— Мишель! — имя криком раздавалось в тёмной комнате, застревая в завешенных тяжёлыми портьерами стенах. В доме никого, чтобы не мешали обстоятельному отчёту по делам тайного общества, успокаивал себя Павел, когда отсылал на вечер прислугу. А на деле — отсылал, чтобы как раз не внушать чужим людям посторонних мыслей подобными криками.
Первый порыв, вроде, схлынул: радость встречи, крепкие объятья, закончившиеся в ворохе одеял и простыней. Уже голые, они лежали бок о бок, позволяя телам обратно привыкнуть друг к другу. Павлу не терпелось узнать новости, а Мишель жаждал отдыха с дороги и ластился, перебивая свои рассказы поцелуями, ничего не значащими слухами и глупостями.
— Скажи, ты терпишь меня только ради новостей из Польши? — в конце концов рассмеялся Миша.
Павел сделал вид, что задумался.
— Тульчин далёк от мировых новостей, сойдут всякие.
И чтобы показать, что шутит, опустил руку чуть пониже и крепко сжал в ладони круглую ягодицу. Вот тощий человек, думал Павел, оглаживая податливую плоть, а задница что надо, ладная.
Мишель от ласки сразу зарделся, прижимаясь жарче, теснее, и близостью своей снова разжигая фитилёк потухшего было в Павле огня.
— Без ложной скромности могу доложить, что столь приятного собеседника наши друзья из Польского общества ещё не встречали, — похвастался тот. — И новости в этот раз сплошь благополучные.
В комнате было всё ещё темно, но Павел по опыту знал, что Миша как никто любил говорить о самом себе и лицо его сейчас украшала самая милая улыбка. Не удержавшись, другой рукой он дотронулся до Мишиного рта раз, второй. Ораторские таланты Бестужева-Рюмина были хорошо известны всем заговорщикам, но в уюте спальни собственного дома Павел отчего-то сразу подумал о другом сладком медовом удовольствии, которое могли доставлять эти губы.
— Расскажешь? — неожиданно глухим голосом спросил он и как будто в задумчивости провёл большим пальцем вдоль его нижней губы.
Мишель не заставил себя уговаривать.
Первое его прикосновение всегда было откровением. Плоть твердела в его руке моментально, и он помогал накатывающему на Павла возбуждению, своим волшебным голосом перечисляя имена контактов и достигнутые договорённости. Его завораживающий монолог прервался на мгновение лишь только для того, чтобы Мишель провёл языком от основания до головки члена. Он задержался там, тщательно слизывая выступившие капли, и вновь ярко улыбнулся, не сводя с Павла обжигающего и одновременно насмешливого взгляда.
Всякие мысли о революции тотчас вылетели из головы Павла, а вид этого греховного языка, то и дело мелькавшего в слабом, доносящемся из окна свете, и издаваемые им влажные довольные звуки перехватывали дыхание и заставляли поджиматься пальцы на ногах. Павел откинул голову назад и, не удержавшись, тихонько застонал.
— Ты меня слушаешь, Павел? — позвал его Мишель, стоило тому с каким-то уже отчаянием откликнуться, взял член глубже.
У него был клеймящий, жаркий рот, и Павлу пришлось прикусить костяшки пальцев, чтобы задавить в себе рвущиеся наружу криками. Он раздвинул ноги пошире, чтобы Мишелю было удобнее, и тот благодарно погладил его по внутренней стороне бедра, постепенно подбираясь всё выше и выше. Его ладонь одновременно ласкала и двигалась против роста кучерявых волос в паху, вызывая ответные судороги. Все мысли Павла, все чувства и умные прожекты, которыми он так гордился, вся польза, которая была в этой жизни от Павла Пестеля, сейчас, казалось, перетекла вниз, закручиваясь в водоворот и оставляя после себя пустой сосуд, управляемый талантливым ртом и парой лукавых глаз.
— La nuit est le temps pour les amoureux, вы что, не знаете? — снова напомнил о себе Миша. Поглотившая было Павла бездна отступила, когда Миша, выпустил его изо рта и милостиво даря передышку. Руки он, впрочем, не отпустил и продолжал ласкать, дразнить, наглаживать вверх и вниз, возбуждая и с каждым движением поднимая Павла всё дальше и дальше в небеса наслаждения. Он повторил по-русски: — Ночь — время для влюблённых. — И снова опаляя разгорячённую плоть своим дыханием, прибавил: — Хорошо, что мы с вами, мой друг, революционеры.
На этот раз член вошёл совсем глубоко в горло. Павел взвыл, выгибаясь на постели, но все-таки на кону была гордость, поэтому милости от Мишеля ждать не приходилось. Медленно, смакуя каждую секунду опасного удовольствия, он подался назад, чтобы насадиться ещё и ещё, не забывая ласкать ствол языком.
Павел почувствовал, как накапливающееся удовольствие собралось внизу его живота, распирая и грозя перелиться через край. Он предупреждающе вскрикнул, и Миша успел отодвинуться в сторону, заканчивая начатое руками и словами.
В звучащей в темноте речи больше не было ноток поддразнивания, лишь забота о родном человеке и ласка. Миша ещё несколько раз умиротворяюще провёл по его коже, растирая и успокаивая, вытер испачканный живот, в целомудренном поцелуе приник к бедру.
Чтобы прийти в себя Павлу понадобилось какое-то время. Мишель всё ещё сидел между его ног и с ожиданием смотрел на него сверху вниз.
— Надеюсь, польским революционерам понравилось не меньше, — прозвучало хриплое признание. И в ответ на возмущённое фырканье Мишеля Павел добавил: — Ты и так виноват в моём грехопадении. Какой награды тебе ещё нужно?
Темноту комнаты наконец-то прорезал вышедший из-за туч месяц. Не тратя больше времени на лишние слова, Миша потянулся к прикроватному столику, где стояло заботливо приготовленное масло.