Как же тяжело стоять. Вдох-выдох. Как же тяжело дышать.
Она хотела переспросить. Не то чтобы Маринетт не слышала Луку на расстоянии метра в полупустой части парка. Нет, она всё расслышала, но… нет, всё же нет, ей не приходилось сомневаться ни в смысле этих слов, ни в их искренности. Ни в своём ответе. Переспрашивать было ни к чему.
Эти самые слова, произнесённые лишь минуту назад, заняли голову Маринетт и уже во всю верхновенствовали над её мыслями. И слова не «я тебя люблю», что вполне могла брякнуть сейчас Дюпен-Чен…
Какое-то движение.
Чёрт! Она и «я тебя люблю» сказать не сможет. Стоящий и растерянно оглядывающий принт собственной футболки Лука дёрнулся и, кажется, собрался уходить.
Чёрт! Она же чувствует то же самое, почему же не выходит ответить?..
Снова движение.
— Прости, пожалуйста. И забудь. Прошу.
Дюпен-Чен, уже изрядно паникуя, наблюдала, как Лука медленно попятился назад, продолжая что-то бормотать:
— …надеюсь, наше общение не сойдет на нет.
Она хотела кликнуть. Позвать его. Он бы обязательно обернулся. Но Дюпен-Чен словно проглотила собственный голос. Она оглянулась в поисках чего-то, что может помочь. Не камнями же в него бросаться!..
Гитара.
На скамейке слева от неё покоилась гитара. Самая обычная классическая гитара. Гитара, которую забыл Лука.
На негнущихся ногах Маринетт подошла к скамейке и, ещё не успев понять собственного плана, провела пальцем по струнам. Медленно отдалявшияся фигура Куффена остановилась.
Неумело, дрожащими руками Дюпен-Чен сжала гриф так, как ей час назад показывал Лука. Это единственная мелодия, которую Маринетт может сыграть. Но, пожалуй, подходит, как никакая другая. Та мелодия, которую сыграл ей Куффен перед теми самыми словами.
Лука, ушедший не столь далеко, обернулся. Маринетт не могла прочитать, о чём же он думает по его лицу, но это и не требовалось: парень уже аккуратно обнимал её за плечи.
А она продолжала стоять в полупустом парке в самых тёплых объятиях, как умея, наигрывая мелодию, что отныне звучала по-иному. Для них обоих.
Маринетт Дюпен-Чен отвечала музыкой на словесное признание Луки Куффена.