Такое уже не раз случалось, Люмин привыкла. Она молча на постели садилась, дышать пыталась носом и через силу и размазывала слёзы по щекам. Всякий раз встревоженно оглядывалась на Паймон — если та проснётся, шуму не оберёшься. Но Паймон спала крепко и сны ей, кажется, снились сладкие. Она улыбалась, ртом шевелила, будто диковинный деликатес поедала, и крепко обнимала подушку размером с неё саму.
Вой раздался внезапно. Влился в их комнату через распахнутое окно вслед за лунным светом, затылок взъерошил и мурашками осел на коже. Верр Голдет предупреждала, что ночи нынче неспокойные, но уставших путниц мало что могло спугнуть. К тому же, им любезно был предоставлен ужин и комната скромная, но уютная.
— Если повезёт с погодой, сможете разглядеть Заоблачный предел прямо из окна, — улыбалась госпожа Голдет, глядя Люмин прямо в глаза.
Хотелось иногда разговорить эту приветливую женщину с манерой речи, не терпящей возражений, но Люмин всё не решалась. Она понимала: столь удачный момент может больше не представиться, но усталость была сильнее.
— Ох, путешественница!
Люмин обернулась на ступенях:
— Можно просто Люмин.
— Люмин, — с улыбкой повторила госпожа Голдет, — ночи нынче неспокойные, но прошу вас не волноваться: мы уже попросили миллелитов усилить охрану.
Люмин долго ещё её слова в голове прокручивала. И вот, сидя на постели, складки на простыни разглаживая в попытках успокоиться, поняла, наконец.
Вой раздался снова. Теперь куда ближе, и звучал он горше, будто у существа, его издававшего, отчаяние встало поперёк глотки и бурлило вместе со вскипающей в венах кровью.
Люмин поняла — это Сяо.
Под её ногами ни одна доска не скрипнула. Чем ближе к террасе подходила, тем отчётливее слышала, как вой сменяется звериным скулежом; как в трещинах черепичных пагод свистит ветер и запинается о застрявшее в них листья.
Она кралась по сонному постоялому двору босиком и на цыпочках, руками касалась обитых шёлком и отделанных лакированным деревом стен, гладила края сложенных бумаг на стойке в просторном фойе и настороженно замирала, вслушиваясь в живые голоса откуда-то снизу. С кухни, снизу вверх тянуло пряностями и копчёным мясом, огонь в печи трещал так же, как и у Паймон за ушами от обжорства; голоса и смех были мужскими, приглушёнными. Вряд ли Улыбчивый Янь Сяо и его ночной гость, кем бы он ни был, слышали то же, что и Люмин.
Поддавшись соблазну, она выскочила на террасу и вцепилась в перила. Всё, до чего можно было взглядом дотянуться, оказалось залито льдистым лунным светом. Искрилось в омывающих Тростниковые острова водах опрокинутое звёздное небо, вдали вершины Заоблачного предела белели, будто слаймовым концентратом облитые. По другую сторону возвышался Драконий хребет, опутанный сияющими облаками, как драконьими кольцами.
На миг ночь показалась спокойной и безмятежной. Но наваждение спало, стоило очередному болезненному стону, тихому такому, едва различимому, донестись сверху.
Сяо нашёлся под кадкой с садом камней. Лежал ни жив ни мёртв с осколками маски на лице, взглядом чернильное небо сверлил и пальцем по собственной крови выводил странные символы.
— В такое время ты должна спать, путешественница, — пока говорил, изо рта кровь потекла.
— В такое время ты не должен стонать от боли, Адепт, — парировала Люмин, встав чуть поодаль, сверху вниз глядя и наблюдая, как медленно плёнка крови вокруг растекается. Того гляди босые пальцы ног лизнёт.
— Опять дерзишь?
— Снова делаешь вид, что всесилен?
Сяо наконец удостоил её взглядом. Разгневанным и горящим, как угли в печи.
— Извини, — пошла на попятную Люмин, осторожно присела рядом. Её юбки в кровь, как в густой соус окунулись. Липкими стали ступни, и ещё между пальцев. — Я помогу.
Она потянулась Сяо навстречу, и тот дёрнулся, по-звериному ощерился. Из драной раны на животе сочно брызнуло — Люмин понятия не имела, как долго Сяо восстанавливается.
— Мне не…
— Нужна помощь. Давай.
В её протянутой белой ладони Сяо видел, кажется, врага куда более опасного, чем тот, с которым столкнулся этой ночью.
— Пожалуйста, — проговорила Люмин медленно, теряя терпение, — позволь помочь.
В этом мире боги давно погрязли в беспечности и праздном пьянстве. Под ветрами крошились и на головы смертным осыпались некогда могучие горы, мигрировали из рек рыбы и следом за ними — разбегались по лесам дикие звери. Жаловались охотники, как с каждым годом поголовье дичи редеет; плакались рыбаки, что мельчают нересты и рвёт сети кем-то свирепый из глубины. Сквозняки завывали в одиноких убежищах тех, кто клялся защищать и оберегать. Слишком много имён и событий оказалось позабыто, а то малое, что ещё сохранилось в памяти, превратилось в сказки и легенды, в посеревшие буквы на пожелтевших страницах, в вульгарные громкие празднества и в лишённые деталей страшилки детворы перед сном.
Люмин осточертел этот мир. Она казалась себе старше его сотворения и могущественнее ныне ничтожных архонтов. С каждым днём всё сильнее накренялась божественная обитель, и ей хотелось убраться отсюда быстрее, чем та опрокинется на Тейват, а земная твердь лопнет, как перезревший фрукт.
Они давно научились не жалеть о тех, кого оставляют позади.
Но Люмин сейчас одна, и все её радости и печали, ярость и отчаяние, которые она прячет, скрывает как можно тщательнее, прорываются наружу горькими снами и горячими слезами.
Сяо ощущается совсем как человек. Он тёплый и дышит, его ресницы дрожат и от спазмов дёргается щека — Люмин кладёт на неё ладонь, аккуратно соскребает ногтём засохшую кровь. Он сказал: “Я останусь здесь”, — а она не стала настаивать. Бестолку пытаться утащить этого упрямца в комнату и промыть раны, которые затянутся и без посторонней помощи. Того гляди, схлопотала бы копьём в колено за свою настойчивость. Удалось лишь уговорить посидеть бок о бок до рассвета. Люмин пыталась рассказать то немногое, что помнила о других мирах, но Сяо сказал: “Это лишнее”, — и она послушно замолчала.
— Эй, Сяо.
Тот дышал едва слышно и через раз, склонившись к её плечу. Люмин впервые видела его таким: без сурово насупленных бровей и презрительно искривлённых губ, без оскала и стиснутых кулаков. Самое приятное — то, что он молчал и не нёс свою высокопарную чушь.
— Ты живёшь среди людей, потому что до ужаса одинок, да?
Сяо нахмурился сонно и недовольно, ресницы дрогнули. Люмин погладила его по щеке, задела пальцами плотно сжатые губы и крылья носа.
— Я читала, что ты был рождён из убитого архонта. Интересно, каким ты был?
Сяо заворочался, невнятно промямлил:
— Что ты?..
Но Люмин закрыла ему рот ладонью, перекинула ногу, усаживаясь на бёдра, и он сразу же протрезвел ото сна. Глянул на Люмин во все глаза. Смертная, должно быть, сошла с ума или близость адепта всё-таки дала о себе знать: пустила под кожей побеги и отравила кровь. Но взгляд её был чист, она смотрела на Сяо прямо и наклонялась всё ниже. А тот скалился. По-звериному задирал верхнюю губу, обнажая клыки и розовые дёсна. Спугнуть пытался, но Люмин…
— Это единственный твой облик? — спросила, почти касаясь его лица носом. Пальцами не давала сомкнуть губы и гладила острый звериный клык. — Моракс может менять облик, а ты?
Она целовала его лоб и закрытые веки — Сяо жмурился. Он впивался пальцами в её напряжённые бока, достаточно сильно и больно, чтоб предостеречь без слов. Но Люмин наседала, шире разъезжалась коленками по обе стороны от его бёдер, царапалась о засохшую на полу кровь. Держала Сяо за подбородок и вылизывала клыки, пока продавливала пальцами края глубокой, едва затянувшейся раны, а тот лишь яростно раздувал ноздри.
— Надеюсь, ваш мир скоро исчезнет, — она улыбнулась, улеглась щекой на его худую грудь, продолжая бередить рану.
— Ч-что ты…
— Тебе твоё существование принесло что-то, кроме страданий?
Сяо рассвирепел: оттолкнул от себя, схватив за плечи, и встряхнул так, что её голова безвольно мотнулась из стороны в стороны. Прорычал:
— Забыла, с кем разговариваешь? — но подавился на вдохе: Люмин смотрела на него с жалостью, по щекам того и гляди потекут слёзы. Перемазанная в его, Сяо, и чужой крови, она показалась ему существом, что перенесло на своих плечах слишком много бед. Далёкая от простых смертных Тейвата, она наверняка прожила и ещё проживёт куда более длинную жизнь, чем все боги вместе взятые.
А значит, не заслуживает того осторожного, заботливого отношения, которым Сяо незаметно окружает людей.
Значит, Сяо может не бояться поранить её губы своим оскалом и вылизать затем от подбородка до ключиц. Он понятия не имеет, что творится в головах у ей подобных; он не знает, не хочет знать какой глубины пропасть у неё за душой и ни за что не проникнет в её сны.
Люди молятся богам, прося их о прощении, о благословении, об избавлении от страданий. Алатус всегда был глух к их мольбам — потому что не мог их исполнить. Но Люмин не просила невозможного, и это то, с чем он мог справиться.
Сяо ощущался совсем как человек. Люмин — как брошенное на краю опустошённого мира божество.