Моракс устало вздыхает.
Барбатос запинается. Конечно же, Барбатос запинается.
– В-во имя С'лестии, какого ч'рта ты разлож'л тут свои конечн-ности?!
Он пьяный до чёрных точек перед глазами, до помутнения рассудка, нелепо машет руками, мерцающими белоснежным крыльями даже что-то сбивает, — слышится громкий, ударивший по чувствительному слуху звон чего-то разбившегося, но не то, чтобы это важно для них обоих в данный момент, — и плашмя падает на деревянный светлый настил, и Моракс закрывает глаза, не желая смотреть, как давний друг, — древний Архонт, услужливо напоминает эйдетическая память, — расплывается на его идеальном, без единой колючки занозы, полу, раскидывая свои неловкие, тяжелые конечности в стороны, и глупо улыбается, сощурится на него, явно пытается что-то сказать, но не то, чтобы хотя бы у одного из них язык не заплетается, не выдаёт невольно запутанные, отдающие горечью мысли, высказывать вслух которые — больно, до спёртого в груди дыхания больно.
Моракс скидывает чужие ноги на пол, — неудобно ему до неприятия, сдавливает будто со всех сторон, тянет до лёгких уколов боли пушистый, завивающийся в крупные кольца мех на кончике хвоста, — и сам закидывает его, покрытого прекрасной, сияющей янтарным на солнце чешуёй, на чужой живот, усмехается довольно на тяжёлый выдох и слабые попытки выбраться из-под приятно-тёплой ловушки, откидывает голову назад на подушку — слышится глухой звук, когда рога, прижатые к затылку, врезаются в спинку кровати, и Моракс морщится, поворачивает голову набок — лежать на спине с ними совершенно невозможно: давят на затылок, виски, глаза и, кажется, даже на мозг, и это не то, что Моракс сейчас хотел бы.
Перед глазами разворошённая, перевёрнутая, кажется, с ног на голову, комната приятно кружится, и Моракс вздыхает довольно, подтягивая колени к груди и прижимая приглушенно светящиеся кор ляписом, — в такт его сердцу, — ладони к щеке; косится на что-то бормотающего себе под нос Барбатоса и закрывает глаза.
В возникшей темноте — широко распахнутые в ярости и жажде крови глаза.
В темноте — раскрытый в оглушающем крике рот и развивающиеся на ветру ярко-рыжие, горящие огнём волнистые волосы.
В темноте — сияющее золотым копьё в чужой груди и густые, бардовые реки крови.
«Простите меня, Моракс»
***
В следующий раз они встречаются все вместе — вся прославленная на весь Тейват Семерка — после долгожданного окончания многолетней войны.
Многие из них стараются не думать о тех многих, которых потеряли в процессе беспощадной кровавой резни и просто наслаждаются небогатым пиром — тем немногим, что бережно хранилось в земле и пещерах все эти выматывающие года.
У каждого из них — нуждающаяся в благословении и живительном очищении от смрада войны и крови земля, голодающие и нуждающиеся в постоянной защите подопечные и давящая на плечи неподъемным грузом ответственность за свою территорию.
Тем не менее, они празднуют.
Они празднуют свою победу, и живительную свободу, и, хотя все они умеют лишь жить войной, просят благословения у свисающей выше, давящей им на головы Селестии на спокойствие и тишину мира от всех кровопролитий и войн.
А ещё в каждой душе здесь живёт скорбь. По погибшим, по ушедшим, по потерянным и оскверненным суровыми экспериментами Каэнри'а...
Барбатос тихо поёт, играя на ярко сверкающей лире в окружении Ореакса и Агареса, и Моракс, откинувшись на многочисленные, разбросанные по всему помещению подушки, прислушивается.
Барбатос, благословенный (точно ли благословенный?) Селестией видеть дальше и глубже в созданное ими мироздание, шепчет скорбно о битвах и смертях, о потерях и приобретениях, о тяжелом будущем и о Бездне, покрытой мраком и полной ужасающих, устрашающих монстров, любовно созданных и взращенных павшей Каэнри'а.
Моракс закрывает глаза, поднося небольшую чарку ко рту. В острый нюх врезается крепкий запах алкоголя, кажется, с северных земель, и он опрокидывает её одним махом, ёжась от пожара в горле и тепла в желудке.
Алкоголь не приносит ему необходимого тепла в душу, но он помогает вечно напряженному телу расслабиться, отгоняя от уставшего разума широко распахнутые, остекленевшие глаза и окрашенные в красный и отвратительно чёрный водопад белоснежных волос, и этого Мораксу достаточно.
***
Барбатос, — уже Венти, — врывается в его дом и спокойное существование подобно урагану, устало падает на оббитый шёлком диван и раскидывает руки в стороны с зажатыми в них бутылками явно мондштадского вина.
Чжун Ли не впечатлен и, лишь мельком взглянув на покрасневшее от выпитого алкоголя лицо старого друга, лишь переводит внимание обратно к книге в своих руках и перелистывает страницу.
Не то, чтобы Чжун Ли интересно, что послужило причиной очередного горя заснувшего на долгие года воздушного элементаля, но Венти не спрашивает его мнения и рассказывает сам — в его голосе звучат отчаяние и боль, и осуждение, — скорее для себя, чем для поверженного врагом древнего дракона, — и Чжун Ли внимательно прислушивается к его тихому, разбитому тону, присматривается к полным мрачной и тревожащей пустоты глазам, и вздыхает устало.
– Вот что происходит, когда ты перестаешь управлять собственной территорией.
В его голосе — лишь мягкий укор; Чжун Ли качает головой на мутный, отчаянный взгляд зелёных глаз и протягивает руку, чтобы погладить Венти по растрепанным волосам.
Венти, кажется, этого достаточно — его глаза наполняются слишком долго и давно сдерживающимися слезами, и он закрывает мокрое лицо руками, громко всхлипывая; он мелко трясётся всем телом, и Чжун Ли тяжело вздыхает, прежде чем отложить книгу на столик и пересесть на диван, поближе к разваливающемуся на куски Барбатосу, чтобы обнять крепко, укутать его самим собой и подарить покой.
Чжун Ли однажды сказали, что одно его присутствие умиротворяет и придаёт сил, что за ним словно за каменной стеной — тихо, спокойно и безопасно, и Чжун Ли активно пользуется этим, даря Венти необходимую поддержку и подставляя крепкое плечо для слёз.
Он переводит взгляд на валяющиеся на диване бутылки и ставит их на пол — сегодня истерично задыхающемуся в его объятиях Венти явно достаточно алкоголя.
***
На этот раз уже сам Чжун Ли с едва заметной обывателю дрожью земли врывается в Мондштадт, по хаотичным всполохам ауры находит Венти в какой-то таверне и присаживается рядом, устало прижав ладони к лицу.
Венти, — Чжун Ли чует это по витающему вокруг него запаху, — слегка пьян и безмерно удивлён его присутствием — вернее, тем, что он так внезапно покинул собственный Ли Юэ, но у Чжун Ли настоящая паника и он знает, что единственный, кто может успокоить её и помочь в... делах любовных — это Бог Свободы, проживший среди своего народа множество тысячелетий и понимающий людей лучше Моракса, лишь устраивающего себе экскурсии по миру людей несколько раз в столетие.
– Что случилось, старина? Ты... удивительно возбуждён сегодня.
Чжун Ли смотрит отчаянно на него сквозь пальцы и качает головой:
– Не здесь.
Венти не против. Он хватает две ещё не распечатанные бутылки вина со стола, машет с широкой улыбкой бармену за стойкой, лишь нахмурившему брови, хватает Чжун Ли за руку и перемещает их обоих к одной из своих статуй — Чжун Ли только тяжело вздыхает, когда видит, как Барбатос даже не пытается скрыть от людей, — смертных, — факт своей божественности.
Поле вокруг них абсолютно пустое, покрытое лишь травой и цветами, продуваемое морским бризом во всех сторон и окруженное горами, едва заметными вдалеке. Чжун Ли садится прямо на землю, прикладывая к ней ладонь — она едва заметно вибрирует своей силой в глубине, и, несмотря на то, что за пределами гавани Чжун Ли не так силён, отзывчивость родного элемента радует и немного успокаивает пришедшие в полный хаос мысли.
Венти садится рядом, вытягивает с довольным стоном ноги и озорно подмигивает, ставя между ними привычные уже за столько лет бутылки с алкоголем и умело открывая их.
– Для начала — пей! А после ты мне расскажешь, что же привело самого Властелина камня в такую панику!
Спустя полбутылки одуванчикого вина Чжун Ли сознается:
– Он красивый. Он... такой красивый. У него очаровательная улыбка и он буквально светится, когда смеётся. Он обожает детей; серьёзно, он балует дорогой вещью каждого ребёнка в Ли Юэ. Он не умеет пользоваться палочками; честно говоря, он совершенно очаровательно неуклюж в их использовании, сколько бы я ни поправлял его. Он умелый воин и прекрасно владеет каждым оружием, за которое берётся, хоть и отдаёт предпочтение луку и клинкам. Его волосы мягкие и рыжие настолько, что похожи на самый прекрасный закат, что я видел тысячелетие назад, а глаза глубоки, словно море в шторм. А ещё он вкусно пахнет — морозом и пряностями...
Венти мягко улыбается ему, Чжун Ли видит это и распаляется ещё больше, вываливая все свои мысли на друга, ближе которого у него больше никого нет. Чжун Ли чувствует, как его почти трясёт, а руки дрожат от выливаемых наружу чувств. Чжун Ли заворожён, очарован и покорён.
Он почти влюблён и это знание наполняет его чем-то тёплым и лёгким; чем-то, что он готов дарить каждому встречному без ущерба для себя.
– Он прекрасен, – Венти протягивает ему вторую ополовиненную бутылку и Чжун Ли делает большой глоток, прежде чем продолжить: – я хочу заявить на него свои права.
Чжун Ли не замечает, как Венти замирает от его слов, он продолжает восхищаться им, его элегантными, стремительными и резкими движениями в битве, его яркой, не всегда касающейся глаз, улыбкой, его...
– Стоп-стоп! Моракс... ты ведь понимаешь, что "заявить права" у людей и "заявить права" у драконов — это разные вещи?
Чжун Ли прерывается, моргает, удивлённое и недоуменное "конечно" замирает на губах, когда он видит, как облегчённо опускаются плечи Барбатоса.
Чжун Ли почти обижен. Он прожил среди людей достаточно, чтобы знать, что общее гнездо нельзя строить, пока оба партнёра не будут к этому готовы — то есть, пока не свяжут себя узами брака.
Чжун Ли также знает, что, прежде чем предлагать брак, за парой надо некоторое время ухаживать — в этом аспекте люди и драконы удивительно схожи, хоть люди и не приносят своей паре свежую дичь в знак любви, так же, как и не помечают своим запахом выбранного партнёра.
Запахом Чжун Ли и не помечал, но вот меткой... Но кто узнает об этом, кроме самого Чжун Ли и Царицы, для которой метка дракона на одном из её предвестников будет очевидной?
Венти смеётся его мыслям и протягивает бутылку обратно, восклицая:
– До дна, мой дорогой влюбленный друг, до дна! И пусть любовь твоя расцветёт яркими красками!
И, прежде чем Чжун Ли успевает осознать и уклониться, наклоняется и целует его в лоб, даря благословение.
Замечательная работа! Спасибо 💮