Доля усталости

— Тебе пора. 

Кэйа голову от стойки отнимает, осматривается. “Доля ангела” опустела к рассвету — отгремел Луди Гарпастум, и пора бы закрыть двери таверны, что распахнуты были пятнадцать дней и ночей кряду. Насыщенные алкогольные пары налипли на стены и потолочные балки, на языке вязкостью ощущались и в глотке першели, если вдохнуть поглубже. Кэйа давит ладонью на виски, глушит монотонный звон, дробящий голос Дилюка, когда тот повторяет:

— Сэр Кэйа, мы закрываемся. Вам пора.

Тот на него взгляд поднимает. Дилюк натирает пивные кружки и изящные винные бокалы, выстраивает их в длинный ряд на стойке. В ответ глядит с вызовом и, Кэйа готов поклясться, прячет ехидство в уголках плотно сжатых губ. 

— Верно-верно, служба не ждёт, — Кэйа морщится, когда Дилюк со скрипом по тонкому звенящему хрусталю проводит. — Но у меня в запасе ещё несколько часов. Не могу решить, как именно их скоротать. Есть варианты? 

В глубине таверны Чарльз чистит до лощёного блеска деревянные столы, двигает стулья и поправляет убранства на стенах, скособоченные шибко уж буйными гостями. В этом году непривычно много дипломатов и путешественников наводнили Мондштадт в преддверии Луди Гарпастум, и даже завсегдатаям из Фатуи пришлось потесниться в стенах помпезной “Гёте” — гостеприимство города не позволяло оставить гостей без крыши над головой. Немало было и тех, кого ставшие тесными улочки, грохот музыки и брызги ярмарочных фейерверков по ночам угнетали. Такие авантюристы разбивали лагеря прямо под стенами города, и Орден негодовал — это враз забот прибавляло. Кэйа глаз почти не смыкал, в охранные патрули ходил через один, лукаво в ответ улыбался, когда Лиза приглашала в библиотеке скоротать в тишине да спокойствии хоть пару часов. 

Не соглашался. 

— Чарльз, можешь идти, — кивает Дилюк, когда Чарльз поднос с остатками грязной посуды приносит. — Благодарю. Дальше я сам. 

— Хорошо, господин Дилюк.

— Откроемся завтра как обычно, — Дилюк улыбается, а Кэйа глаз с его улыбки не сводит. — Бурный праздник был, сегодня нам следует отдохнуть. 

— Полностью поддерживаю, — Кэйа усмехается. 

Когда за Чарльзом дверь закрывается, Дилюк грохает пивной кружкой о стойку, да так, что Кэйа вздрагивает. 

— Не будь таким холодным, — тот играется, глядит Дилюку в лицо, — тебе это не идёт. 

— Ты же заметил, — говорит Дилюк тихо и хлёстко, будто воздух словами режет. — Почему Орден снова ничего не сделал? 

Кэйа руками разводит, пожимает плечами:

— Они бездействовали. Ошивались у стен от гостей подальше, ничего не предпринимали. 

— По-твоему, это веская причина Ордену сидеть сложа руки? Сэр Кэйа, с каких пор близость магов Бездны не вызывает у вас подозрений?

— Странно. Мне казалось, Джинн тебе обо всём доложила.

— Что?

Когда воздух вскипает вокруг Дилюка, Кэйа чувствует удовлетворение. Жар обжигает ему лицо, подлезает под одежду, с шипением своими липкими языками пот слизывает с разогретой кожи.

— Мы были готовы, Дилюк, — Кэйа считает количество искр в его глазах, плащ с плеча скидывает — жарко. — Орден создан для защиты, а не нападения. Мы ждали, когда они сделают первый ша…

— Чушь собачья! — Дилюк борется: с собой, со злостью, с раздражением, скребущим где-то в затылке, — и успокаивается. Видит, как расслабляется Кэйа, за бокал с выдохшимися остатками “Полуденной смерти” хватается и опрокидывает в себя. 

— Вы не могли не ощутить всплески элементальной магии. Вчера они двинулись в сторону Храма Тысячи Ветров. 

— Верно, — Кэйа салютует ему опустевшим бокалом. — Повеселились на празднике и свернули лагерь. И мы им не мешали. Как хорошо, что твоя шпионская сеть по-прежнему работает!

Кэйа понимает, что играет с огнём. Наслаждается, жаром снова за горло схваченный. К Дилюку, к эпицентру, средоточию ярости тянется, за запястья берёт, пальцами по голубым вязям вен под белой кожей гладит — успокаивает. 

— Не переживай, — просит с надеждой, — у меня всё под контролем.

— Ну, разумеется.

Кэйя не видит, но ощущает: язык пламени в щёку лижет, волосы поддевает — палёным пахнет.

— Мне больно, Дилюк.

— Тебе больно? — Дилюк бровью ведёт, но отступает. Хватку Кэйи стряхивает, в раздражении дёргает плечом. Пальцы дрожат от холода. — Тебе нужно поспать. Паршиво выглядишь. 

— Зато ты всегда прекрасен, господин богатый холостяк. 

Некоторое время молчат. Кэйа с тоской то на дно пустого бокала заглядывает, то спину Дилюка изучает. Тот приходно-расходную книгу заполняет одной рукой, второй, не глядя, хрусталь из Ли Юэ на полках расставляет. Под скрип пера по бумаге едва слышно что-то бормочет. Когда Кэйа голос подаёт, спрашивая:

— Ты ведь тоже на них не напал. Почему? — замирает. 

— Они не пытались проникнуть в город. У меня не было причин.

Кэйа из-за стойки встаёт, с пола плащ подбирает, встряхивает и дотошно осматривает. Щёлкает клёпками, застёгивая, мех оправляет. Свинцовая тяжесть, усталость и хмель из головы в ноги ухают, и его чуть в сторону клонит. Думает: удивительно, что силы на перепалку с Дилюком нашлись!

Жмурится и переносицу трёт, молится, чтоб белые вспышки-одуванчики перед внутренним взором плясать перестали. В себя приходит, лишь когда Дилюк по щеке легко хлопает. 

Кэйа стоял всё это время, прижавшись к стене. 

— Если решил упасть в обморок, то будь любезен сделать это снаружи.

Дилюк совсем рядом, во взгляде его ни единой искры — он спокоен. 

— Или я выброшу тебя сам. 

— Как жестоко! — а вот на очередную усмешку Кэйа сил не находит. Его ведёт; он голову Дилюку на плечо роняет, губами к горячей белокожей шее жмётся. Секунды считает до момента, пока его за волосы не оттащат и взашей не выдворят из таверны прямо в промозглые предрассветные сумерки. С липким холодным туманом, ледяной росой на клумбах и в цветочных горшках, сонными постовыми у городских ворот. 

Кэйа вопросом задаётся, почему время идёт так медленно, а пропитанные алкогольными парами лёгкие до сих пор отрезвляющий воздух не наполнил. Понимает: они оба устали. И усталость была приятная, бытовая и обыденная, какой они давно не испытывали. Утомила суета бьющей ключом, громкой жизни за порогом, а вовсе не попытки сжать зубы, крик проглотить, пора раны латаешь, пока стены города подпираешь, чтоб не рухнули на бедовые головы. 

Впервые за долгое время их общая тревога, пусть не до конца, но оказалась напрасной. 

С Бездной разберутся чуть позже, как только отдохнут. 

Дилюк тихо просит:

— Подожди меня, я почти закончил.

Кэйа головой вертит, трётся носом о его шею, целует и думает: отойдёт хоть на шаг — тут же рухнет. 

— Посиди снаружи, протрезвей немного. От тебя несёт.

Кэйа усмехается, и Дилюк вздрагивает — щекотно.

— Это твоя вина. Кажется, ты забыл, что мне не стоит подливать. 

Дилюк не отвечает, ведь вслух говорить о том, как жалко Кэйа выглядел в конце двухнедельного празднества, излишне. Позволяет себе подержать его в ответных объятиях ещё немного, может, щекой к виску прижаться, глаза закрыть и насладиться тишиной. 

— Пойду, — нехотя, наконец, бормочет Кэйа.

— Да, отличная мысль, — с облегчением, наконец, выдыхает Дилюк, напрягшийся от одного лишь звука чужого голоса. — Я скоро. 

Кэйа к выходу ковыляет. На пороге тормозит у открытой двери (Дилюк ёжится от сквозняка), к косяку прижимается, чтоб не рухнуть, пока оглядывается через плечо, и выдаёт:

— Не заставляй меня ждать, братишка, я слишком устал.