с рыцарей. Достаточно с них любования слабостью старшего по званию.
— Дилюк, поезжай в поместье.
— Я…
— Давай, не упрямься.
Из-за плотной стены дождя подкрепление показалось: несколько всадников да запряжённая двойкой крытая телега. Кэйя в молчаливой просьбе сжал плечо Дилюка (“Стой здесь”) и пошёл им навстречу, на ходу отдавая приказы. Взял под уздцы одну из лошадей, ободряюще по крупу похлопал, улыбку нервную выдал и обернулся:
— Садись. Я позже догоню.
Дилюк в седле с трудом держался (подсадить пришлось), качался, будто к “Полуденной смерти” приложился, но в поводья вцепился крепко; Кэйя погладил его по напряжённым пальцам. Чувствовал: ещё немного — и сам захлебнётся грязной кровавой кашей, хлюпающей под подошвами. Ледяные остовы спокойствия подмывались, истончались тем быстрее, чем дольше он стоял под ливнем возле прядающей ушами кобылы.
— Поезжай, — повторил тихо. — Я со всем тут разберусь.
Он лбом в бедро Дилюка ткнулся. Тот и не заметил вовсе, только рукой по мокрому лицу провёл.
— Нужно Креп… Отца в Мондштадт доставить.
Если бы Кэйа поднял голову, то навсегда запомнил взгляд Дилюка — мутный и плывущий, словно дождём вколоченный в землю костёр. Ещё — пустой, как опорожнённая, а оттого нагоняющая голодную, сосущую тоску винная бочка.
В поместье о нём позаботятся Аделинда и Коннор. Они смогут слова подобрать, которые растерял Кэйа, и лишними вопросами обременять не станут, вышколенные, наученные не лезть в хозяйские дела. Дилюку расплетут волосы, стянут грязные одежды и с головой окунут в душистую ванну. Услужливо дверь прикроют. Аделинда останется стоять в коридоре. Начнёт прислушиваться, едва уловив тонкий, почти звериный скулёж, но с места не сдвинется. А Кэйа вернётся под утро. Не сомкнувшая глаз прислуга молчаливо потребует объяснений, и единственное, чем он их удостоит, будет короткое:
— Хозяин погиб.
Поднимаясь по лестнице, стиснет в кармане алый Глаз Бога, украдкой снятый с пояса Дилюка (с того станется по пути что-нибудь учудить; лучше перебдеть), прислушается к пульсации Глаза Порчи в потайном нагрудном кармане (Кэйа едва ли перчатку успел стащить с потяжелевшей руки Крепуса в бесконечном мельтешении Ордо Фавониус). Отмокая в ванне, ногтями сдирая с себя остатки пугающей ночи, он, задыхающийся от давящей на грудь усталости, будет бояться даже моргать. Образ Крепуса и его искажённое посмертной маской боли лицо будут мерещиться за закрытыми веками ещё долго. А звучащий в голове голос Дилюка, надломленный и бесцветный, ни одна бардовская песня не заглушит даже спустя годы.
Кэйа опустощён и словно надвое расколот. Чувствует, как щекотно тёплая, ароматная вода заполняет его изнутри до самой макушки. В остервенении лицо трёт, задевает локтём глазную повязку, и она с края ванны на пол падает — не замечает. Никогда он не чувствовал себя чужим в этом доме, но скованным по рукам-ногам — да. И теперь такое долгожданное и сладкое чувство свободы жгло и душило.
На едва различимый зов Кэйа вынырнул из-под толщи воды. Волосы мокрым полотнищем облепили шею и спину. Дилюк с опущенной головой сидел возле ванны. Лица его не видать, только пальцы, перебирающие по Глазу Порчи на перчатке, и опущенные плечи. Спал ли он? Кэйа сомневался.
— Аделинда плакала, когда смывала с меня кровь.
Шёпот его с трудом различался сквозь плеск воды.
Кэйа основаниями ладоней надавил на закрытые веки, прогоняя очередной посмертный образ.
— Дилюк, нам бы после обеда в Орден наведаться. Но я могу и один.
— Нет, — категорично завертел головой в ответ. — Я в порядке.
Да чушь собачья!
Но яриться Кэйа не собирался. Поймал плавающие жёлтые лепестки — это от них так разит чем-то пряным? он не слишком-то сведущ в лечебных травах — и запрокинул голову, по подбородок в воду съехал.
Он был напуган. Их общее, отягощённое трагедией и невысказанными соболезнованиями “сейчас”, замкнутое четырьмя стенами, плотно законопаченное дверью, казалось кристально-ясным. Но с первым же шагом за порог они нащупают пустоту и рухнут безызвестность.
Кэйа усмехнулся: по крайней мере, падать будут вместе.
Дилюк дёрнулся, обернулся через плечо. Кэйа из-под ресниц на него глянул: лицо посеревшее, осунувшееся, глаза красные и воспалённые. Точно не спал. Плакал? Дилюк всегда был сильнее, и с отвращением Кэйа подумал, что отдал бы на откуп ещё не одну жизнь, лишь бы увидеть его слёзы. Хоть и знал, что подобное зрелище разобьёт ему сердце.
Но в таком случае они станут ещё больше похожи.
— Знаешь, — хрипло начал Дилюк, отвернувшись, — я никогда не спрашивал отца, откуда у него Глаз Порчи.
Кэйа напрягся.
— В запретной секции библиотеки должно быть что-то. Все бумаги и расследования, связанные с Глазом Порчи, секретны, а ещё…
— Дилюк.
Кэйа из воды вынырнул, ухватил его за плечо и к себе лицом развернул. Тот хоть и смотрел в упор, но сквозь, словно его, Кэйи, не существовало. Словно он в одиночку шагнул в пропасть и пошёл вперёд по загустевшему воздуху, а Кэйа не смог. Побарахтался беспомощно, покричал, надорвав глотку, а затем темнота вскарабкалась к нему с недосягаемого дна, опутала с головы до пят и, булькающего слюной и рыданиями, уволокла вниз.
Кто же в лесной чаще всё-таки умер: Крепус или Дилюк?
— Мы пойдём вместе, — кивнул Кэйа, себя больше убеждая, чем пытаясь облегчить ношу Дилюку. — Ты не останешься один.
Перчатка с камнем на пол тяжело упала, когда Дилюк потянулся с объятиями. Кэйа его к себе затащил, вода щедро через края плеснула. Рыжие, от влаги потяжелевшие волосы, яркие такие в сырых лучах занявшегося восхода, кровью по поверхности растеклись, и Кэйа запутался пальцами в них и мокрой одежде. В какой-то миг, целуя, подумал: “Солёно” — и поднял на Дилюка взгляд.
Но плакал не он.
Позже Кэйа будет с печальной усмешкой вспоминать это притихшее в испуге полусонное утро, перемежать в голове плывущий образ Дилюка, его руки и дыхание на своей шее с разгоняющим кровь ожиданием неизбежного; называть это самым печальным занятием любовью в своей жизни и, вероятно, последним. И будет почти прав: пройдёт немало времени, прежде чем Дилюк не только вернётся в Мондштадт, но и прикоснуться к себе позволит.
Для Кэйи эти года покажутся вечностью.
Утомлённые, они ещё некоторое время продремлют в остывшей воде, и очнутся, озябшие, истощённые, с одним лишь желанием — поскорее убраться в тепло. Только поздно будет: солнце окажется в зените. Неизбежность любезно расстелет под ногами ковровую дорожку, предлагая преодолеть первый шаг к разлуке.
И выбора у Кэйи не будет.