"Молодая девица из Энгельса
Сочиняла лимерики…"
На улице стояла теплая майская погода, пахло жасмином и солнцем. Cамые торопливые хозяйки уже снимали с веревок белье, боясь не успеть до вечерней прохлады. Приятный теплый ветер раздувал шторы, перебирал бумаги на столе и в кресле. В такой чудесный вечер должно получаться что угодно — поэтому она стояла у окна, наслаждаясь вечером, и пыталась сочинить хотя бы один лимерик.
"Молодая девица…
Сочиняла лимерики вечером".
Она знала, что ей на самом деле мешало — нераспечатанное письмо, подписанное маленькими кругленькими буковками, будто наглухо застегнутое на множество крошечных пуговок. Она совершенно точно знала, что не хочет расстегивать эти пуговки. И читать это письмо не хочет. Лучше бы это было письмо от Катюшки.
Надо бы сходить на станцию и узнать, можно ли отправить ей посылку в Харьков, а еще лучше — найти оказию среди знакомых. Да, это было бы надежнее! Надо спросить на работе. Можно было бы тогда отправить не только распашонки и кофточки с носочками, но и одеяло — все равно у нее лишнее. Эти кофточки ей отдала ее бывшая учительница немецкого, Эльза Францевна — еще тогда, перед отъездом.
"Возьмите, Нюта! Мы же не повезем их с собой — и Отто, и девочки из них давно выросли, а вам пригодится, вы же теперь замужняя дама. И еще митенки — они еще дореволюционные, качественные, я их в Москве купила, с первого жалования. Куда они мне теперь? А вам в театре еще послужат".
Нет, надо не отвлекаться на посторонние мысли, а просто пробовать снова и снова. Дорогу осилит идущий.
"...А муж ей не верил
Сочинила лимерик?
Удивлялся он вечером в пятницу".
У Вовы они так лихо получались. А у нее самой никогда не выходило ни единого. Яков Андреевич смотрел на нее и успокаивал:
— Ну что вы, Нюрочка, не расстраивайтесь. Уже заметен прогресс. Не смотрите вы на Володю — он просто природный талант. Я вообще считаю, что ему надо было идти к нам, в театр. А не в это его конструкторское бюро. Кому там нужен его стихотворный дар — за этими пульманами?
— Кульманами! — исправлял Вова, смеясь.
— Ах, какая разница? — смешно всплескивал руками Яков Андреевич. И подмигивал ей. Отличный он был дядька, уютный такой, домашний, и не скажешь, что солист оперы. С папой они дружили, он часто в гости приходил — и обязательно приносил сладости к столу. И еще контрамарки маме на все свои премьеры. Хотя контрамарки и папа мог принести. Но он говорил: "Вера Михайловна, вы — мой главный зритель! Уж позвольте мне вас пригласить на мою премьеру, а не Коле".
И по характеру был добрый — не обиделся на них с Катюшкой даже тогда, когда они на сцене, прямо во время выступления — хорошо хоть не во время его партии — огрели его опахалом. Они тогда еще девчонки были и в спектакле арапчат изображали: стояли по сторонам и должны были время от времени махать над Яковом Андреевичем огромным таким опахалом, одна правой рукой держит, а другая — левой. А они так умахались на репетиции, что сил не осталось, а тут у нее рука как-то неловко подвернулась, Катюшка не удержала одна тяжеленное опахало — и бах! — Якову Андреевичу прямо по голове. Весь антракт они прятались где-то в лабиринтах старых декораций, пришли только к началу следующего акта. А там опять дворец и арапчата с опахалом. Они даже местами поменялись. И тут у Катюшки рука соскользнула — левой-то рукой неудобно махать — и опять бах! — Якову Андреевича снова по голове. Так страшно было! И стыдно — аж жуть. Они после спектакля только костюмы быстро сдали и как дали деру домой — даже грим с лица не смыли. Думали, ругать их будут — конечно, спектакль чуть не сорвали. Ужас!
А Яков Андреевич потом рассказывал папе: "Я думал, меня от этого костюма тепловой удар хватил. А это просто Нюрочка с Катенькой, — потом, сделав суровое лицо, повернулся к ним и добавил: — Но вас, девочки, я убедительно попрошу больше надо мной ничем не махать!
И подмигнул. Если бы он не погиб два года назад со своей агитбригадой, она непременно бы сходила к нему сейчас — чтобы услышать это добродушное : "Ну что вы, Нюрочка, не расстраивайтесь".
Если бы он не погиб… если бы никто не погиб… Если бы вообще никто-никто не погиб в этой войне, они бы сейчас сидели все вместе на веранде в родительском доме и сочиняли лимерики про желтый закат и сохнущее белье, и наступающее лето, и кто-нибудь обязательно бы говорил, что Вова зарывает талант в землю в своем проектном бюро. А он бы смеялся и сочинял новые лимерики один за другим.
И все вместе они бы думали, что еще нужно собрать в приданое Катюшкиному будущему ребенку. И ей никогда бы не приходил конверт, подписанный буквами-пуговками — от жены начальника госпиталя из того города, в котором она никогда и не была.
"А мой муж-лейтенант
Зарывал свой талант,
Сочинял он смешные лимерики".
Нет, у нее наверное никогда не получится. Все — последняя попытка, и хватит. Она задумчиво покрутила кольцо на пальце. Замерла. И вдруг произнесла вполголоса:
"А замужняя дама из Энгельса
Сочиняет лимерики медленно.
Муж ее ждать устал, на войну убежал,
И вдова теперь дама из Энгельса"
Желтый закат гас и растворялся в вечерней прохладе, уступая место сумеркам, оставляя в душе щемящее чувство тоски. А она все стояла и, боясь шевельнуться, смотрела в окно, хотя в опустившихся сумерках уже ничего нельзя было разглядеть, кроме ярких белых пятен сохнущего белья.
И казалось, будто два призрачных человека, взявшись за руки, неспешно уходят в темноту, куда-то вслед за солнцем.